«Уродливое детище Версаля» из-за которого произошла Вторая мировая война - Лозунько Сергей - Страница 75

Но, собственно, на какой еще путь могла подталкивать Румынию ее тогдашний патрон Польша, политику которой замнаркома индел СССР Потемкин охарактеризует посланнику Румынии в СССР г-ну Чиунту (в беседе от 19 сентября 1937 г.) следующим образом: «вопреки национальным интересам Польши, требующим от нее лояльного сотрудничества с державами, проводящими политику мира, ее нынешнее правительство идет на поводу у Германии, толкающей Польшу на путь опаснейшие авантюр. Рано или поздно Польше придется расплачиваться за эту политику». На уточняющий вопрос Чиунту (к слову, бывший личный секретарь Титулеску и его протеже), что именно толкает Польшу на такой путь, Потемкин ответит: «фашистское правительство, связавшее свою судьбу с Гитлером»[444].

Политика Польши в тот период была настолько в русле держав-агрессоров (Германии, Италии и Японии), что в дипломатических кулуарах высказывалась уверенность, что Варшава вот-вот официально поставит свою подпись под «Антикоминтерновским пактом».

В ноябре 1937-го на фоне присоединения к «Антикоминтерновскому пакту» Италии (06.11.1937) французское агентство «Гавас», ссылаясь на свои дипломатические источники, распространило информацию, что Варшава последует вслед за Римом. Более того, «Гавас» сообщал, что по этому поводу советский полпред в Польше Б. Виноградов якобы высказал предостережения личному представителю Бека Кобылянскому — дескать, СССР не оставит такой шаг Варшавы без последствий.

Польское агентство ПАТ (Polska Agencja Telegraficzna — PAT) выпустило коммюнике с опровержением. Прежде всего, конечно, чтоб подчеркнуть самостоятельность и независимость польской внешней политики — мол, еще чего не хватало, чтоб Москва Варшаве указывала. Как пояснит сам Кобылянский, «Бек принужден был выступить с этим опровержением, так как в сообщении „Гавас“ говорилось о давлении СССР на польское правительство в вопросах его внешней политики». Но заодно Варшава опровергнет и намерение присоединяться к «Антикоминтерновскому пакту».

Что до предупреждения Москвы, то его действительно не было (что следует и из советской дипломатической переписки). Но примечателен сам факт, что дипломаты иностранных миссий, пребывавших в Варшаве, не сомневались на предмет присоединения Польши к Германии и Италии.

Как напишет в Москву временный поверенный в делах СССР в Польше 12 ноября 1937-го, «такие же слухи (как и в сообщении „Гавас“. — С. Л.) распространились в здешнем дипломатическом корпусе… в дипломатическом корпусе действительно распространились слухи о моем разговоре с Кобылянским, и все этот разговор восприняли как серьезное предупреждение со стороны СССР по адресу Польши».

В то же время, как смеясь заметил французский посол в Варшаве Ноэль, «сообщение агентства „Гавас“ сыграло положительную роль в том смысле, что заставило поляков выявить свою позицию по отношению к тройственному антикоммунистическому соглашению». «В общем, отступление с барабанным боем», — саркастически подытожит Виноградов[445].

Однако и через месяц, в декабре 1937-го, все еще сомневающиеся французы будут требовать у поляков заверений относительно их неприсоединения к «Антикоминтерновскому пакту», в частности, находившийся с визитом в Варшаве глава МИД Франции Дельбос[446].

Для Польши официально примкнуть к «Антикоминтерновскому пакту» было проблемой. Это затрудняло бы демагогию насчет «политики равновесия», негативно сказалось на польско-французских отношениях (совсем порывать с Францией Варшаве было невыгодно), и, конечно, крайне обострило бы отношения с СССР, вплоть до постановки Москвой вопроса о денонсации польско-советского пакта о ненападении. Учитывая, что в тот момент назревали события вокруг Чехословакии (кроме того, Польша посматривала в сторону Литвы), сохранение польско-советского пакта было в интересах Варшавы (да и Берлина тоже — ибо в случае отсутствия указанного пакта СССР эвентуально мог вмешаться в события на стороне Чехословакии через польскую территорию).

И хотя форма во внешней политике тоже имеет немалое значение, но еще важнее содержание. Не будучи в «Антикоминтерновском пакте» формально, Варшава проводила на внешней арене курс, отвечающий интересам стран-агрессоров.

Польша подыгрывает Гитлеру, копая себе яму

Главным пропагандистским приемом, использовавшимся Гитлером на первоначальном этапе его агрессивных захватов в Европе, было обыгрывание проблемы немецкого населения, проживающего вне Германии. Именно на апелляции к несправедливости по отношению к немцам как к народу и немецкому национальному меньшинству в отдельно взятых странах нацисты выстраивали свою аргументацию, обосновывая свои действия в отношении Австрии и Чехословакии.

И многие тезисы, раскручивавшиеся Гитлером, находили понимание у европейской общественности. Ибо в Версале с Германией действительно во многих случаях обошлись несправедливо, из-за чего миллионы немцев оказались оторванными от родины. Польша в момент своего становления приложила к этому руку, создав таким образом почву для реваншистских настроений среди немцев и вооружив Гитлера аргументами для соответствующего толка пропаганды.

Однако при том что проблемы немцев в основном не были надуманными, неприемлемы были сами методы, применявшиеся Гитлером для их разрешения, — в опоре на силу или угрозу ее применения.

Во-вторых, для Гитлера эта тематика была во многом инструментом усиления военно-стратегических позиций Германии в Европе. «Проблемы» Австрии и Судет (подаваемые под соусом объединения немецкого народа в одном государстве) стояли в одном ряду с масштабными программами вооружений Германии, ремилитаризацией Рейнской зоны, усилиями по слому имевшихся в Европе систем коллективной безопасности. В своих концепциях (которые ни для кого не являлись тайной) нацисты исходили не только из идеи объединения немцев в одном государстве, но и завоевания «жизненного пространства» для немцев за счет других народов, установления германской гегемонии в Европе и мире.

Но поскольку Германия еще не была настолько сильна, чтобы позволить себе не оглядываться на позицию других держав, а объекты экспансии были защищены определенными механизмами безопасности (Малой и Балканской антантами, советско-французским и советско-чехословацким договорами и т. д.), Гитлер нуждался в завоевании международного общественного мнения, которое бы с пониманием отнеслось к его претензиям и легитимизировало его захватнические планы.

И Берлин опять нашел себе активного пособника в лице Варшавы. Польша опять (как это не раз бывало и раньше, начиная с конца 1933-го, когда Германия вышла из Лиги Наций и покинула конференцию по разоружению) не позволила загнать Гитлера во внешнеполитическую изоляцию. Не в последнюю очередь Варшава (плюс Будапешт) усадила западные державы за стол переговоров с Гитлером в Мюнхене.

Казалось бы, ничего более нелепого и придумать было невозможно. Ведь актуализируемая Гитлером проблема немецкого меньшинства имела к Польше самое непосредственное отношение — ничуть не меньшее, чем к той же Чехословакии, а желание судетских немцев оказаться в составе рейха было таким же, как и немцев Данцига. Но факт остается фактом: поляки поддержали немецкие претензии.

Конечно, не просто так. Варшава решила, что такие подходы — использования проблематики соотечественников, проживающих на территориях других государств, — позволят и Польше прирасти дополнительными землями. Тем более что этот трюк Варшава и сама активно использовала после Первой мировой войны, поднимая «национальные восстания», а затем посылая на помощь армию. Так что тут даже не поймешь, кто у кого учился — поляки у нацистов или нацисты у поляков.

Но в 30-е годы, конечно, тон разыгрыванию карты национальных меньшинств задавал Гитлер. Особенно Варшаву впечатляла деятельность Конрада Генлейна, лидера Судетской немецкой партии (СДП получила это название в 1935-м, до этого именовалась «Германский патриотический фронт»). С 1935-го, когда сплотившая вокруг себя всех немцев Чехословакии СДП на парламентских выборах обошла даже «чехословацкие» партии, она стала значимой силой в ЧСР. А поскольку ориентировалась на Берлин, то и весомым инструментом гитлеровской политики.