Последний солдат Третьего рейха - Сайер Ги - Страница 35

– Идти далеко, молодой человек, – произнесла она мягким голосом, напомнившим мне о детстве. – Очень далеко. Вам нужно на автостраду Темпельгоф. Но это очень далеко.

– Не важно. – Я не смог придумать, что бы еще сказать.

– Лучше поехать на автобусе. Так будет гораздо проще.

– Не важно, – повторил я будто во сне. В голову, как нарочно, не лезли другие немецкие слова. Доброта старой женщины, казавшаяся чем-то странным после крика военных, тронула меня. – Мне идти не трудно. Я пехотинец, – наконец сообразил я, что сказать, и улыбнулся.

– Знаю, – произнесла старушка. Теперь она улыбалась еще нежнее, чем минуту назад. – Вам, наверное, приходилось много ходить. Я доведу вас до замка императора Вильгельма. А оттуда покажу дорогу.

Старушка пошла со мной. Я не знал, что сказать, и она взяла на себя инициативу.

– Откуда вы, молодой человек?

– Из России.

– Россия большая страна. Где вы были?

– Да, большая. Я был на юге, близ Харкова.

– Харькова! – произнесла она с акцентом. – Вот как. Это большой город.

– Да, большой.

Для моей милой попутчицы Харьков был не более чем названием, о котором можно забыть. Для меня же Харьков – город, лишившийся жизни, который когда-то был большим, а теперь превратился в груду развалин. Над ним вьется пыль, дым, пламя, там раздаются крики и стоны, какие не услышишь в обычных городах, длинный коридор из трупов, которые надо выволочь на воздух, и трое большевиков, привязанных к изгороди, из животов которых торчат кишки.

– Мой сын в Брянске, – произнесла пожилая дама: она явно надеялась, что я сообщу ей новости с фронта.

– Брянск, – повторил я в раздумье. – Он, кажется, в центральном районе. Там мне бывать не приходилось.

– Пишет, все хорошо. Он лейтенант в бронетанковой дивизии.

«Лейтенант, – подумалось мне. – Офицер!»

– Вам, видно, пришлось несладко?

– Да, уж всего натерпелись. Теперь, правда, все путем. Я в отпуске, – добавил я с улыбкой.

– Я рада за вас, молодой человек, правда, – сказала она совершенно искренне. – Вы приехали в Берлин навестить семью?

– Нет, сударыня. Хочу увидеться с родителями друга.

Друг! Какой он теперь друг, Эрнст. Он ведь умер. Ради какого друга я битый час брожу по городу? Старуха начала действовать мне на нервы.

– Друг, наверное, из вашего полка, – сказала она так, как будто вместе со мной радовалась отпуску.

У меня возникло желание посадить ее на кол на одной из вычурных изгородей.

– А откуда ваши родители? – задала она вопрос.

– Из Висамбура. Это в Эльзасе.

Она с удивлением посмотрела на меня:

– Значит, вы эльзасец. А я прекрасно знаю Эльзас. Я хотел ей сказать: не сомневаюсь, она знает его лучше меня, но сдержался.

– Да, эльзасец, – сказал я, надеясь, что она от меня отстанет.

Пожилая дама начала рассказывать мне, как ездила в Страсбург, но я уже не слушал. Она заставила меня вспомнить об Эрнсте, и этого я не мог ей простить. Стоял прекрасный день, у меня был отпуск, мне нужно было увидеть что-то радостное. Я стал раздумывать, как вести себя, когда приду к Нейбахам. Ведь они только что потеряли сына, возможно, их переполняет горе… А может, они и не знают, что он погиб. Если это так, как я сообщу им такую новость? Лучше навестить их на обратном пути. Тогда им уж точно сообщат. Гальс был прав. Надо было поступить как он говорил. Он хоть, по крайней мере, жив.

Мы подошли к перекрестку, напротив которого располагался мост через речушку, а может, через большую реку. Я знал наверняка, что в Париже течет Сена, но на какой реке – на Эльбе или на Одере – стоит Берлин, мне было неизвестно. Справа находилось несколько внушительных зданий – замок императора Вильгельма, а прямо напротив улицы – большой памятник героям войны 1914–1918 годов: несколько касок того времени, разложенных во дворе: они символизировали жертвы, принесенные народом во время войны. Два часовых из личной гвардии Гитлера медленно прогуливались по покрытой цементом площадке, расположенной перед монументом. Их медленные шаги вызвали у меня мысли о движении человека к вечности. С точностью, которой мог позавидовать часовщик высшего разряда, два солдата разворачивались вполоборота, лицом друг к другу на расстоянии тридцати метров, возобновляли ход, сходились вместе, поворачивались и снова начинали путь. Эти движения произвели на меня угнетающее впечатление.

– Вот мы и пришли, молодой человек, – сказала пожилая дама. – Вам нужно перейти через мост и идти дальше по этой улице.

Она указала на огромный массив каменных зданий: где-то здесь находился и нужный мне дом. Но я уже перестал ее слушать. Я знал, что не пойду к Нейбахам. В ее объяснениях отпала всякая необходимость. Тем не менее я превзошел себя в изъявлениях благодарности, даже пожал руку пожилой дамы. Она удалилась, повторяя, Что не стоит ее благодарить. Я не мог сдержать улыбки. Как только она скрылась из виду, я бросился туда, откуда мы пришли, пытаясь нагнать потерянное время и как можно быстрее добраться до вокзала, с которого отходит поезд на запад.

Я пробежал по набережной со скоростью обезумевшего маньяка. Неожиданно в воздухе раздались звуки марша, по аллее прошел военный оркестр. Музыканты были одеты в великолепную форму. Я вспомнил, чему нас учили в Белостоке, и отдал честь, салютуя командиру, который не обратил на меня ни малейшего внимания. Через полчаса, несколько раз останавливаясь, чтобы узнать дорогу, я прибыл на вокзал, с которого отправлялись составы на запад Германии и во Францию. Я отчаянно пытался найти Гальса среди скопившихся на платформе солдат. Он наверняка поедет этим же поездом. Но увидеть его за несколько минут, оставшихся до отправления, мне так и не удалось. Я заметил, что ритм поезда, который набирал скорость, совпадает с ритмом города. Все разительно отличалось от России. Даже в солдатах чувствовалась солидность, которой была наполнена цивилизованная и организованная жизнь европейских стран. Все это было не похоже на то, что я видел в России. Я подумал: все испытанное там было всего лишь дурным сном.

Наступила ночь. Мы ехали часа три, может, больше, но казалось, никак не выберемся из города. Пригородов видно не было, одни здания. Неожиданно поезд остановился, но не на станции. Все высунулись из окон, чтобы посмотреть, что случилось. Несмотря на темноту, небо вдали озаряли ярко-красные вспышки. До нас доносились приглушенный гул и стрельба из зениток. От рева самолетов задрожали стекла поезда.

– Громят Магдебург, точно, – произнес солдат, который протиснулся рядом со мной к окну.

– Кто бомбит? – спросил я. Он удивленно воззрился на меня:

– Янки, кто же еще. – Он решил, что имеет дело с придурком. – Здесь приходится несладко, прямо как на фронте.

Я не мог оторвать взор от полыхающего города. Ведь мне казалось, что война осталась в прошлом. Снова поехал поезд, но через четверть часа опять остановился. Вдоль состава пробежали солдаты. Они заставили всех выйти. Кто-то сказал, что колею разбомбили, и всем военным, не важно, в отпуску они или нет, придется перейти в подчинение местным властям. Вот так я, в вычищенной форме, с подарком, отправился расчищать завалы с остальными солдатами.

Наверное, полчаса мы шли, продираясь через едкий дым пожарищ Принялись разбирать бревна и камни. В это время бомбы замедленного действия разносили на куски оставшееся в городе население. Мирных жителей, дрожащих от страха, загнали в бригады для разгребания руин; руководили всем этим делом военные, оравшие во всю мочь. Работать заставили всех. Хотя ночь была в самом разгаре, светло было как днем: вспыхнувший газ в разорванных трубах давал свету не меньше, чем осветительные ракеты, которые бросали мертвенный отблеск на груды камней, бревен, битое стекло, развороченную мебель, чьи-то ноги и руки.

Местные солдаты-добровольцы раздали нам кирки. Остальное оборудование мы сложили у пожарных машин. Разбирать завалы нужно было как можно быстрее: до нас доносились крики и стоны погребенных в подвале. Рыдающие от страха женщины и дети возили на тележках кирпичи и камни Повсюду слышались крики: