Стихотворения - Бунин Иван Алексеевич - Страница 24

24

ДЕДУШКА

Дедушка ест грушу на лежанке,Деснами кусает спелый плод.Поднял плеч костлявые останкиИ втянул в них череп, как урод.Глазки – что коринки, со зверинойПустотой и грустью. Все забыл.Уж запасся гробовой холстиной,Но к еде – какой-то лютый пыл.Чует: отовсюду обступила,Смотрит на лежанку, на кроватьЖдущая, томительная Сила…И спешит, спешит он – дожевать.19. VIII.13

МАЧЕХА

У меня, сироты, была мачеха злая.В избу пустую ночью пришла я:В темные лесы гнала меня матиЖито сырое молоть, просевати.Много смолола я – куры не пели,Слышу – дверные крюки заскрипели,Глянула – вижу железные роги,Черную Мати, косматые ноги.Брала меня Мати за правую руку,Вела меня Мати к венцу да на муку,За темные лесы, за синие боры,За быстрые реки, за белые горы.Ой, да я лесы прошла со свечами,В плынь я плыла по рекам со слезами,В трубы по белым горам я трубила:Слушайте, людя, кого я любила!20. VIII.13

ОТРАВА

Свекровь-госпожа в терему до полден заспалась:Спи, ро?дная, спи, я одна, молода, убралась!Серьгу и кольцо я в бору колдуну отдала,Питье на меду да на сладком корню развела.И черен и смолен зеленый за теремом бор.Сынок твой воротится, сыщет под лавкой топор:«Сынок, не буди меня: клонит старуху ко сну.Сруби мне два дерева – ель да рудую сосну».– Ин, ель на постель, а сосну? – «А ее на кровать:На бархате смольном в гробу золотом почивать,На хвое примятой княгиню положите вы,С болотною мятой округ восковой головы…»Уж как же я буду за церковью выть, голосить!Уж как же я выйду наране покосы косить!В коралл, в костенику я косы свои уберу,Шальною и дикой завьюсь, замотаюсь в бору!20. VIII.13

МУШКЕТ

Видел сон Мушкет:Видел он азовские подолья,На бурьяне, на татарках – алый цвет,А в бурьяне – ржавых копий колья.Черт повил в жгуты,Засушил в крови казачьи чубы.Эх, Мушкет! А что же делал ты?Видишь ли оскаленные зубы?Твой крестовый братВ Цареграде был посажен на кол.Брат зовет Мушкета в Цареград —И Мушкет проснулся и заплакал.Встал, жену убил,Сонных зарубил своих малюток,И пошел в туретчину, и былВ Цареграде через сорок суток.И турецкий ханОтрубил ему башку седую,И швырнули ту башку в лиман,И плыла она, качаясь, в даль морскую.И глядела в высь, —К господу глаза ее глядели.И господь ответил: «Не журись,Не тужи, Мушкет, – попы тебя отпели».VIII.13

ВЕНЕЦИЯ

Восемь лет в Венеции я не был…Всякий раз, когда вокзал минуешьИ на пристань выйдешь, удивляетТишина Венеции, пьянеешьОт морского воздуха каналов.Эти лодки, барки, маслянистыйБлеск воды, огнями озаренной,А за нею низкий ряд фасадовКак бы из слоновой грязной кости,А над ними синий южный вечер,Мокрый и ненастный, но налитыйСиневою мягкою, лиловой, —Радостно все это было видеть!Восемь лет… Я спал в давно знакомойНизкой, старой комнате, под белымПотолком, расписанным цветами.Утром слышу, – колокол: и звонкоИ певуче, но не к нам взываетЭтот чистый одинокий голос,Голос давней жизни, от которойТолько красота одна осталась!Утром косо розовое солнцеЗаглянуло в узкий переулок,Озаряя отблеском от дома,От стены напротив – и опять яРадостную близость моря, волиОщутил, увидевши над крышей,Над бельем, что по ветру трепалось,Облаков сиреневые клочьяВ жидком, влажно-бирюзовом небе.А потом на крышу прибежалаИ белье снимала, напевая,Девушка с раскрытой головою,Стройная и тонкая… Я вспомнилКапри, Грациэллу Ламартина…Восемь лет назад я был моложе,Но не сердцем, нет, совсем не сердцем!В полдень, возле Марка, что казалсяПатриархом Сирии и Смирны,Солнце, улыбаясь в светлой дымке,Перламутром розовым слепило.Солнце пригревало стены Дожей,Площадь и воркующих, кипящихСизых голубей, клевавших зернаПод ногами щедрых форестьеров.Все блестело – шляпы, обувь, трости,Щурились глаза, сверкали зубы,Женщины, весну напоминаяСветлыми нарядами, раскрылиШелковые зонтики, чтоб шелкомОзаряло лица… В галерееЯ сидел, спросил газету, кофеИ о чем-то думал… Тот, кто молод,Знает, что он любит. Мы не знаем —Целый мир мы любим… И далеко,За каналы, за лежавший плоскоИ сиявший в тусклом блеске город,За лагуны Адрии зеленой,В голубой простор глядел крылатыйЛев с колонны. В ясную погодуОн на юге видит Апеннины,А на сизом севере – тройныеВолны Альп, мерцающих над синьюПлатиной горбов своих ледяных…Вечером – туман, молочно-серый,Дымный, непроглядный. И пушистоЗеленеют в нем огни, столбамиФонари отбрасывают тени.Траурно Большой канал чернеетВ россыпи огней, туманно-красных,Марк тяжел и древен. В переулках —Слякоть, грязь. Идут посередине, —В опере как будто. Сладко пахнутКрепкие сигары. И уютноВ светлых галереях – ярко блещутИх кафе, витрины. АнгличанеПокупают кружево и книжкиС толстыми шершавыми листами,В переплетах с золоченой вязью,С грубыми застежками… За мноюДевочка пристряла – все касаласьДо плеча рукою, улыбаясьЖалостно и робко: «Mi d'un soldo!»[3]Долго я сидел потом в таверне,Долго вспоминал ее прелестныйЖаркий взгляд, лучистые ресницыИ лохмотья… Может быть, арабка?Ночью, в час, я вышел. Очень сыро,Но тепло и мягко. На пьяцеттеКамни мокры. Нежно пахнет морем,Холодно и сыро вонью скользкихТемных переулков, от канала —Свежестью арбуза. В светлом небеНад пьяцеттой, против папских статуйНа фасаде церкви – бледный месяц:То сияет, то за дымом тает,За осенней мглой, бегущей с моря.«Не заснул, Энрико?» – Он беззвучно,Медленно на лунный свет выводитДлинный черный катафалк гондолы,Чуть склоняет стан – и вырастает,Стоя на корме ее… Мы долгоПлыли в узких коридорах улиц,Между стен высоких и тяжелых…В этих коридорах – баржи с лесом,Барки с солью: стали и ночуют.Под стенами – сваи и ступени,В плесени и слизи. Сверху – небо,Лента неба в мелких бледных звездах…В полночь спит Венеция, – быть может,Лишь в притонах для воров и пьяниц,За вокзалом, светят щели в ставнях,И за ними глухо слышны крики,Буйный хохот, споры и ударыПо столам и столикам, залитымМарсалой и вермутом… Есть прелестьВ этой поздней, в этой чадной жизниПьяниц, проституток и матросов!«Но amato, amo, Desdemona»[4], —Говорит Энрико, напевая,И, быть может, слышит эту песнюКто-нибудь вот в этом темном доме —Та душа, что любит… За оградойВижу садик; в чистом небосклоне —Голые, прозрачные деревья,И стеклом блестят они, и пахнетСад вином и медом… Этот винныйЗапах листьев тоньше, чем весенний!Молодость груба, жадна, ревнива,Молодость не знает счастья – видетьСлезы на ресницах Дездемоны,Любящей другого…Вот и светлыйВыход в небо, в лунный блеск и воды!Здравствуй, небо, здравствуй, ясный месяц,Перелив зеркальных вод и тонкийГолубой туман, в котором сказкойКажутся вдали дома и церкви!Здравствуйте, полночные просторыЗолотого млеющего взморьяИ огни чуть видного экспресса,Золотой бегущие цепочкойПо лагунам к югу!30. VIII.13вернуться

3

«Дай мне сольдо!» (итал.)

вернуться

4

«Я любил, люблю, Дездемона» (итал.).