Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович - Страница 115

   Вот наступил день отпевания. Торжественно прошла Литургия. Служил преосв. Феодор. Нет, нет, невозможно было не плакать! Но что это были за слезы! Плакали мы о своем сиротстве, что здесь на земле мы больше не увидим своего Батюшку, отца и наставника, и с этим растворялась радость, что это временная разлука и мы снова по его обещанию там будем с ним! Отпевание длилось долго. Наконец начались приготовления к поднятию мощей его. Мы певчие выстроились все около гроба своего Старца, отдали последнее целование и пошли вперед. Подняли гроб, двинулась во главе с преосв. Феодором процессия и все духовенство. Громко запели мы «Святый Боже»… Народу было — стена. Это было похоже не на похороны, но на прославление мощей. Вынесли дорогого нашего Старца, поставили на катафалк, и мы в белых косынках и платьях выстроились позади катафалка, и так всю дорогу до кладбища провожали его с пением. Улица Лубянка так была запружена народом, что трамваи не ходили, а звон был во всех церквах, мимо которых Батюшка проезжал. Каждая церковь встречала Батюшку со звоном! Дождь лил, точно небесные своды разверзлись и Батюшкины слезы омывали землю.

   Похороны состоялись то ли перед Боголюбивой, которая празднуется 18/VI, то ли в самый ее день [246], а этот праздник всегда, как мне помнится с детства, встречается и сопровождается сильным дождем. Когда торжественная процессия подъехала к Лазареву кладбищу, то к нашему удивлению мы вдруг увидели, что похороны встречает Свят. Патриарх Тихон [247] (которому некогда на его просьбу, чтобы Батюшка его похоронил, ответил: «Нет, сначала ты меня похоронишь, а я буду там встречать тебя»). Святейший Патриарх стоял на дорожке [248], и как только подъехал катафалк, начал литию и мы, певчие, подвинулись вперед. Народу было тьма! Люди сидели даже на деревьях. Отпели торжественную литию и вместе со Святейшим двинулись к могиле. Гроб несло духовенство. Наконец его опустили на землю, и снова Патриарх начал литию. Торжественно отпели вторую литию и гроб стали опускать в могилу. Нет–нет, невозможно было не рыдать! Святейший Патриарх Тихон благословил Батюшку и первый бросил горсть земли. После погребения начались безконечные панихиды, а мы все, осиротевшие, поехали кто–как к себе в храм. Невозможно передать той скорби, которая охватила наши сердца. Мы, осиротевшие, рыдали и, казалось, плакали и стены, и своды храма вместе с нами. Жизнь без Батюшки потекла иная.

   В первые дни нас старался утешать сын его о. Сергий, который сам остался сиротой без поддержки своего отца и наставника. Очень я тосковала о Батюшке, и он, дорогой, не оставлял меня долгое время и по смерти. Снился каждый день и во сне меня наставлял, утешал и подкреплял. Такое состояние длилось год или даже больше, и, наконец, он явился наяву. И после этого явления стал сниться в неделю несколько раз, потом один раз в неделю, а потом все реже и реже. Отец Сергий как–то мне сказал: «Манюшка, я здесь совсем не при чем. Сам Батюшка вас оттуда ведет».

   Явление наяву было так: что–то случилось с горлом у меня, и я очень заскорбела, что нет дорогого Батюшки, который бы исцелил меня. В скорби о Батюшке, в скорби, что не только петь, но и тона не могу дать, после Литургии пришла в слезах и легла. Не знаю, то ли я заснула, то ли была в забытье, но все вначале я видела и слышала: как о. Савва пришел к Александру Никитичу, пил чай, а потом ушел. Вижу Батюшка дорогой подошел ко мне и наложил свою руку на мое горло и, потирая его, говорит: «Не скорби, я всегда с тобой, петь будешь и горлышко твое не будет болеть». Я не спала. Открываю глаза и так спокойно–спокойно на сердце, и полное внимание на горло, что оно не болит, так как ведь только вот–вот был около меня Батюшка, и вот еще его рука на моем горле, которая поглаживала его. Взгляд мой упал на лежаночку, которая была невдалеке от моей кровати, и вижу: стоит мой дорогой Батюшка в белом подрясничке, руки назад, волосы пушистенькие и, склонив на бок голову, с такой любовью смотрит на меня, как мать на спящего младенца. Он был легкий и прозрачный. Я, не отдавая себе отчета и ни о чем не размышляя, с криком бросилась к нему: «Батюшка!» Как бы я хотела ухватиться за него, и он тут же исчез. Сердце наполнилось такой радостью, что не вмещало ее, я заметалась по комнате и никак не могла найти что–нибудь, чтобы набросить на себя и бежать к о. Сергию. А Александр Никитич говорит своей старушке: «Смотри, Мария с ума сошла, все мечется!»

   У о. Сергия был день покоя, «затвор», но я не могла, не могла вместить этой радости видения. Серафима Ильинична доложила о. Сергию, что я пришла с чем–то необыкновенным и что она видит меня в каком–то необычном состоянии. Слышу он громко говорит: «Давайте мне ее сюда!» Я не вошла, вбежала, запыхавшись и вся в слезах радости воскликнула: «Отец Сергий, сейчас Батюшка был у меня!» Он посадил меня в кресло и сказал: «Манюшка, успокойся, а потом давай помолимся, и ты мне все–все расскажешь». Он опустился на коленки и я с ним отпела литию, а потом все ему рассказала. И вот он мне ответил: «Манюшка, Батюшка так особенно любил вашу душу, что и по смерти не оставляет ее и ведет вас оттуда, а я (со смирением сказал) здесь не при чем». Благословил меня и я пошла. Горло исцелилось и я стала петь.

   И так часто мне Батюшка являлся в сновидениях, утешал, наставлял, предупреждал от того или другого случая или греха.

   Как–то Батюшка с амвона говорил: как трудно по какому–либо случаю в жизни отрывать от своего сердца духовное чадо и передавать в руки другому духовному отцу. Или же по неопытности своей в духовной жизни сама убежит и, если попадет на неопытного духовного руководителя, тот может искалечить и погубить душу.

   И вот нашему дорогому Батюшке при кончине пришлось оторвать от себя целую общину, целое стадо своих духовных детей от своего сердца и передать в руководство своему сыну о. Сергию. Келейница Батюшки Серафима Ильинична говорила, что Батюшка почти по всем ночам сидел с о. Сергием и беседовал с ним, а за неделю до своей кончины все писал и писал. О чем же дорогой наш Батюшка писал? Да писал он о. Сергию о каждой из нас, чтобы ему легче было в руководстве нами.

   Не без труда и душевных болезней пришлось и нам оторваться от своего дорогого Батюшки и старца о. Алексея. Как я уже писала, мы с ним были в раю! Он, наш дорогой Старец, без труда ввел нас в него. Без Батюшки для нас наступил подвиг. Много слез, много болезней, много трудов, терпения, смирения и послушания требовалось от нас, но мы были еще младенцы и неискусны. Батюшка нам даром давал рай, и мы не чувствовали с ним ни печалей, ни воздыханий! Все трудности и внешние и внутренние он брал на себя, помогал нести своею любовию, лаской, утешением, частым очищением совести и Св. Причащением. Но вот наступило время труда, немало слез стали проливать мы. Кажется весь ад без Батюшки восстал на нас! Все страсти, живущие и гнездящиеся в сердце каждого из нас, восстали на нас! И вместо помощи дорогому нашему батюшке о. Сергию, мы много начали причинять ему боли и трудов. «Я думал, — говорил он, — в вас, Батюшкиных, найти себе поддержку и помощь, а оказалось, что вы все еще были младенцы, и я должен был снова и вас питать молоком». Много еще пришлось ему поработать, пострадать и потрудиться над нами и не без болезней и воздыханий.

   Он молодой, пылкий, горячий думал, что нас сразу можно сделать подвижниками, но оказалось, что он преткнулся и увидел, что еще надо ему трудиться и трудиться над нашими душами и что надо не только пожертвовать собой, но и вознестись на Крест. Крест этот, говорил он нам, необходим для каждого духовного руководителя, духовного отца. Духовные дети на это спасительное древо возводят своего отца, откуда он зрит татей, приближающихся к нам, и поражает их смирением, любовью, лаской и молитвой, вниманием. Вот так и такие духовные дети достались «молодому старцу» (так называл о. Сергия схиархиепископ Антоний [249], родственник схиигумении Фамари, умерший в 1942 г.).