Идеи и интеллектуалы в потоке истории - Розов Николай Сергеевич "nikolai_r" - Страница 96

нетворческий характер средневековой схоластики», «угнетающее

влияние религиозного догматизма и благотворное влияние свободы

мысли на творчество», «секуляризация в Европе XVIII–XIX вв. как дух

времени», «немецкий классический идеализм как естественное

развитие интеллектуальной традиции Просвещения», «утрата былой

целостности философии при расщеплении ее на отдельные

направления мысли в XX в.», «индивидуализм экзистенциалистов»

и т. д. Избавление от иллюзий и мифов, постоянная встреча с новым

неожиданным поворотом мысли, который оказывается подкрепленным

вполне солидными сравнительно-историческими доводами, — вот

один из источников интеллектуального наслаждения от знакомства с

книгой Коллинза. Но и это еще не является ее главным достоинством.

В каких же понятиях ухватить основное значение этого

фундаментального труда? «Социология философий» являет собой плод

интеллектуального творчества, поэтому вполне законно применить к

этой работе понятия, модели, концепции, представленные в ней самой.

В книге есть достаточно материала для трактовки крупных

интеллектуальных свершений. Коллинз не склонен присоединяться к

общему привычному хору восхваления грандиозных творческих фигур,

будь это даже Платон, Аристотель, Декарт или Кант. Мысль автора

состоит в том, что такого рода мыслителям посчастливилось «пожать

плоды» признания той работы, которая в немалой части была

выполнена до них и рядом с ними — в интеллектуальных сетях,

накапливающих разнородный культурный капитал. При непременном

сочетании больших амбиции, достаточной эмоциональной энергии и

способности синтезировать разные идейные линии получается

феномен «великого мыслителя». Такая работа всегда связана также с

подъемом на новый уровень абстракции и рефлексии, открытием

294

благодаря этому новых концептуальных и проблемных областей,

крутым поворотом интеллектуальных траекторий в творчестве

последующих поколений.

Рассмотрим с этой точки зрения эмпирическую и теоретическую

стороны книги самого Коллинза. Специалисты по истории философии

уже высказывают претензии к «вторичности» подхода и

недостаточному знанию автором конкретного материала.

Действительно, по большей части Коллинз писал книгу не на основе

знакомства с оригинальными текстами индийской, китайской,

японской, греческой, арабской, философии, а лишь используя

англоязычные пересказы и комментарии, в некоторых случаях —

переводы. Для узкого специалиста по частной философской традиции

это скандал: вместо того, чтобы корпеть над изучением древних

языков, изучать оригиналы, рукописи и черновики, человек просто

берет и использует готовые результаты. В некотором смысле Коллинз

действительно «снял сливки», используя весьма солидный объем

накопленного за XX в. в западной традиции материала по истории

идей.

Зададимся таким вопросом: насколько знали и знают о результатах

работы друг друга специалисты, например, по китайской, французской,

иудейской, индуистской и арабской философским традициям? Можно

предположить, что сетевой анализ показал бы если не

изолированность, то существенную оторванность соответствующих

сетей специалистов друг от друга. В этом разрыве можно убедиться

достаточно просто, анализируя библиографии соответствующих работ:

арабисты ссылаются почти исключительно на арабистов, а японисты

— на японистов, исследователи греческой классики — на таких же

классицистов и т. д. Между историко-философскими традициями есть

невидимые, но все же очень жесткие и почти непроницаемые

перегородки (существует традиция сравнительной философии, но по

большей части работы здесь ограничиваются частными парными

сравнениями восточных и западных философских концепций, крупных

концептуальных прорывов на этом пути не отмечено).

Значение труда Коллинза не только и не столько в том, что он свел

эти традиции вместе, он еще и получил новый синтез. В свое время

«снимали сливки» с накопленных интеллектуальных традиций и

Платон, и Аристотель, и Шанкара, и ал-Газали, и Фома, и Декарт, и

Лейбниц, и Кант, и Гегель. Согласно Коллинзу, их имена стали

великими, поскольку полученный ими синтез был не только подъемом

на новый уровень абстракции и рефлексии, но каждый раз стал

символизировать тот или иной поворотный пункт в долговременных

траекториях мышления, открывающий новые пространства проблем.

295

Сумел ли сам Коллинз в своем синтезе подняться на новый уровень

абстракции-рефлексии? приведет ли появление его книги к резким

поворотам интеллектуальных траекторий в научном и философском

творчестве последующих поколений? открыл ли он сам новые

пространства проблем? — вот ключевые вопросы относительно

долговременной значимости «Социологии философий». Моя задача

здесь состоит только в том, чтобы ориентировать внимание тех

читателей, которых данные вопросы заинтересовали.

Что касается нового уровня абстракции-рефлексии, то важно само

выделение Коллинзом такой реальности, как пространство

интеллектуального внимания, в котором появляются и борются между

собой идейные позиции. Философская книга теперь выступает не как

«самореализация» личности автора и не как «отражение» конкретно-

исторического контекста, а как своего рода шахматный ход в борьбе

мыслителей за интеллектуальное внимание в конкретной расстановке

соперничающих идейных позиций. Насколько приложима эта весьма

абстрактная схема к философскому творчеству разных времен и

народов — вот вопрос для вдумчивого и критически настроенного

читателя.

Кардинальная роль личных контактов и «сетевой близости» с

выдающимися современными мыслителями для долговременной

значимости интеллектуального творчества — другая абстрактная тема

данной книги, распространенная на основные традиции мировой

философии. Сюда же относятся раскрытые механизмы, необходимые и

достаточные условия интеллектуального расцвета, причины

рутинизации, схоластизации, стагнации и т. д.

Еще более высокий уровень обобщения достигается Коллинзом

в его сравнительном анализе долговременных процессов развития

философии в разных регионах мира [Коллинз, 2002, гл. 15). Здесь идет

учет количества поколений в непрерывно существующем

интеллектуальном сообществе, схождения и расхождения крупных

идейных линий, взаимовлияния больших сетей и т. д. Нельзя сказать,

чтобы такие макропроцессы не рассматривались в истории идей

вообще и в истории философии в частности, но такого сочетания

жесткой каузальной логики, четкого сравнительно-исторического

анализа и широты охвата интеллектуальных традиций, пожалуй, до

сих пор еще не было.

Социолог Коллинз, после рассмотрения многих сотен концепций

философов, не избежал соблазна и самому выступить в роли философа.

В Эпилоге он представляет свою позицию, обозначенную как

«социологический реализм». Здесь не место обсуждать ее ценность,

истинность, обоснованность или новизну. Но нельзя не отметить, что

«болевые точки» для своего философского анализа Коллинз выбрал

296

предельно точно: это реальность объектов в современных

естественных, математических и социальных науках. Опять же

главным козырем автора является использование ранее накопленного

культурного капитала, в данном случае опыта обсуждения

проблематики «социальной конструктивности» знания в социологии

науки, этнометодологии, радикальной микросоциологии и т. д.