Экстремальная педагогика (СИ) - Балашовский Ден - Страница 58

Поэтому, не предлагаю я угнетать и издеваться над ребенком. Совсем другое я предлагаю. Выделить, холить и лелеять, формировать и растить ту в нем сферу, к которой в дальнейшем сможет обращаться учитель. Сферу здоровых социальных страхов.

Итак, какую среду должен формировать учитель для того, чтобы происходило здоровое оформление социальных страхов ребенка? Необходимых полноценной личности социальных страхов. И тут мы опять возвращаемся 'к нашим баранам'. Коллектив. Полноценный, живой и сплоченный деятельностью, а потом и идеей коллектив. Ведь единоличник в меньшей степени способен испытывать различные социальные страхи, чем человек коллектива. Но о формировании коллектива мы еще будем разговаривать в дальнейшем, собирая по крохам то, что уже сказано и то, что известно давно, делая новые выводы.

Что же в дальнейшем происходит со страхом? Ведь личность человека постепенно оформляется, проходя по очереди все те этапы о которых мы говорили. В такой ситуации что-то должно происходить и со страхом. Но во что же превращается этот молодой социальный страх, что может происходить с ним дальше? А вот что:

'Из всего непонятного, что есть в человеке, больше всего удивляет не закон внутри нас, а то, что когда мы нарушаем его, поступаем не по совести, она мучит нас. Мы испытываем угрызения совести и стыд. Совесть - закон, за нарушение его - наказание. Самое тонкое и самое страшное:

Понять это невозможно. Что, в самом деле, доставляет мучения? Прищемил палец, зажат нерв - боль. Это понятно. А что же болит, когда нас мучит совесть?

Между тем для Пушкина совесть - почти всегда мучение. Совесть жалит, совесть грызет, совесть - змея:

Но где же гетман? где злодей?

Куда бежал от угрызений

Змеиной совести своей?

В трагедии "Анджело": "И Анджело смущенный, грызомый совестью..." Грызомый

совестью - каково?

Ну и конечно, нельзя не привести отрывок из монолога Барона - Скупого рыцаря:

Иль скажет сын,

Что сердце у меня обросло мохом,

Что я не знал желаний, что меня

И совесть никогда не грызла, совесть,

Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,

Незваный гость, докучный собеседник,

Заимодавец грубый, эта ведьма,

От коей меркнет месяц и могилы

Смущаются и мертвых высылают?..

Сердце, желание и совесть поставлены в один ряд. Сердце (чувства), желания и совесть - основа человечности. Муки совести Пушкин изображает постоянно; кажется, он и представить себе не может человека без совести, неспособного испытывать стыд, - нет такого. И знаменитые слова: "Да, жалок тот, в ком совесть нечиста" - произнесены пушкинским царем Борисом как укор самому себе - в свой, а не в чужой адрес сказаны.

Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.

Но что же сказать о людях, у которых совесть так чиста, так незамутненна, что не мучит их никогда, ни при каких обстоятельствах?

В пору себя пожалеть, когда жизнь столкнет тебя с таким человеком - "без стыда, без

совести", таким, что "врет и не краснеет".

Каждый из нас хотел бы вырастить детей, которые знали бы муки совести, знали, что такое стыд, и старались бы избежать его, чтобы у них был, пушкинским же словом говоря, и страх порока и стыда...

В этой строчке из "Евгения Онегина", которую мы обычно читаем, не вдумываясь в нее, в этом разделении порока и стыда кроется глубокое понимание природы человеческой души.

В одной из трагедий Еврипида, жившего в пятом веке до нашей эры, героиня ее, Федра, говорит, что различаются два вида стыда. Первый - "ужас перед разоблаченными чувствами" ("страх стыда"), второй - это стыд, который боится порока ("страх порока").

"Да, - говорит она, - стыд не у всех людей одинаков; есть даже два стыда, совершенно различных, только, к несчастью для людей, эти два стыда заходят один в другой и потому в небрежной речи носят одинаковое имя" (цитирую по "Книге отражений" Иннокентия Анненского).

К несчастью для людей!

Да, к несчастью, многие из нас знают лишь стыд первого вида - стыд разоблачения, стыд, который возникает, когда нечаянно открывается тайное прегрешение, интимное, тайное чувство или душевное движение, когда мы попадаем впросак, когда над нами смеются или могут посмеяться, когда нам кажется, что кто-то плохо подумал о нас, когда мы чересчур открываемся другому. Так случилось с Кити в "Анне Карениной": она танцевала вальс с Вронским, но вдруг он увидел Анну: "Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце".

Этот стыд знают лишь тонкие натуры, это результат строгого воспитания на оттенках, такого воспитания, что матери достаточно приподнять бровь в удивлении - а дочери стыдно. Чтобы у растущих наших детей была способность к такого рода стыду, они и за всю жизнь не должны услышать ни одного грубого слова, ни одного упрека или попрека.

Умные родители стараются закалять тело ребенка, а совесть закалки не требует, совесть должна быть чуткой.

Но еще важнее тот единственный вид страха, который украшает человека - страх порока, великое "не могу". Принято прославлять могущество человека, выходят книги о возможностях людей; человек, говорится в них, велик, человек все может.

Нет, человек велик тем, что на свете есть много такого, чего он не может. Педагогика испокон века движется в сфере "хочу" и "надо", но первое, но главное слово человеческое - "не могу". Оно основание нравственности, оно основание совести, оно основание духа.

Не могу!

Не могу продать, не могу отступиться, не могу предать, не могу обмануть, не могу небрежно работать, не могу оставить человека в беде, не могу не отдать долг, не могу украсть, не могу жить без любви, не могу не радоваться таланту, не могу не выполнить свой долг - не мо-гу! И уж конечно, не могу убить человека...

Два знаменитых "не могу" постоянно вспоминают публицисты: лютеровское "На том стою и не могу иначе" и "Не могу молчать" Льва Толстого. Но не надо быть великим: жизнь каждого человека почти вся держится на этих "не могу", которых мы не замечаем, потому что они естественны для нас, составляют как бы часть нашей природы. Так и говорят: "физически не могу". Человек потому человек, что он многого не может. Как взрастает в человеке это великое "не могу", как оно появляется в его душе?

Принято считать, что если ребенку постоянно говорить "нельзя, нельзя", то постепенно это внешнее - извне идущее - "нельзя" превратится в моральную привычку, во внутреннее "не могу". Так ли это? Научных исследований и доказательств нет, одни лишь частные соображения. Но можно считать установленным фактом, что одним детям говорят "нельзя, нельзя", и оно превращается в "не могу", а в других случаях этого превращения почему-то не происходит. И можно заметить, что превращение "нельзя" в "не могу" почти всегда совершается в сфере "внешнего стыда", стыда порядочности и этикета, стыда разоблачения, и этот стыд, смешиваемый с глубинным, называемый одним и тем же словом, иногда затмевает "страх порока", стыд второго рода, глубинный человеческий стыд при нарушении правды, великое "не могу", которое заставляет человека молчать под пытками, потому что он не способен на предательство, "физически не может" выдать своих. Это "не могу" не воспитывается запретами "нельзя, нельзя". У него другой корень - совесть.

Стыд - это боль личности. Как физическая боль (механизм которой, кстати сказать, науке еще не известен) служит охране организма, сигнализирует об опасности, о наступающей болезни, так душевная боль стыда служит охране личности. Личность - обнаженные нервы, и всякое прикосновение к личному вызывает стыд, иногда довольно поверхностный. Так царапина на пальце болит сильнее, чем пораженный опухолью внутренний орган на первых стадиях болезни. Боль - сигнал опасности для тела: остановись! отдерни руку! Стыд - сигнал опасности для личности. Действие, которое вызывает стыд, продолжать невозможно. Его стараются не держать в памяти, скорей забыть. Но в истории каждого человека есть история стыда - были минуты, которые при воспоминании о них заставляют съежиться и через много лет. От гнева и страха человек может развить бешеную активность. От стыда он замирает, сжимается, умирает. А глубинный стыд, боль совести, боль сердца, духовная боль настолько невыносимы, что даже Иуда, чье имя стало символом предательства, пошел и удавился. Увы, кто из нас не встречал людей, совершающих на глазах у всех такое, что надо бы им после этого выйти в другую комнату и удавиться, - ан нет, живут и смотрят людям в глаза как ни в чем не бывало. Про таких говорят: прожженные.