Том 1. Книги стихов - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 16

16

Стихи. Книга третья

«Передрассветный сумрак долог…»

Передрассветный сумрак долог, И холод утренний жесток. Заря, заря, раскинь свой полог, Зажги надеждами восток. Кто не устал, кто сердцем молод, Тому легко перенести Передрассветный долгий холод В истоме раннего пути. Но кто сжимает пыльный посох Сухою старческой рукой, Тому какая сладость в росах, Заворожённых тишиной!

«Побеждайте радость…»

Побеждайте радость, Умерщвляйте смех. Всё, в чем только сладость, Всё – порок и грех. Умерщвляйте радость, Побеждайте смех. Кто смеётся? Боги, Дети да глупцы. Люди, будьте строги, Будьте мудрецы, – Пусть смеются боги, Дети да глупцы.

«В поле не видно ни зги…»

В поле не видно ни зги. Кто-то зовёт: «Помоги!»    Что я могу? Сам я и беден, и мал, Сам я смертельно устал,    Как помогу? Кто-то зовёт в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне!    Легче вдвоём. Если не сможем идти, Вместе умрём на пути,    Вместе умрём!»

«Отвори свою дверь…»

  Отвори свою дверь, И ограду кругом обойди.   Неспокойно теперь, – Не ложись, не засни, подожди.   Может быть, в эту ночь И тебя позовёт кто-нибудь.   Поспешишь ли помочь? И пойдёшь ли в неведомый путь?   Да и можно ли спать? Ты подумай: во тьме, за стеной   Станет кто-нибудь звать, Одинокий, усталый, больной.   Выходи к воротам И фонарь пред собою неси.   Хоть бы сгинул ты сам, Но того, кто взывает, спаси.

«Я лицо укрыл бы в маске…»

Я лицо укрыл бы в маске, Нахлобучил бы колпак, И в бесстыдно-дикой пляске Позабыл бы кое-как Роковых сомнений стаю И укоры без конца, – Все, пред чем не поднимаю Незакрытого лица. Гулкий бубен потрясая Высоко над головой, Я помчался б, приседая, Дробь ногами выбивая, Пред хохочущей толпой. Вкруг литого, золотого, Недоступного тельца, Отгоняя духа злого, Что казнит меня сурово Скудной краскою лица. Что ж меня остановило? Или это вражья сила Сокрушила бубен мой? Отчего я с буйным криком И в безумии великом Пал на камни головой?

«Для чего в пустыне дикой…»

Для чего в пустыне дикой Ты возник, мой вешний цвет? Безнадёжностью великой Беспощадный веет свет. Нестерпимым дышит жаром Лютый змей на небесах. Покоряясь ярым чарам, Мир дрожит в его лучах. Милый цвет, ты стебель клонишь, Ты грустишь, ты одинок, – Скоро венчик ты уронишь На сухой и злой песок. Для чего среди пустыни Ты возник, мой вешний цвет, Если в мире нет святыни, И надежды в небе нет?

«В одежде пыльной пилигрима…»

В одежде пыльной пилигрима, Обет свершая, он идёт, Босой, больной, неутомимо, То шаг назад, то два вперёд, – И, чередуясь мерно, дали Встают всё новые пред ним, Неистощимы, как печали, – И всё далек Ерусалим… В путях томительной печали, Стремится вечно род людской В недосягаемые дали, К какой-то цели роковой. И создаёт неутомимо Судьба преграды перед ним, И всё далек от пилигрима Его святой Ерусалим.

«Вижу зыбку над могилой…»

Вижу зыбку над могилой, Знаю, – мать погребена, И ребёнка грудью хилой Не докормит уж она. Нет младенца в колыбели, Крепко спит в могиле мать, – Только зимние метели Станут зыбку подымать. Эта зыбка и могила, – В них мой образ вижу я: Умерла былая сила, Опустела жизнь моя, – Кто-то вынул сон прекрасный Из души моей больной, И томит меня безгласной, Бездыханной тишиной.

«На нем изношенный кафтан…»

На нем изношенный кафтан   И шапка колпаком, Но весь он зыбкий, как туман,   И нет лица на нём. Не слышно голоса его,   Не видно рук и ног, И он ступить ни у кого   Не смеет на порог. Не подойдёт и не пройдёт   Открыто впереди, – Он за углом в потёмках ждёт,   Бежит он позади, Его никак не отогнать,   Ни словом, ни рукой. Он будет прыгать да плясать   Беззвучно за спиной.