Стратегия обмана. Политические хроники (СИ) - Ванина Антонина - Страница 183

Это четырнадцать богатейших семейств натравливали сальвадорцев на сальвадорцев, подкупая крестьян жалкими подачками, чтобы те вступали в ряды карателей, а потом выдавали, устраняли, задерживали, пытали и убивали своих же братьев-крестьян.

Архиепископ Ромеро спрашивал власти, почему они воюют с крестьянами, почему льётся кровь невинных. Власти же отвечали ему, что не стоит беспокоиться, что у его высокопреосвященства есть и свои дела. Тогда архиепископ Ромеро отправился в поездку по стране. Он встречался с простыми людьми, говорил с ними, спрашивал, как они живут. Ему отвечали, что если в их доме эскадроны смерти найдут христианскую газету, их будут пытать, если у них найдут Библию, то арестуют. Архиепископ был взволнован и поражён до глубины души, когда правда открылась его взору.

— Если вы боитесь, что вы одни, и все против вас, — говорил он крестьянам, — обещаю вам, я буду с вами.

И он исполнил своё обещание. В кафедральном соборе Сан-Сальвадора стал работать комитет по защите прав человека. Как не упирались власти, но комитет неуклонно регистрировал все обращения сальвадорцев, все сообщения о преступлениях, пытках и убийствах, что учинили эскадроны смерти, армия и полиция.

Каждый год комитет публиковал страшный список погибших. И каждое воскресенье люди собирались в кафедральном соборе, чтобы услышать проповедь архиепископа Ромеро. Он говорил о Боге, о справедливости и бесправии, что каждый день происходит в Сальвадоре. Его проповеди слушали по радио и бедняки, отчего в их сердцах вселялась надежда. Слышали проповеди и власти, отчего они только скрежетали зубами.

И тогда правые террористы пустились в бой. Они разорили один из монастырей, убили священника и угрожали поступить так с каждым, кто хоть раз заикнётся о правах человека в Сальвадоре.

Когда в стране сменился президент, вернее проигравший на выборах кандидат, наплевав на демократический выбор сальвадорцев, единолично объявил себя победителем, архиепископ Ромеро и прочее духовенство отказались присутствовать на церемонии инаугурации. Только два епископа прибыли в президентский дворец, после того как папский нунций сподвиг их отречься от власти архиепископа и преклонить головы перед светской властью в стране. С того дня духовенство Сальвадора раскололось. Если приходские священники и архиепископ Ромеро душой были с народом Сальвадора, то многие епископы предпочли спокойную карьеру под крылышком власти.

Когда эти власти вознамерились узаконить в стране репрессии, архиепископ Ромеро заступился за людей, поддержал их выступления и протесты против беззакония и насилия. Он говорил в проповедях, что христианство изначально было религией угнетённых и обездоленных, и сейчас Церковь не оставит сальвадорцев наедине с тиранией и социальной несправедливостью. Но так говорил архиепископ.

Епископы же, подкупленные и задобренные властью, пеняли, что все несчастья Сальвадора от маленькой территории страны, большого количества людей и скудных ресурсов. Главное зло епископы видели не в насилии власти над неимущими, не в грабеже латифундистами крестьян, не в феодальном методе аренды земли, нет. Они говорили со всех трибун, что всё зло от коммунистов, что это они проникли в крестьянские общины, что они подстрекают людей к бунту, и эти люди сами, заразившись вирусом коммунизма, не имеют более права просить заступничества у Церкви. В чём же на деле состоит опасность коммунизма, они не уточняли. По их словам коммунизм от нечистого, и этого достаточно, чтобы его осудить.

Когда в Никарагуа народ и партизаны сломили убийцу и тирана Сомосу, власти Сальвадора испугались, как бы то же самое не случилось и с ними. Но вместо послабления репрессий, власти отдали приказ на расстрел мирной демонстрации перед кафедральным собором столицы и убийство людей, что искали укрытия в соборе. В то день погибли двадцать три человека. Кровь лилась рекой по ступеням собора, каратели осквернили храм, поправ исконное право оставлять дом Божий в неприкосновенности для оружия. Нет ничего страшнее крови в христианском храме, потому как Спаситель пролил её достаточно для спасения всего человечества. Крови же людей не должно быть места у алтаря, ибо это не языческое капище. Но террористам и их высокопоставленным покровителям не было времени об этом задумываться, тем более, раз на их стороне стоят епископы.

Вот в такую страну переехала Манола Мурсиа сразу после победы сандинистов в Никарагуа. Поначалу её встретили как беженку от коммунистического насилия. Но доехав до Сан-Сальвадора, первым же делом Манола отправилась к кафедральному собору, чтобы работать в комитете по защите прав человека. Эта служба оказалась не из легких. Каждый день к ней приходили матери, разыскивающие своих сыновей, что ушли из дома и пропали без вести, отцы приводили поруганных дочерей и просили возмездия для национальной гвардии, учинившей это беззаконие. Женщины и мужчины всех возрастов и профессий рассказывали, как разоряли и сжигали их дома, как расстреливали на их глазах родственников, как с мёртвых тел сдирали кожу, как ещё живых людей резали на куски. Эти рассказы было сложно вынести морально. Одно дело пережить насилие раз, другое дело слышать о нём каждый день от сотен всё новых и новых людей и понимать, что защитить их некому, потому как государство из гаранта прав гражданина превратилось в палача.

Всё чаще Манола читала ночами статьи из старых иезуитских журналов, чтобы понять и осмыслить, с чем она столкнулась в Сальвадоре. Покойный отец Рутилио, погибший от рук карателей писал:

«Порабощённые массы нашего народа оказались на обочине развития. Они живут по нормам феодализма шестисотлетней давности. Они не владеют ни землей, ни своей жизнью… Все в Сальвадоре говорят о демократии, но не будем обманывать себя. Это не демократия, когда власть народа подменена властью богатого меньшинства… Я боюсь, что очень скоро даже Библия будет запрещена в нашей стране… ибо все её страницы полны «крамолы». Если бы здесь появился даже сам Иисус, его бы арестовали и обвинили в нарушающей конституцию подрывной деятельности, в том, что он еврей, революционер, пропагандирующий идеи, противоречащие демократии, иными словами, выступает против меньшинства. Они бы вновь его распяли, потому что они предпочитают видеть Христа на кладбище, молчащего Христа, Христа, которого можно было бы подогнать под их представление, приспособить к их эгоистическим интересам. Но этот Христос уже не из Священного Писания, это не тридцатитрёхлетний Иисус, умерший во имя людей…»

От этих слов было горько и страшно, будто грядут последние дни, ибо каждое слово отца Рутилио находило отклик в сердце Манолы, после того что ей доводилось увидеть и услышать каждый день.

С волнением она писала письма брату в Ватикан, пересказывая на десятках страниц, что ей довелось узнать от семей, потерявших своих близких. Она копировала статьи былых лет, чтобы Тео прочёл их и понял — несправедливость и тирания, что творятся в Сальвадоре, возникли здесь не сегодня и не вчера. Десятилетиями они только усиливались и достигли своего пика сейчас, когда США делит мир с СССР на сферы влияния и вся Центральная и Латинская Америка оказалась под гнётом послушных приспешников Штатов. Для них важнее скупка дешёвого кофе для перепродажи богатым любителям элитных сортов этого напитка, чем судьба крестьян, у которых не всегда есть деньги, чтобы купить еду, которую зачастую привозят из-за границы по неоправданно высоким ценам.

Теперь, получая зарплату от епархии, Манола могла позволить себе звонить в Рим каждую неделю. В разговорах с братом он просила его как ватиканского служащего помочь пробить стену молчания, обратить внимание Римской курии на то, что в католической стране на стенах домов уже развешивают листовки: «Будь патриотом! Убей священника!»

— Манола, — сдавленным голосом говорил ей Матео, — мне больно слышать и читать о том, что происходит в Сальвадоре. Это бесправие и бесчестие. Скажи, чем я могу помочь тебе из Ватикана?

— Помоги обратить внимание Святого престола, на то, что в Сальвадоре начались гонения на христиан. Я не преувеличиваю, Тео, здесь могут арестовать каждого, у кого в доме найдут Библию. Здесь убивают приходских священников и разоряют монастыри. Что это, если не гонения? Как Рим может спокойно смотреть на то, что католики погибают за свою веру, и молчать об этом?