Поддельный шотландец. Дилогия (СИ) - Мин Макс - Страница 29

   -- Просто удивительно,  -- говорил он,  -- откуда эти несчастные земледельцы берут деньги, тогда как сами они умирают с голоду? У вас нет с собой табаку, мистер Бэлфур? Нет? Прекрасно, я обойдусь без него. Но, без сомнения, этих фермеров отчасти принуждают. Джеймс Стюарт Дюрор -- его ещё называют Джеймс Глэнский -- единокровный брат Ардшила, предводителя клана. Его очень уважают, и он пользуется большим влиянием у фермеров. А потом есть ещё другой, по имени Алан Брэк.

   -- О,  -- воскликнул я, -- а это что за человек?

   -- Можно ли сказать о ветре, который дует куда заблагорассудиться?  -- ответил Гендерлэнд.  -- Он то здесь, то там: сегодня тут, а завтра умчался неведомо куда. Ловкий малый! Я бы не удивился, выгляни он прямо сейчас вон из-за того куста дрока! Нет ли у вас с собой случайно табаку, а?

   Я ответил, что, к сожалению нет, и что он уже не раз спрашивал меня об этом.

   -- Очень возможно, -- сказал он, вздыхая.  -- Но это мне кажется странным, что можно пускаться в путь и не прихватить пару понюшек... Итак, я говорил вам, этот Алан Брэк -- отчаянной храбрости контрабандист и правая рука Джеймса. Он уже неоднократно осужден, и ему теперь все нипочем. Очень вероятно, что если бы кто-нибудь из фермеров стал отказываться, он проткнул бы его кинжалом.

   -- Вы выставляете все в очень неприглядном виде, мистер Гендерлэнд,  -- сказал я.  -- Если тут действует только лишь принуждение и страх, то мне не хотелось бы и слушать о подобном.

   -- Нет,  -- отвечал мистер Гендерлэнд,  -- тут, кроме страха, играет роль и любовь, и такое самоотречение, что порой становится стыдно за самого себя. В этом есть какое-то благородство, может быть, и не с христианской, но с общечеловеческой точки зрения. Даже Алан Брэк, по всему, что я слышал о нем, -- борец, достойный уважения. В нашей стране есть много лживых и подлых людей, которые посещают усердно церковь и пользуются уважением общества, а между тем они гораздо хуже этого безумца, безрассудно проливающего человеческую кровь. Да, да, нам бы следовало поучиться у него. Вы, может быть, думаете, что я слишком долго жил среди горцев? -- прибавил он, поглядывая на меня с улыбкой.

   Я отвечал ему отрицательно, прибавив, что встретил среди хайлэндеров многое, достойное удивления, и что сам мистер Кемпбелл был тоже родом из горной Шотландии.

   -- Да,  -- сказал он,  -- это правда, это тоже местный знатный род.

   -- А что поделывает теперь королевский управляющий?  -- осведомился как-бы между прочим я.

   -- Колин Кемпбелл? -- спросил Гендерлэнд. -- Он сам лезет на рожон!

   -- Я слышал, что он силой хочет согнать арендаторов с их земли,  -- сказал я.

   -- Да,  -- отвечал он, -- но дело это, как говорится, ни с места. Во-первых, Джеймс Глэнский поехал в Эдинбург, нашел там опытного юриста -- без сомнения, очередного Стюарта: они все стоят друг за друга, -- и добился приостановки выселения. Но потом Колин Кемпбелл снова выиграл дело в суде государственного казначейства. Теперь я слышал, что первая партия выселяемых должна отправиться завтра. Выселение начнется с Дюрора, под самыми окнами Джеймса, что, по моему скромному разумению, совсем уж безрассудно.

   -- Вы думаете, что они станут сопротивляться? -- спросил я.

   -- Положим, они обезоружены,  -- сказал Гендерлэнд,  -- или предполагается, что они обезоружены, хотя ещё много холодного оружия припрятано в укромных уголках. Кроме того, Колин Кемпбелл вытребовал туда солдат. И все-таки, будь я на месте его жены, я не был бы спокоен, пока он не вернется домой. За этих Эпинских Стюартов никогда нельзя поручиться.

   Я спросил, опаснее ли они своих соседей.

   -- Нет,  -- сказал он,  -- это-то и скверно, потому что если Колин Красный и добьется своего в Эпине, ему придется начинать заново в соседней местности, которая называется Мамор и принадлежит Камеронам. Ему, как королевскому агенту, приходится выселять арендаторов из той и другой земли, и, откровенно говоря, мистер Бэлфур, я уверен, что если на первый раз он и увернется от пули, то на второй ему наверняка несдобровать.

   Разговаривая подобным образом, мы шли почти весь день, пока наконец мистер Гендерлэнд не выразил своего удовольствия, что провел время так приятно в обществе друга мистера Кемпбелла, "которого, -- сказал он,  -- я осмелюсь назвать сладкогласным певцом нашего духовного Сиона", и предложил мне сделать небольшой привал, чтобы провести ночь в его доме, немного в стороне от Кингайр-лоха. По правде сказать, я был чрезвычайно рад: у меня не было ни малейшего желания знакомиться с Джоном Клаймором, и после двойной неудачи -- сперва с лжепроводником, а затем с проповедником-грабителем -- я немного настороженно относился к незнакомым горцам. Да и показная лояльность к королю Георгу и его поддерживающим мне могла пригодиться в будущем, особенно если так и не удастся далеко уйти от канонных рельс.

   Итак, мы ударили по рукам, свернули в сторону, и после полудня подошли к маленькому домику, одиноко стоявшему на берегу Линни-Лоха. Солнце уже ушло с пустынных Ардгурских гор, но ещё освещало Эпинские скалы на противоположном берегу залива. Лох был спокоен, как озеро, только чайки кричали вокруг, и вся местность имела какой-то странный и торжественный вид.

   Не успели мы дойти до двери дома мистера Гендерлэнда, как, к моему великому удивлению -- я успел уже привыкнуть к хайлэндерской вежливости,  -- он неожиданно промчался вперед, оставив меня позади, влетел в комнату, схватил банку и роговую ложечку и начал набивать свой нос табаком в самом неумеренном количестве. Затем он хорошенько прочихался и оглянулся на меня с глуповатой улыбкой.

   -- Я дал обет,  -- сказал он,  -- что не буду брать с собой табак в дорогу. Это, разумеется, большое лишение. Но когда я вспоминаю о мучениках не только в Шотландии, но и в других христианских странах, мне становится стыдно и думать об этом.

   Этот случай заставил меня задуматься о необычайной силе присущих людям вредных привычек. Выпивка, наркотики, курение, нюхательный табак, жаренные семечки подсолнуха... Впрочем, мысли эти тут же пропали как и не бывало, стоило хозяину позвать меня к обеденному столу.

   Как мы только поели -- овсяная каша и сыворотка были самыми вкусными из блюд нового знакомого,  -- он с серьезным лицом заявил, что у него есть обязанности по отношению к мистеру Кемпбеллу, а именно -- осведомиться о состоянии моей души. Вспомнив случай с табаком я готов был улыбнуться. Хотя проповедником он был отличным. Даже меня, прожжённого циника из совсем иного времени, смогли пронять некоторые его прочувствованные слова.

   Доброта и скромность -- вот два качества, которые никогда не должны утомлять человека. Мы редко встречаем их в этом грубом мире, среди черствых и надменных людей. К сожалению, эти качества в равной мере мне были не свойственны. А гордыни и эгоизма во мне было через край. Всё это вполне стало ясно из долгого разговора с захолустным проповедником из иного времени. Боюсь, я вызвал его недоумение, явным нежеланием становиться на колени и бить поклоны во время молитвы, но он в конце-концов нашёл объяснение такому поведению в том, что я переодетый аристократ.

   Перед тем как лечь спать, я предложил хозяину две гинеи. Он как мог отказывался, но в конце-концов согласился их взять, с учётом, что половину суммы можно будет потратить на помощь наиболее нуждающимся среди местных горцев во славу Господа. Также мне наконец удалось разменять ещё одну гинею мелочью, пополнив свой запас разменных монет.