Арестант - Константинов Андрей Дмитриевич - Страница 48

Кравцов читал досье без каких-либо эмоций — он просто изучал связи, которыми обладал Гурген. Интересы Гургена простирались на торговлю металлами, рудами, энергоносителями, технологиями и создателями технологий. Он имел свой интерес в игорном бизнесе, в торговле человеческим телом обоих полов, в рекламном и издательском деле. В оружии и наркотиках. Для Кравцова было совершенно очевидно, что в одиночку полуграмотный вор в законе никогда не смог бы создать эту огромную криминальную империю. Из-за его плеча выглядывали другие люди. Респектабельные, никогда не сидевшие в тюрьмах и лагерях. Умные, образованные, с замечательными манерами и знанием иностранных языков. Некоторых из них мы видим на телеэкранах. Они вещают о будущем страны, о борьбе с наступающим криминалом, о вечных нравственных ценностях… Валентина Кравцова все эти крестные отцы сейчас не интересовали. У него была конкретная цель — Гурген. Даже при беглом изучении досье бывший сотрудник одной из служб аппарата ЦК КПСС пришел к очень простому выводу: количество и разнообразие связей старого вора дает такое колоссальное пересечение интересов опасных и влиятельных людей, что никакие дополнительные меры по организации ложных следов не требуются. Желающих пустить скупую мужскую слезу на похоронах Гургена будет более чем достаточно. На классический вопрос: кому выгодно? — даже навскидку можно назвать десяток фигур или организаций весьма крупного калибра.

Вечером Валентин доложил о своих выводах полковнику Семенову. Тот подумал немного и согласился. — Хорошо, Валя, — сказал он. — Готовь операцию. Уже на следующий день Кравцов и двое консультантов — спецов НН — начали изучать распорядок дня и традиционные маршруты некоронованного короля столицы и его правой руки — Резо.

Морда была опухшей, в многодневной щетине. Глаза мутные, в красноватых прожилках. Андрей отвернулся от зеркала. Прошлепал босиком в комнату, приложился к бутылке с пивом. Кто знает, что такое многодневный запой, — тот поймет… Он пил, громко булькая горлом. Кадык судорожно ходил вверх-вниз. Остановись, сказал он себе. И продолжал пить. Остановись. Надо остановиться… бутылка опустела, и Андрей остановился. Сел на диван со смятой простыней и выудил из пачки сигарету. Интересно, какой сегодня день? Пошатываясь, прошел в кухню. Электронные часы высвечивали время 12.32 и дату 17.09.94. Так, — подумал он, — не слабо я попил… Надо тормозить.

— А стоит ли? — мерзким голосом спросил Леня Голубков из-за спины и захихикал.

— Заткнись, урод, — ответил Обнорский. Потом он подумал, как выглядит сейчас со стороны: опухший от пьянства, небритый мужик, который разговаривает сам с собой… картинка!

Он перевел взгляд на окно: березы уже кое-где пожелтели. На пороге стояла осень. Под одной из берез приткнулась машина с двумя волкодавами… снова захихикал Голубков.

— Ага, — сказал он, — стоят. Ждут. Деваться тебе некуда, ур-р-род.

Андрей подошел к окну, отдернул штору. «Волги» внизу не было! Вместо нее стоял какой-то безжизненный, замызганный, пыльный, серый «жигуль». Вот это номер! Они сняли наблюдение? Андрей завертел головой — «Волги» точно нигде в пределах видимости не было. Они сняли наблюдение!

Переднее стекло «жигуленка» опустилось, и из него вылетел окурок. За спиной бесновался Леня Голубков. Он выл и хохотал, он повизгивал по-поросячьи, катался по полу и дрыгал ногами.

Обнорский почувствовал озноб.

«Чао, бамбино, сорри», — пропел Голубков фальшиво.

После самого поверхностного — на бумажном уровне — ознакомления с личностью Обнорского-Серегина майор Чайковский знал почти наверняка, что к наркотикам тот никакого отношения не имеет. Парень много лет занимался спортом, дорос до уровня мастера по дзюдо. В городской «молодежке» работал весьма интенсивно. Для наркомана это нехарактерно. Чайковский не поленился полистать подшивку газеты и обнаружил среди прочих материалов Серегина статью с названием «Наркотики — дорога в ад»… Ну, все ясно.

В жизни, конечно, разные повороты бывают. Мимикрия — понятие не только биологическое, но еще и социальное, политическое, профессиональное. Перекрасившихся сволочей вокруг полно. Но в случае с Серегиным сомнений не было: какой он, к черту, наркот? Может, когда по молодости и баловался… Может быть, во время службы грешок был. Восток — дело тонкое, Петруха. А нынче — навряд ли. Вот со спиртным проблемы у журналиста явно имеют место быть. Об этом Чайковскому и в университете намекнули, да и попадание в вытрезвитель было зафиксировано по учетам ГУВД. Но для 12-го — наркотического — отдела УУР бытовое пьянство не представляло никакого интереса.

Пятнадцать лет службы напрочь лишили юношу из интеллигентной петербургской семьи каких-либо иллюзий. Чайковский прошел по их хрустящим осколкам босиком. Изрезанные ноги давно зажили и покрылись прочными мозолями профессионального цинизма. «Я подл, — иногда говорил о себе старший опер. — Но в меру». Жесткая, порой жестокая, ментовская работа быстро вышибает из мозгов остатки романтической дури. Романтика — это, ребята, по другому ведомству. В уголовном розыске надо пахать. Пахать, сталкиваясь ежедневно с подлостью, с грязью, с человеческими отбросами… Мир опера — мир подворотен, подвалов, чердаков и вонючих притонов. Мир жадности, похоти, ненависти. И бесконечного убожества, подогреваемого водкой, травкой, ширевом. Мир коммуналок и тюремных камер… Как все это далеко от того телевизионного мира, где следствие ведут знатоки.

Что, читатель, не нравится? Не шибко красиво? Дурно пахнет? В жизни еще страшней… А пахнет… Пахнет анашой, перегаром и провисевшим в петле целую неделю телом…

Опера уголовного розыска (они же — менты, мусора, суки и падлы вонючие) разгребают эту кучу клждый день. Меньше она не становится… А как же насчет романтики? А насчет романтики, читатель, туго — извини.

…Вечером семнадцатого сентября старший оперуполномоченный 12-го отдела УУР майор Чайковский сделал первый практический шаг по привлечению журналиста Обнорского к уголовной ответственности. Он вытащил из папки лист писчей бумаги. На чистом листе стояли две подписи. В правом верхнем углу Чайковский написал: «Сов. секретно». Потом минуту подумал и продолжил:

Агентурная записка N…

Источник сообщает, что, посещая Некрасовский рынок, он часто видит там известного журналиста по имени Андрей, которого запомнил по телевизионной передаче о преступности. Источнику доподлинно известно, что Андрей иногда приобретает наркотическое средство анаша у лиц кавказской национальности.

До подписи агента еще оставалось место, и опер дописал еще одну фразу: Указать фамилию журналиста источник не может. Теперь подпись пришлась как раз. Чайковский хмыкнул и продолжил ниже:

Задание. Установить конкретные данные Андрея следующим образом:

1. При возможности войти в контакт и обменяться телефонами.

2. Установить номер автомашины, которой пользуется Андрей.

3. В случае репортажа по ТВ установить время, канал вещания и фамилию журналиста.

И снова подпись агента оказалась на месте.

Мероприятия:

установить, кто из известных журналистов специализируется по криминальной тематике на ТВ и радио.

Ст. о/у 2 отд. 12 УУР майор Чайковский. 17.09.94.

Вообще-то то, что старший опер только что сделал, было должностным преступлением. И делать этого ему совсем не хотелось. Однако и отказать полковнику Тихорецкому он не мог. Три года назад полковник очень сильно выручил Виктора. Очень сильно. Теперь майор отдавал долг.

Сама по себе липовая агентурная записка — явление обычное, широко распространенное. На это оперативников толкает сов. секретный приказ 008 МВД РФ. Он регламентирует все аспекты общения с агентурой. Он же с чисто бюрократической дурью планово определяет частоту поступления информации: от каждого агента опер должен получать не менее двух сообщений в месяц, от каждого доверенного лица — одно. Вот так!

А поскольку вся эта работа регистрируется в «Журнале учета агентурных сообщений», оперативники идут на маленькие хитрости. На чистых листах бумаги у агента загодя получают подписи. И — вперед. Есть информация — порядок. Нет — опер придумывает ее сам. Все — и опер, и начальник отдела, который прошел ту же самую школу — понимают, что ерунда, пустой перевод времени и бумаги. Но — приказ!