Дикие розы (СИ) - "duchesse Durand" - Страница 161

— Доброе утро, господин герцог. Охотно верю, — кивнула Ида. — Нужно сжечь их немедленно.

— Там есть поистине трогательные моменты, дорогая кузина, — отозвался Клод. — Даже я не сказал бы лучше.

— Господин герцог, будьте добры, разведите камин, если можете, конечно, — решительно заявила виконтесса Воле, собирая письма с кофейного столика в одну пачку, и не обращая внимания на брата. Эдмон криво усмехнулся в ответ и направился к камину, в котором тлели угли.

— Нет, право, я и сам мог бы с этим справиться, — почти оскорблено проговорил Клод. — Кроме того просто сжечь их совершенно не вежливо.

— Ты уже прочитал их, так что долг вежливости выполнен, — безапелляционно произнесла Ида, отдавая всю пачку писем Дюрану, который без малейшего сожаления подсунул их под разгоравшийся огонь.

— Мне кажется, самое время заняться подготовкой похорон, — осторожно сказал Эдмон, поднимаясь и глядя, как огонь медленно разъедает бумагу.

— Я уже сделал некоторые распоряжения, — отозвался Клод, тоже глядя в огонь. — Никакого лишнего пафоса и праздно плачущей толпы. Жерому это вряд ли понравилось бы. Только те, кто сам пожелает прийти.

— Что же, даже мессы не будет? — осведомился Дюран, приподнимая бровь.

Клод покачал головой:

— К чему? Душа ведь и без этого сможет найти путь, не так ли?

— Твой друг сейчас скажет тебе, что католичество и душа не имеют ничего общего, — поморщилась Ида.

— И буду прав, госпожа виконтесса. Когда церковь начала извлекать выгоду из своей деятельности она предала свою суть, — ответил Эдмон.

— Мне это все совершенно безразлично, — снова качнул головой Клод. — Если бы я мог, я ограничился бы самим погребением, без всех этих молитв и прочих обязательных ритуалов.

— Таковы правила, Клод, — сочувственно отозвался герцог Дюран. — Кроме того, это вопрос сохранения репутации, что для тебя сейчас очень важно.

— Я никогда не думала, что соглашусь с вами, господин герцог, но, кажется, сейчас я на вашей стороне, — невесело усмехнулась Ида.

— Не забывай, что для всего общества смерть Жерома выглядит просто как смерть, — продолжал Эдмон. — Никто, кроме нас не знает всех обстоятельств, и никто не поймет твоего желания поскорее упрятать в землю все то, что напоминает тебе об этой ужасной тайне. Поспешность лишь вызовет больше сплетен и породит ненужные тебе домыслы.

— И что же мне сделать? Организовать похоронную процессию с плакальщиками, лошадями с черными плюмажами и заказать реквием у какого-нибудь композитора? — раздраженно поинтересовался Клод. — Я лишь хочу покончить с этим как можно скорее, потому что это невыносимо. Если бы я и желал спрятать что-то в землю, то это была бы моя память.

— К несчастью, есть условности, которые должны быть соблюдены, — вздохнула виконтесса Воле, — и мы говорим лишь об этом.

Несомненно, им всем, связанным знанием тайны было тяжело переживать эти мучительные дни, но, Ида прекрасно понимала это, Клоду было хуже, чем кому бы то ни было. Она знала, как он презирал ложь, а теперь вся его жизнь утонула в ней. Сначала она заставила его лгать, ради спасения Эдмона, теперь оказалось, что Жером лгал ему на протяжении нескольких лет. Что будет с Клодом когда, про себя виконтесса Воле всегда произносила слово «если», он узнает о том, что она и его лучший друг, последние люди, которым Клод доверял безоговорочно, так же обманывают его, она не могла представить. Должно быть, весь его мир рухнет окончательно. Клод заслуживал этого меньше, чем любой другой, но отчего то жизнь с невероятной настойчивостью била его исключительно по тем местам, где боль должна была чувствоваться особенно сильно.

И, не смотря на это, Клод с каким-то странным упорством продолжал желать встречи с убийцей, того, что должно было принести ему ещё большую боль. Со страхом Ида думала о том, что Клод и Жером похожи куда больше, чем все всегда думали. Пожалуй, оба они любили боль, за той лишь разницей, что один предпочитал проходящую физическую, а другой — постоянную эмоциональную. Что из этого было более страшным и более извращенным, она затруднялась ответить, но оглядываясь назад отчетливо видела, что Клод всегда лез в огонь, стоило ему только получить такую возможность. Раньше она боялась, что её брата сведет с ума обостренная и не засыпающая совесть, теперь же она боялась, что однажды его просто выжжет изнутри та душевная боль, к ощущению которой он всегда стремился, как будто без этой боли он не мог быть человеком.

***

О том, как нужно выражать сочувствие, юная маркиза Лондор не имела ни малейшего понятия. Когда погиб её брат и к ним в поместье потянулась вереница желавших выразить соболезнования, от неё требовалось лишь сидеть с матерью на диване и тяжело вздыхать всякий раз, когда называлось его имя. Время от времени можно было поднести к глазам платок и уронить несколько слез. Моменты истинной скорби Жозефина пережила в одиночестве, безутешно рыдая на полу своей спальни. Тогда никто не приходил к ней и не говорил слов утешения, предоставив ей самой справляться со своим горем.

Когда был убит Андре Лоран, Жозефина вместе с матерью, отправилась в поместье Шенье. Смерть Лорана оставила мадемуазель Лондор равнодушной, и она не сказала ни слова, позволив матери произнести речь, приготовленную специально для этого случая. Мадам Шенье сидела на диване и тяжело вздыхала всякий раз, когда слышала имя брата и иногда подносила к глазам платочек.

Раньше Жозефина считала, что это делается для того, чтобы не обидеть тех, кто решил выразить своё сочувствие, но после смерти Андре Лорана поняла, что сочувствия никогда и не было. Всё это было лишь данью приличиям. В тот миг для неё перевернулся целый мир, открыв ей, что в обществе есть правила поведения на любой случай, будь то смерть, рождение, свадьба, падение или ещё что-то. Все то, чем она жила раньше оказалось лишь тщательно продуманной театральной постановкой и потому люди, которые имели смелость не участвовать в этом, внезапно вознеслись на пьедестал, переставая быть попирателями приличий и становясь независимыми и свободными от предрассудков общества.

Жозефина, в сущности, была увлекающейся натурой, которую бросало из одной крайности в другую, что, впрочем, было вполне естественным для восемнадцатилетней девушки, которая знала о жизни лишь из прочитанных романов. Поэтому её восхищение теми, кто в каком-либо смысле противопоставлял себя обществу, было пропорционально её разочарованию в самом обществе. По счастливому стечению обстоятельств Клоду Лезьё посчастливилось попасть в эти ряды и его образ, до того тусклый, внезапно засиял в глазах мадемуазель Лондор, как яркая звезда на ночном небе. Поклонник, который до этого был для неё чем-то вроде назойливой мухи, которую она всячески стремилась отогнать, мгновенно был наделен всевозможными положительными качествами в дополнение к имевшимся у него. Её восхищало его терпение, с которым он добивался её расположения, его снисхождение к её порой обидным словам, его постоянство, неприятие лжи в любом её виде, твердость суждений. Он обладал поистине рыцарскими достоинствами, которых был лишен его высокомерный друг, и был даже вполне хорош собой.

Впрочем, Жозефина остерегалась даже самой себе говорить о том, что Клод Лезьё становится ей небезразличен. В конце концов, она не могла в одночасье отринуть мир, в котором она выросла и понимание того, что Лезьё в силу своей бедности совершенно не подходящая для неё партия мешало ей осознать собственные чувства. Для неё, аристократки по рождению, круг тех, в кого можно было влюбиться, был очерчен очень четко, а Клод находился далеко за его пределами, в то время как герцог Дюран занимал самый его центр. Несмотря на наивность, Жозефина четко осознавала, что однажды её мать выберет ей подходящего жениха и никогда, даже если внезапно грянет конец света, им не станет Клод. Временами мадемуазель Лондор становилось неимоверно жаль Лезьё, который так же должен был понимать всю несбыточность своих надежд, но все же продолжал кидаться на шипы. Теперь же, когда судьба нанесла ему ещё один удар смертью брата, Жозефина чувствовала непреодолимое желание поддержать его и попытаться, наконец, убедить его в своем расположении.