Синее золото
(Роман) - Борман Аркадий Альфредович - Страница 12

Воронов быстро научил Паркера управлять челном одним веслом, сидя на корме, и англичанин часто ездил по разливу вдвоем с Таней. Она сидела впереди спиной к движению, а он против нее на корме.

Таня, ловя из воды травы, лениво обменивалась с Паркером впечатлениями и ему хотелось ехать все дальше и дальше. Точно поступательное движение челна могло приблизить его к молодой девушке.

Солнце сгоняло снег с открытых мест и изумительно быстро на пригорках показывалась свежая зеленая трава, точно вылезала из-под снега. На пригорках и на открытых местах было жарко, а рядом в лощинах еще лежал снег и оттуда тянуло холодом.

В солнечный день Таня и Паркер влезли на холм, который возвышался над Отрадным и за которым на восток открывалась новая долина и селение старателей, называемое Ракитино.

Наверху открылся поразительный вид. Темно-зеленые леса уходили вдаль беспредельными массивами. Только серебряные ленты рек прорезывали их. Вечернее солнце играло на воде золотом и серебром и придавало красноватый, прозрачный оттенок сливавшимся в один сплошной ковер, макушкам сосен и елей.

Кроме леса и воды, ничего не было видно — ни полян, ни жилья. Солнце смягчало этот суровый пейзаж. Оно делало его радостнее, но сохранило в нем всю стихийную мощь. Хотелось вдохнуть в себя все, что было перед глазами. Набраться сил, охватить все и разлиться в нем.

— Хорошо, — сказал Паркер, делая глубокий вздох.

— Да, хорошо, — ответила Таня, всматриваясь вдаль. — И чего только людям надо? Живи, любуйся и благодари Бога, что дал возможность созерцать такую красоту. А они соберутся в кучу и обязательно начнут грызться между собой.

Она посмотрела на него и солнечные лучи заиграли в ее глазах радостным весенним золотом.

— Нет, мне одной природы недостаточно. Мне нужно, чтобы здесь же, около меня, были эти глаза, смотрели на меня и были бы моими. — Он взял ее за руку.

— Нет, нет, не надо, — сказала она, но не было окончательного упорства в ее голосе. — Не надо. Любуйтесь Божьим миром и довольно.

— Но это тоже Божий мир. Он-то и создает радость, — настаивал Паркер, почувствовав, что его слова нашли в ней отклик. По правде сказать, он не верил, что будет отклик. Она всегда была с ним приветливая, но в то же время сдержанно-далекая. Признание у него вырвалось случайно, это был непосредственный и даже неожиданный для него самого ответ на ее луч истый взгляд. И вдруг…

— Не надо, не надо, — повторила Таня более упорно. — Мы оба заняты. У нас обязанности. У вас большая работа. У меня…

— Что у вас?

— Ничего, у меня служба, — бросила она, лукаво смеясь, и побежала вниз.

— Как хорошо жить, м-р Паркер. Только не надо так много вместе гулять. Надо работать, — говорила она Паркеру не оборачиваясь, через плечо, когда он еле-еле поспевал за ней вниз.

Паркер послушался совета Тани и еще усерднее стал работать в лаборатории. А она много и далеко гуляла одна. В Отрадное стали стекаться рабочие и старатели, и Таня довольно часто ходила через холм к старателям в Ракитино.

Воронов иногда вызывался сопровождать ее. Она не отказывалась и непринужденно болтала с ним. Впрочем, никогда не заговаривала о той ночи в буран. И он молчал, точно ничего и не было.

Но Воронов хорошо помнил этот меткий выстрел, спасший его. Он давно уже решил, что Таня здесь неспроста. Заключением своим, однако, ни с кем не поделился, а только следил и наблюдал. Наблюдал за всем.

— Что вы все с англичанином, да с англичанином гуляете, нами пренебрегаете? — говорил он как-то ей, поднимаясь по холму. — Долго вы еще здесь пробудете? Побыли и довольно. Возвращайтесь-ка подобру-поздорову назад. Мне-то что. Здесь и лучше. Все же и на вас посмотришь, полюбуешься, какие еще русские барышни остались. А так, для вас. Скажите вы ему, чтобы кончал, да и поедем. Долго здесь жить, до хорошего не доживешь. Народ здесь у нас кругом отчаянный, да и Хилидзе вас не особенно жалует.

Они медленно поднимались в гору и Воронов ломал ветки, высовывающиеся на тропинку, и машинально срывал с них молодые листики. Таня шла, опустив голову, и изредка останавливалась и концом палки выковыривала из земли камешки.

— Эх, Татьяна Николаевна, Татьяна Николаевна, знаю, что я для вас не человек. Большевик, одним словом. А может быть, и в большевике-то где-то глубоко человек сидит, и Чека человека не всегда может до конца выбить. На вас посмотришь, и человеком захочется стать.

— Это хорошо, Воронов, что вы хотите стать человеком, — улыбнулась она, взглянув на него. — Но почему только эмигрантка вас толкает на человеческий путь, на что же тогда были все ваши завоевания революции?

— Что эти завоевания, да завоевания? Вон Хилидзе рабочим гнилой хлеб выдает да в холодных бараках держит. Так бы раньше разве стали жить? Ну, а теперь попробуй поговорить. Разговор будет короток.

Стоило из-за этого всю Россию перевертывать, все трясти и перетрясывать так, что кто куда разлетелся, чтобы вот такой, ничего не понимающий мальчишка над народом издевался.

Эх-ма, были мы тогда без понятия. А теперь понимаем да молчим, так зажали, что ничего сделать не можем. Это уж я вам, Татьяна Николаевна, так от души говорю. Знаю, что не выдадите. Только, право, пора вам назад за границу. Посмотрели и будет, пока все тихо и смирно. У нас, знаете, глаз и уши повсюду. В центре знают, что в самых дебрях глухих делается.

В теплый весенний день Таня сидела на скамеечке под окнами лаборатории и лениво читала английский роман. Окна были открыты. Паркер работал в другом конце дома.

— Он может, в конце концов, допытаться до этого. Смотрите, с каким усердием он работает и, главное, берет образцы из разных мест рудника, — расслышала Таня разговор двух русских химиков.

Дунул легкий весенний ветер и куда-то отнес разговор.

— Досадно, — опять донеслось до нее. — Найдет, им расскажет. Новая реклама. Пусть сам-то знает, только бы Хилидзе не говорил. А ведь никак с ним не заговорить, можно нарваться. Тоже эта Дикова. Все твердят, что белогвардейка из заграницы приехала. Так бы и пустили они белогвардейку. Держи ухо востро. Тоже штучка. С матросом-то приятельница.

Полной неожиданностью был для Тани этот разговор. Оба химика ей казались такими преданными советскими специалистами. Они так уверенно держали себя с администрацией и так громогласно говорили о советских достижениях. Паркер всегда удивлялся их сравнительному невежеству.

— Неужели нет лучших? — часто спрашивал он Таню. Теперь она поняла, в чем дело, и даже усмехнулась, когда вспомнила про эти пять недель, проведенных вместе с ними.

— Да, это выучка. Надо у них учиться, — подумала она. Паркеру она ничего не сказала, только внимательнее стала присматриваться к его работе.

В последнее время он чаще ездил на рудник. Заставлял рабочих отбивать куски руды то в одном, то в другом месте. В лаборатории он сидел дольше и несомненно старался оставаться там, когда оба химика уходили.

— Странная вещь судьба, мисс Дикова, — говорил он Тане, когда они сидели на корнях большой ивы над быстро бегущей речкой, песочное дно которой было драгоценным.

— Вот я, лондонский ученый. Написал уже несколько работ. Была у меня определенная налаженная жизнь и работа налаженная. Но вот попал сюда, в эту глушь, отрезанную от всего мира, и все изменилось в моей жизни. Надо же было найти вас именно здесь. Встретиться с русской эмигранткой в далеких советских лесах.

— Но, Паркер, вы слишком уверенно распоряжаетесь другими, — тихо и с легкой усмешкой ответила Таня, не смотря на него и стараясь прутом задержать щепку, несущуюся мимо.

— Да, но я знаю, что это так. Ведь я прав? Скажите сейчас же — я прав?

Таня посмотрела на него долгим взглядом, быстро встала, выпрямилась и отошла. Она подняла камешек, ловко бросила его далеко в воду, потом опять посмотрела на него, обдала его всего радостью и сказала, хотя ему было и так все ясно:

— Не знаю, Паркер, не знаю. Не надо об этом говорить. Не надо. Пока лучше быть свободными, как птицы.