Орден - Мельников Руслан - Страница 47

Из сродовской крепости, правда, выдвигалась подмога, но слишком медленно, слишком далеко.

Упал, пронзенный стрелой, еще один рыцарь с крестом на плаще. И два кнехта князя Казимира.

Тевтоны обступили магистра со всех сторон. Короткий выкрик на немецком — и украшенное черными крестами каре спешно двинулось к городским укреплениям. Построение не ломалось: дисциплинка у тевтонов была покруче, чем у татаро-монгол. За воинами Христа начали в беспорядке отступать и куявцы.

Казимир чуть замешкался. С обнаженным клинком в руке он приблизился к связанному Бурцеву. Огнем и мечом, так? Что ж, мечом все-таки лучше.

Сразу две стрелы впились в бок княжеского коня. Раненое животное осело на задние ноги, рухнуло наземь. Всадник едва успел спрыгнуть с седла. Оруженосец Казимира, молодой юноша в кожаной кирасе и с газообразным шлемом на голове, тут же подскочил к нему, отдал господину поводья своей лошади.

— Спасайся, князь! Твоего пленника все равно убьют татары. Спаса…

Сильный толчок бросил его прямо в объятья Казимиру. Между лопаток верного оруженосца трепетала стрела.

Больше Казимир медлить не стал. В Сродовскую крепость он влетел на лошади павшего юноши.

… Татары не убили пленника. Всадники в мохнатых шапках покружили у одинокого дерева, собирая свои стрелы и добивая раненых. Крепость, в которой уже укрылись магистр Конрад и Казимир Куявский, пока не извергала карательных отрядов — сродовцы, видимо, опасались, что вслед за небольшим отрядом вот-вот подтянутся основные силы противника. И все же степные кочевники чувствовали себя вблизи чужого города неуютно. Они не стали нагружаться трофеями, а повернули коней к далекой рощице.

Только один всадник задержался возле Бурцева. Невысокий круглолицый воин с миндалевидными глазами, редкими бровями и маленькими усиками. Его легкий доспех буйволовой кожи с нашитыми на груди и животе костяными пластинками из лошадиных копыт смотрелся довольно экзотическим полушаманским нарядом. На голове возвышался колпак из кожи и меха, усиленный железными полосами: и шапка, и шлем одновременно. Сзади — на спине — болтался плетенный из упругих веток и обтянутый кожей щит — легкий, но вряд ли достаточно прочный, чтобы выдержать удар рыцарского копья или меча. А вот кривая сабля на поясе — оружие, отсутствующее у других конных лучников, показывала, что внимание к пленнику проявляет предводитель отряда.

Сабля выскользнула из ножен.

— Кем син?[20] Кем?

Бурцев пытался понять кочевника…

— Алман?[21]

— Юк[22], — Незнакомое слово вырвалось само собой. Незнакомое Бурцеву, но не его предкам.

Брови над раскосыми глазами поднялись вверх. Сабля всадника — тоже.

Или замочит прямо сейчас! Или… освободит?

Изогнутый клинок блеснул на солнце. Путы ослабли.

— Вире![23] — позвал подчиненных воин с саблей. — Тиз![24]

Бурцева отвязали от дерева лишь для того, чтобы связать снова. Он даже не успел восстановить кровообращение в посиневших руках и отогнал прочь мысль о сопротивлении. Сопротивляться? Зачем?! Между пыточными инструментами тевтонов и жесткими веревками из конского волоса Бурцев все-таки выбрал последнее.

— Пойдешь со мной! — безапелляционным тоном заявил всадник.

Бурцев уже не удивлялся тому, что понимает его без перевода. Чему удивляться-то? Если частичка польской крови при переносе во времени пробудила генетическую память и распахнула лингвистический багаж далеких предков-шляхтичей, то же самое должно случиться и с языковым наследием татарских прапра-прадедушек и бабушек. Вот с немцами, да, не повезло. Ну нет в нем ни капли немецкой крови, и все тут.

Кочевники уже затягивали на связанных спереди руках пленника петлю аркана.

— Умрешь, если будешь упрямиться, — пригрозил предводитель.

— Яхши, — пожал плечами Бурцев. — Хорошо.

Лошадей в галоп не пускали. Кочевники ехали рысью, но взятый с самого начала темп не снижали.

Полонянина гнали на аркане, конец которого был прикреплен к седлу обладателя сабли. Гнали хорошо, гнали долго. Давненько Бурцев не совершал таких пробежек по пересеченной местности. Пару раз он падал, волочился по земле на прочной веревке, изловчившись, вскакивал снова и бежал… бежал… Нужно было бежать, ведь вряд ли татары станут церемониться с пленником, ставшим обузой: секир башка — и дело с концом.

Вообще-то за каждым кочевником рысили запасные коньки. Однако полонянина в седло не сажали. Коней степные воины берегли…

Насколько Бурцев понял, его перехватил один из передовых дозоров, рыскающих в далеком отрыве от основных сил. Раздобыв пленника и осмотрев сродовские укрепления, разведчики возвращаются, чтобы отчитаться перед своим ханом.

В лагерь кочевников он прибыл в состоянии загнанной лошади. Плохо соображая, куда и зачем его ведут, Бурцев с трудом переставлял ноги. Но пока еще переставлял.

Глава 46

Между двумя огнями, горевшими перед входом в большой, но отнюдь не блистающий роскошью (длинные жерди да войлочная ткань) шатер Бурцева и пленившего его татарина угрюмые охранники в чешуйчатой броне вели так медленно, словно намеревались зажарить или закоптить обоих заживо. Степной воин отдал провожатым оружие и теперь стоически сносил едкий дым и жар углей. Так и должно быть. Огонь для языческой культуры многих кочевых племен является святыней. Огонь очищает помыслы проходящих мимо, а значит, иной дороги в шатер татаро-монгольского военачальника нет.

Их подвели ко входу на южной стороне юртообразного жилища. Бурцев нечаянно вдохнул очередную порцию дыма. В горле запершило, сухой кашель сотряс все кости. А в следующую секунду стража копейными древками впихнула его под полог шатра. Кто-то со сноровкой бывалого спецназовца бросил Бурцева мордой в землю. Удар, правда, немного смягчил затоптанный ковер.

Он поднял глаза. Рядом уже лежал ниц предводитель татарских лучников. Кочевник распластался без чужой помощи — по собственной воле. Застывшими статуями встали у входа телохранители. В центре округлой юрты тлели угли очага. Над ними — отверстие в крыше. Для выхода дыма и входа света. Но дыма здесь было много, а света мало.

Возле очага под небольшим углом поднимался опорный столб шатра. За ним, напротив входа, располагался грубый глиняный алтарь с изображением неведомых идолов, кое-как высеченных и размалеванных. Зато слева висела настоящая, вышитая на шелку, картина — портрет симпатичной азиатки. Недурной, надо сказать, портрет.

Справа свалена в кучу богатая сбруя и оружие. Там же восседал и хозяин шатра. Звякнув броней, неподвижный человек шевельнулся. Его скуластое обветренное лицо с редкой растительностью и раскосыми глазами покрывала обильная сеть морщинок. Однако властный взгляд все еще отпугивал старость. Хозяин шатра был крепким и жилистым, а скупые, но точные движения выдавали в нем опытного бойца, всегда готового к смертельной схватке.

Богато вышитые подушки, на которых он восседал, плохо вязались с ладной фигурой воина. Такой мягкий трон больше подходит какому-нибудь изнеженному разжиревшему султану, а не рубаке с солидным стажем. Роскошные подушки предназначалась скорее для демонстрации высокого социального статуса татаро-монгольского военачальника, нежели для потакания его личным прихотям.

Молчание. Изучающий взгляд острых глаз-щелочек. Неторопливый кивок…

— Непобедимый хан Кхайду, внук Тимучина, провозглашенного на Великом курултае Чингисханом — Повелителем Сильных, дозволяет тебе говорить, юзбаши[25] Бурангул, — торжественно обратился к предводителю разведывательного дозора один из стражей.