Последняя свобода - Булгакова Инна - Страница 7

— Вась, а куда ты делся на праховских поминках?

— Ходил осматривать писательские апартаменты. Вальяжно вы расположились.

Между тем ответ Милашкина гласил: «Он нас покинул с женщиной». Что спьяну я воспринимал как остроумную шутку (настолько это непохоже на брата) и забылся во вселенских проблемах.

Не то чтобы Василий законченный женоненавистник, нет, он вдовец. Его Татьяна умерла от рака в страшных муках, он — хирург — ходил за ней полтора года, а после смерти жены стал работать в реанимации. Природная его веселость обрела некий сардонический оттенок и нередко действует мне на нервы. Конечно, Милашкин ошибся, но… Я замер, зачарованный фразой предателя: «Я шел по улице и увидел, как из вашей калитки вышла женщина». Да не фраза зачаровала, а давно подкрадывающееся ощущение: вокруг меня предатели. Жена, ученик… но не брат же! Он продолжал напевать: «То ж мое, мое сердечко стонет…» — задумчиво, без привычного шутовства. И я затаился почему-то, не стал выпытывать.

— У вас ковер во всю спальню? — спросил он неожиданно.

— Во всю.

— С тех пор чистили?

— Нет.

— Надо бы посмотреть… Назови-ка ключевые слова в письмах.

— Вода, лезвие и камень.

Глава 7

Озеро — огромное солнечное пятно — слепило сине-золотой рябью, манило в мягкую глубину. Я шел со станции в негустом перелеске (на той стороне — настоящий лес). Вдруг услышал:

— Леонтий Николаевич!

Мария в алом купальнике. Какое-то вызывающее пристрастие к «красненькому», неприятное. Дети ныряют с длинных мостков, собаки перебрехиваются… Мария с Колей — оба мокрые, загорелые — сияющая юность. А я совсем сник.

— Привет вам от бабы Маши.

— Вы были у нас?

Она явно насторожилась. Что они там скрывают? Что от меня все скрывают, черт возьми!.. Закипела злость, и враз возник азарт. Я кивнул, широким шагом направился на свою улицу, миновал дом, свернул за угол… «Крупная», «полная» — все сходится… Нельзя сказать, чтобы они дружили, отнюдь, и все же не было у Марго тут знакомых женщин, кроме мадам Горностаевой. Я нашел ее в зарослях шиповника с садовыми ножницами.

— Ах, Леон! Как давно ты у нас не был.

— А где большой босс?

— В Москве по босяцким делам.

Мы рассмеялись, и я решил идти напролом.

— Аленька, ты к нам заходила в тот вечер, как исчезла Марго?

— Я?

Изумленный взгляд из-под широких полей панамы.

— Тебя видели.

Она пожала пышными плечами — действительно крупная, белокожая, с рыжими веснушками — прелестная женщина.

— А если надо — опознают.

— Кому это надо?

— Послушай, дорогая, ты вчера слышала письма?

Она выронила огромные ножницы, которые с лязгом упали в траву, оцарапав ей ногу. Мы посмотрели, как на щиколотке выступила узкая полоска крови.

На кухне, смазав ранку йодом, она налила две полных рюмки армянского коньяку, поднесла мне, сама залпом выпила и сказала:

— Это ужас!

— Совершенно с тобой согласен. Но мне нужна истина, какой бы ужасной она ни была.

— Пока есть надежда, Леон…

— Нету. Я опустошен. И больше так жить не могу.

Мы выпили по новой, я закурил.

— Сейчас все объясню, — начала она осторожно. — Я действительно заходила к вам в тот вечер.

— Зачем?

— Меня поразил твой роман…

Скажите, пожалуйста, как все словно сговорились!

— А кто меня видел?

— Я не имею права разглашать секреты следствия.

Этот криминальный штамп произвел сильное впечатление.

— Следствие? Разве ведется следствие?

— Ведется.

— Кем?

— Пока мною, — я вдруг осознал, что и вправду веду следствие. — Когда соберу доказательства, что произошло убийство, за дело возьмутся профессионалы.

— Сейчас я все объясню. Меня поразил твой роман.

— Это мы уже слышали.

— Так вот. Гриша, как обычно, отправился купаться на ночь глядя, но забыл полотенце. Я решила отнести, ну и проветриться заодно. Знаешь, он вот так простудился однажды…

— Гришу пока оставим, ладно?

— Ладно. Прохожу мимо вас — свет — дай, думаю, зайду выразить восторг… нет, правда! Но на звонок мне никто не открыл.

— И ты пошла на озеро?

Она будто почуяла ловушку.

— Домой вернулась.

— С полотенцем?

— Испугалась, что до дождя не успею. Гроза собиралась, стало очень темно.

Я смутно улавливал ложь, как собака простывший след, не чувствуя, а скорее угадывая в спокойной этой, симпатичной женщине мои собственные симптомы: растерянность и страх.

— Алла, кому ты собиралась выразить восторг?

Она улыбнулась.

— Автору.

— Но ты же знала, как и все, что в понедельник я уезжаю в Москву дня на два, на три.

— Правда? Я не помнила.

— Ну как же! Гриша предложил мне машинку роман печатать, а я сказал, что в Москве свою отремонтирую. И издательские дела мои мы обсуждали, еще до чтения.

— Значит, я тогда набралась.

— Да с чего бы? Вы втроем, с Марго и Марией, выпили две бутылки «Каберне».

— Господи, мне бы такую память!

— А куда ты дела полотенце?

— Никуда… на плечи набросила. А что?

— Вот что, — я смотрел на нее в упор. — Почему ты до сих пор скрывала свой визит? Ведь я искал жену.

Она нахмурилась.

— Леон, прости, это подло. Но история такая странная, а Гриша так трясется за свою репутацию…

— Это он тебе запретил говорить?

— Он ни о чем не подозревает! — выпалила она и бросилась к буфету налить еще по чарке. Признаться, меня это потрясло, я и не заметил, как проглотил свою порцию.

— Кто меня видел, а?

На ступеньках крыльца послышались шаги, Алла шепнула умоляюще:

— Грише ни слова! Он действительно ничего не знает.

Вошел большой босс с большим кейсом. Таких интеллектуалов нам показывают в кино: худощавый, чуть сутулый, высокий лоб, мягкие светлые волосы, умный с усмешкой взгляд за стеклами, длинные «музыкальные» пальцы.

— Кого я вижу! Наконец-то нарушил свое затворничество. О, без меня начали… — и бросил на жену острый взгляд.

Она мигом достала третью рюмку и собрала необильный, но изысканный ужин (признаться, мне осточертели килька в томатном соусе и морская капуста).

— Рукописи принес? — поинтересовался Гриша, обсасывая ломтик лимона.

— Я еще концовку о Прахове не восстановил.

— Какого ж ты!..

— Может, без него издать? Три романа, повесть и рассказы. Тянет на пятьдесят два листа, вполне хватит…

— Я должен напечатать эту вещь, — заявил он категорически. — Без нее не то.

— А что, остальное так слабо…

— Ты всегда писал прекрасную прозу, Леон. Но этот роман меня особенно поразил.

Всех наповал — поразительное (и подозрительное) единодушие!

— Будь он проклят, этот старик! — вырвалось у меня.

— Он проклят, с ним все в порядке. А ты, как Обломов, как Манилов какой-то…

— Гриша, сегодня в Москве…

— Ну вот, вместо того чтобы работать…

— Сегодня в Москве, — перебил я твердо, — я понял: если не найду убийцу Марго, мне крышка.

Супруги уставились на меня, как на призрак, Гриша пробормотал:

— Тебе угрожают?

— Работе моей крышка. Никто мне не… — Я запнулся, вдруг дошло: мне угрожают вот уже два года, а я прячусь от жизни, как Обломов с Маниловым. — Гриша, ты хорошо помнишь те события, ну, тем летом?

— В общем, да.

— Помнишь, на дне рождения ты рассказывал, что в пятницу виделся кое с кем из «Совписа» по поводу моего романа?

Горностаев очень влиятельная личность в литературных сферах, его страсть — открывать «гениев». Я же, связанный с театром, стою особняком. Впрочем, это уже в прошлом.

Он ответил тихо, с потаенным каким-то пылом:

— Все было налажено, Леон, они ждали рукопись.

— Ты купался тогда в озере?

— Когда?

— В ту пятницу.

— А при чем тут…

— Сделай милость, вспомни.

Он то ли вспоминал, то ли обдумывал ответ.

— Ал, ты не помнишь?

— Нет, конечно.