Побочное действие - "Мадам Тихоня" - Страница 33

Темнота делалась всё гуще, сквозь неё проступали алым электрические схемы тел – не людей, какие же это люди? Ярость толкала Мэл вперёд, выдавливала боль, побуждала тянуться к тому, чей голос казался самым похожим. А чернокожий хохотал, отрывисто, как лают гиены в местах, откуда он родом, не подозревая, что кто-то рядом с ним может отсмеяться уже через мгновение.

– Ты, нахуй, тупой?! – Темнота развалилась на куски. «Схемы» осыпались искрами в палящих лучах, и Мэл вдруг обнаружила, что застыла к пиратам лицом, сжав кулаки. Глупо и так же смешно, как и отклячивать перед бандитами зад. Но никто больше не смеялся, а главарь нависал над одним из подчинённых и шипел: – Хуле ты лезешь к моей добыче? Тупой, я спрашиваю, блядь? Или глухой? Напомнить тебе, кто здесь царь и бог? Сам вспомнишь или отстрелить тебе хер, чтобы память улучшилась?

– Ты, Ваас… ты… – Рядом с провинившимся лежал в пыли автомат, но Мэл ловила только смесь злости и страха, но ни намёка на желание дать отпор. Пираты притихли, как приготовленные к растерзанию мартышки, а Ваас всё ломал жилистому белому типу руку, заведённую за спину. Тип вдруг показался молодым, моложе Бена, почти жалким в сбитой на бок бандане, из-под которой торчали влажные от пота светлые волосы. До Мэл вдруг дошло: среди этих людей нет даже тридцатилетних. Будто пережить тридцатилетие на острове было некой проблемой. Впрочем плевать, пускай дохнут. У нормальных пацанов в памяти нет такого дерьма, как с девчонкой из клетки.

– Кто сунется – хрен отсушу. На всю жизнь, пока не пристрелят, – на остатке ярости выдавила из себя Мэл. Вышло даже холоднее, чем обычно – последние смешки съело молчание, такое плотное, что с берега надвинулся шум прибоя. Пираты прятали покрытые чёрными пятнами гнили зубы, переглядывались. Ждали решения предводителя.

– Заткнись нахуй, миноискатель. И лезь в джип! – бросил через плечо Ваас. Потом отпустил белобрысого, ещё ускорение придал, оттолкнув жёстко – Мэл в каком-то замедлении проследила, как перекатились мышцы под бронзовой кожей на плечах главаря. И только сейчас заметила у него ещё один шрам – уродливый округлый рубец почти над правым ухом, наверняка след, полученный в борьбе за власть…

Защёлка дверцы поддалась неожиданно легко – механизм нехитрый, спасибо увлечению старшего Харта всякими древностями. Стараясь больше ни на кого не смотреть, покосившись только на торчащий над головой пулемёт, Мэл устроилась на раскалённом солнцем сидении.

***

Лэнс любил стихи. Грустные, дождливые стихи про осень, из тех, которые зачем-то записывают в строчку. От каждой из таких строк становилось прохладнее – словно капельки влаги оседали на лбу, пылающем в лихорадке.

Ненавистная жара. На каменистой дороге джип качало, как лодку в беспокойном море, или это штормило Мэл, зажатую посередине сидения двумя здоровыми мужиками. Некоторое время она ещё пыталась как-то подмечать дорогу. Фиксировала детали, считала повороты, но вдруг обнаружила, что чётко помнит только самое начало. Маяк с разрушенной стеной. Тот самый, видный и с берега, только сейчас он вырос перед глазами будто в режиме многократного увеличения, и дыра в его боку походила на рваную рану, чуть не развалившую пополам белое тело. Но тело как-то ещё стояло, у подножия его блестело русло реки, точнее, самое устье, место слияния с морем.

Ущербный маяк уплыл назад, когда джип перевалил через пригорок. Мимо желтоватыми молниями метнулась пара изящных, тонконогих животных – то ли олени, то ли косули. Сапфировая дымка моря исчезла за поросшими высокой травой обочинами, но смотреть приходилось прямо перед собой, и уверенности в том, что дорога отдалилась от берега, не было. Уверенность расплывалась в дыму, колыхалась на приборной панели вместе с нелепой фигуркой в юбке и кричаще-жёлтой рубахе, отрывисто квакала из динамика какую-то песенку с тошно-экзотическим мотивом…

Лэнс любил стихи о дорогах. Не о космических – таких, по которым можно ходить ногами. О каменистых перевалах гор, кромках прибоя, но больше всего – про осенний лес в дымке тумана.

Джип сильно тряхнуло, и Мэл обнаружила, что почти отключилась с открытыми глазами. Лоб прожигало солнце, перед лицом таял сладкий запах жжёной травы. Вокруг всё так же колыхалась зелень, в ней ярко вспыхивали жёлтым и красным какие-то цветы. Времени-то сколько прошло? Час, полчаса, – маловероятно, эта дыра в океане не так велика. Несколько минут? Пейзаж не давал никаких подсказок. Только главарь успел закурить свою дрянь, и отвернуться от него можно было только в рукав соглядатаю от мистера Хойта. Синтетические вставки в деталях формы и экипировки не вонючими делать ещё не научились – на солнцепёке то ещё дерьмо, ничем не лучше наркотического курева.

Лэнс иногда читал стихи вслух, наизусть, особенно если погода в них походила на вид за окном. Мэл попыталась вызвать в памяти лицо брата и не сумела. Не получилось ни разу, с тех пор как она выбралась из огня. Голоса тоже было не вспомнить – в дурмане марихуаны дрожали какие-то полузнакомые звуки, но слова приходилось додумывать самой.

Низко стелется дым из печного пенька, предвещая ненастье, свинцовое небо и грязь под ногами. Молчалив, нелюдим, притомился искать позабытое счастье, в котором ты не был, наверно, годами.

С неба множество слёз льётся день или два, может, месяц уже, может, целую вечность космических далей. То ли дождь, то ли звёзд переменный поток остриями ножей расколол бесконечность, где нас и не ждали.

Мы с тобой всё идём, пропадая в дыму, погружаясь в туманы, что ползут по земле и по огненным листьям. Первым утренним льдом трав гнилых бахрому распластает и стянет на раздольях полей.

Ну, а мы всё не близко.

Лэнс тоже её бросил, как и все остальные, которые давно должны выйти на связь или даже явиться.

– Лэнс… – Мэл не поняла, что шепчет вслух, пока не услышала над ухом:

– Лэнс – это твой братец, так? – Ваас щелчком отправил на дорогу окурок, напоследок дохнув дымом в глаза. Заблокированное восприятие кольнуло болью – наверно, главаря беспокоил перелом, – да плевать, что именно. Враг отобрал у неё даже кольцо с образом брата, и теперь показывал в ухмылке зубы – крепкие, без следа гнили, как будто вожаку полагалось именно такое отличие от остальной своры.

– Может, мне с тобой ещё по душам поговорить? – осведомилась Мэл невыразительно. Только слегка губами шевельнула, хоть в животе огнём пекло. В ногу над коленом будто для полноты чувств упирался стволом АК главаря, а мушка вдавливалась в кожу даже сквозь грубые штаны. Мэл вдруг поняла, что её откровенно оценивают – просто по выражению карих с зеленью наглых глаз, без всякой телепатии.

– У тебя есть душа? – наконец усмехнулся он презрительно, скользнув картинным взглядом по небу и всему что росло и умирало под солнцем, будто намереваясь позвать в свидетели: нет у ведьмы из будущего души и быть не может. Мэл безразлично отвернулась, хоть внутреннее пламя подступало уже к горлу. Взгляд уткнулся в дурацкую фигурку на приборной панели – человечек в травяной юбочке дёргался, как припадочный, уже под новый развесёлый мотивчик.

– Видишь, Лэнс, на какие дороги меня занесло? – стараясь больше не двигать губами, бросила Мэл в пустоту. Оттуда не отозвались, как молчал уже который день чёртов наушник. Наверно, стоило принять тот факт, что помощи не будет. Придётся как-то самой, если уж и правда застряла.