Воронья Кость (ЛП) - Лоу Роберт - Страница 61

— Как тебя зовут? — спросил он, и воин, довольный тем, что его заметили, выпятил грудь и громко назвал своё имя — Стюр Торгейстсон из Павикена, что в Готланде. Воронья Кость кивнул, поднял окровавленный меч, принадлежавший Магнусу и вручил его восхищённому воину.

— Заставь-ка эту парочку начать, — приказал он.

Ухмыляясь, Стюр ткнул Ноткера под рёбра своим новым мечом, монах захныкал и принялся отчаянно молиться на латыни, его голос становился всё выше, пока Адальберт, по-прежнему спокойный, не положил ладонь на руку товарища. Ноткер, тяжело дыша, утих и обмочился, ряса спереди потемнела, а башмаки промокли.

Атли и остальные ухмылялись в предвкушении развлечения, ведь здесь почти не было выпивки, а тем более женщин, но Мурроу стоял, уставившись в пол. Орм подвешивал людей, чтобы заставить их говорить, он доставал свой знаменитый "нож правды" и отрезал от жертв по кусочку, пока те не расскажут всё, что знают. Это было верным средством. А теперь зрелище этой мучительной пытки стояло в ярко горящих глазах Вороньей Кости.

Ноткер начал, и всем стало ясно, с самого начала, что мужество покинуло его, и он обречён. Он был достаточно набожным, пришёл сюда издалека, из земель саксов, и у него были причины злиться на своего бога, который допустил всё это. Ноткер, заикаясь, заговорил по-норвежски, Мурроу показалось, что монах очень напуган. Адальберт положил ему на плечо ладонь, и тот замолк.

Воронья Кость внезапно разочаровался, так как ответ Мургона оказался не лучше. В какой-то момент он понадеялся, что почерпнёт из спора умную мысль, или увидит некий знак от бога, где бы он ни был. Но Мургон не оправдал его надежд, он лишь пролепетал, что Бог должен быть, потому что, если его нет, то нет и Судного дня, а это просто несправедливо. И если бога нет, то как же он, Мургон, стал священником и аббатом?

Атли и остальные, услышав это, захлопали по бёдрам, обсуждая как будет выглядеть аббат со второй улыбкой на горле. Мурроу взглянул на двух мёртвых воинов и умирающего Олафа Ирландского Башмака, чей толстый живот уже не подрагивал от дыхания; в комнате так разило кровью, что можно было задохнуться.

Ноткер рухнул на колени, слёзы, сопли и молитвы хлынули из него разом, но Адальберт, спокойный, словно зеркальная гладь фьорда, повернулся к Вороньей Кости и откашлялся.

— Я ограничу свои доводы тремя, — заявил он твёрдым, чистым голосом. — Я мог бы привести и больше, но хватит и трёх.

Все замолчали, потому что это было что-то новенькое. Монах, который спокойно заявляет, что у него есть более трёх доводов, чтобы опровергнуть свою веру и своего бога Белого Христа. Атли рассмеялся и заявил, что это зрелище обещает быть более забавным, чем наблюдать за попыткой Стюра пробежаться по вёслам. Стюр попятился и почесал лоб.

Адальберт внезапно шагнул вперёд и шлёпнул ладонью по щиту Стюра, воин повесил его за спину, чтобы руки были свободны. Стюр злобно зарычал и занёс огромный кулак, но Воронья Кость лишь бросил на него сине-карий взгляд. Адальберт, не обращая на это внимания, поднял первый палец.

— У каждого из вас есть щит, и несомненно, этот щит кто-то сделал. Это простейшее доказательство существования плотника, который мастерит щиты. Таким образом, существование вселенной, природы в целом, течения времени и величия небес, подразумевает наличие первопричины и творца, неподвижного, неизменного и ничем не ограниченного, то есть бесконечного.

Он замолк, оглядывая окружающих, которые замерли с разинутыми ртами, ведь они имели лишь смутное представление о том, что монах имел в виду. Гьялланди слегка пошевелился. — Parturient montes, nascetur ridiculus mus, — сказал он. Адальберт поклонился.

Атли зарычал. — Проклятая латынь, да что же он сказал?

— Горы тужились, но родили лишь глупую мышь, — объяснил ему Гьялланди, но Атли всё равно ничего не понял.

— Один римлянин по имени Гораций, который жил давным-давно, сказал так в стихах, и это значит упорно трудиться и почти ничего не получить в итоге, — продолжил Гьялланди. Воронья Кость плавно повернулся к нему и скальд умолк.

— Если ты знаешь Горация, возможно тебе известен и Аристотель, — продолжал Адальберт, сложив ладони, любезно кланяясь Гьялланди. — Если так, то припомни, — он сказал, что неподвижный движитель и есть Бог. Короче говоря, если плотник мастерит щиты, то тогда должен существовать Бог, который сотворил деревья, море, и морских грабителей, которые по нему ходят, и даже бедных монахов, живущих на острове Святого Колумбы Благословенного.

Все наконец-то поняли и одобрительно закивали. Атли запрокинул голову и взвыл по-волчьи, рассмешив Стюра. Адальберт поднял второй палец.

— Утверждалось, — сказал он, — что Бога не существует, иначе он не допустил бы, чтобы в мире происходили такие дурные события, например, такие, как здесь. Злые дела. По правде говоря, всё наоборот.

— Aliquando bonus dormitat Homerus, — нараспев произнёс Гьялланди.

— Ах ты толстогубая задница, ты опять принялся за старое, — зарычал Атли. — Если даже монах говорит на проклятом норвежском, почему ты не можешь?

Гьялланди нахмурился, но Атли не сводил с него гневного взгляда.

— Он сказал, — возразил Гьялланди, не рискуя испытывать его терпения, — что иногда даже хороший Гомер засыпает.

— Проклятье, да кто такой Гомер и причём он вообще? — прорычал Стюр, продолжая чесать лоб.

— Другими словами — "невозможно всегда побеждать". Мне кажется, монах проигрывает, — пояснил Гьялланди.

— Почему бы так и не сказать? — буркнул Атли. — Это никакая не тайна, всем это ясно.

Он взглянул на Адальберта. — А что бы сказал этот Аристотелев Гомер, увидев твою перерезанную глотку? Ты должен доказать, что твоего бога не существует. Твои доводы хороши, — но ты доказываешь обратное.

Даже Воронья Кость рассмеялся, услышав это, Адальберт повесил голову, когда Мургон отчаянно заявил, перескакивая с ирландского на латынь, что Адальберт, несомненно, умрёт мучеником.

— Само существование, понятие абсолютного зла предполагает существование такого понятия, как добро, а также, подразумевает свободу выбора между добром и злом для каждого человека, — упрямо продолжал Адальберт. — Только Бог мог наделить нас, своих созданий, свободой выбора, иначе мы бы ничем не отличались от овец или быков, например. То обстоятельство, что у нас есть свободная воля, демонстрирует не только божественное присутствие, но и то, что внутри нас, в наших бессмертных душах живёт Его божественная искра.

— Моя голова сейчас лопнет от этой чуши, — простонал Стюр.

— Считай что ты мертвец, — сказал озадаченный Воронья Кость, — если твой третий довод не окажется сильнее предыдущих двух.

Адальберт поднял третий палец. Повисла тишина, нарушаемая лишь хрипами старого Олафа; даже Ноткер и Мургон задержали дыхание.

— Если Бога нет, — сказал Адальберт звонким, словно колокол, голосом, то тогда тебе, принцу Норвегии, не пришлось бы так упорно бороться с Ним.

Раздался взрыв хохота, потом другой, и ухмыляющийся Атли хлопнул Адальберта по спине. На мгновение Воронья Кость безумно разозлился, будто тлеющий мешок, полный кошек, но внезапно ему пришла мысль, что Атли и Стюру, этим волкам и медведям, священник Адальберт пришёлся по нраву. И даже Мурроу усмехнулся, стукнув рукоятью топора о пол. Мургон, склонив голову, сложил ладони в беззвучной молитве; Ноткер рухнул на пол, будто бы из него разом вынули все кости, подол его рясы окончательно намок, погрузившись в кровавые лужи.

Тем не менее, слегка озадаченный Воронья Кость подумал, что Адальберт рассуждал неверно. Ему было сказано опровергнуть существование своего бога, а он сделал всё наоборот. Значит он и Ноткер должны умереть. Он так и сказал, хотя в его голосе сквозила неуверенность, — ведь в последнем доводе Адальберту удалось уколоть его. И повисшая вслед за этим густая тишина доказывала это.

— Напротив, — спокойно произнёс Адальберт, оказавшись в центре внимания. — Никто не должен умирать. Потому что утверждение, которое мы должны были опровергнуть, неверно, так же ясно и то, что твои люди не против оставить мне жизнь. Выходит, что согласно заданным тобой правилам, в этой игре нет проигравших.