Семь Замков Морского Царя (Романы, рассказы) - Рэй Жан - Страница 73

На самом деле Роттен Бол все время злился, потому что он хотел бы сам выкуривать сигареты и тратить остатки денег в столовой на пиво и соленую рыбу.

В Лиувардене много заключенных-стариков, и, так как два года тюрьмы закончатся еще не скоро, он не теряет надежды повстречать необыкновенного старика, который оценит его великодушие и в благодарность расскажет ему о безумной птице Сандвичевых островов и о семи Замках Морского Царя.

Тогда, вполне возможно, нам придется вернуться к этому рассказу, который мы были вынуждены так резко оборвать, потому что мы хорошо знаем Роттена Бола и, поскольку он не скупясь платит за выпивку, мы можем рассчитывать узнать что-нибудь любопытное от его словоохотливой натуры.

Призрак в трюме

(Le Fantôme dans la cale)

— Послушайте, капитан, — сказал мне Крол, — Бунни Снукс знает одну правдивую и жуткую историю. Он хочет рассказать ее, но вы должны предложить нам немного джина, а каждому из нас выдать по пачке табака «Мэйблоссом».

Я возвращался из короткого рейса к берегам Ширнесса, нахлобучив на голову морскую фуражку с некоторым перебором галунов; поэтому звание капитана мне понравилось в той же степени, что и предложение Крола.

— Ладно, валяйте, — согласился я.

— Тогда, — оживился Крол, — получится по пачке табака для меня, для Бунни Снукса, для Сэма Таппля и для Ганса Габеля… Моя пачка должна быть завернута в серебряную бумагу, которую я накладываю на отмороженные места.

— Хорошо, согласен, — сказал я.

— Я тоже знаю одну историю, подлинную и страшную, — торопливо сообщил Сэм Таппль. — Это было у Пег Фловер в тот день, когда она проглотила ножницы, чтобы покончить с собой из-за любви к дону Рейману из замка Грейланд. Мы были у нее, Иеровоам Наспен, Манитоба, Джо Американец и я.

— Капитан не просил тебя рассказывать об этом, сын ската, — возмутился Крол и обрушил мощный кулак на шелудивый череп Сэма Таппля.

Тот ничего не стал возражать, потому что молча соскользнул под стол, словно лот в спокойную воду.

— Мы выпьем его джин, — с торжеством заявил Крол, — и мы разрежем его пачку табака на две части, одну для меня и вторую для Бунни Снукса, потому что это он рассказывает.

— Эта история имеет отношение к сухому закону, — хмуро буркнул Бунни, — и я не стану ее рассказывать, если этот тип с бородкой, что сидит возле нас, будет меня слушать.

Крол тут же подошел к этому типу и вежливо поприветствовал его, так как он получил хорошее воспитание.

— Господин, — сказал он, — мы собираемся рассказать историю, которая вас не касается. Поэтому мы, то есть я, Бунни Снукс, Ганс Габель и капитан — не буду упоминать Сэма Таппля, который развлекается, словно мальчишка, спрятавшись под столом, — просим вас пересесть на другое место. Если вы не сделаете этого, я укушу вас за нос и скажу бармену, что вы украли нож, которым он открывает устрицы.

Посетитель правильно отреагировал на просьбу Крола и пересел к двери.

Правда, потом он показал свое дурное воспитание, так как на протяжении всего вечера не переставал корчить нам самые нелепые гримасы; к примеру, он поднимал пальцем кончик своего носа, показывал нам рожки и пялился на нас, словно китайский кули на дохлую собаку.

Но Бунни перестал обращать на него внимание, и со взглядом, полным воспоминаний, и с дрожью, пробегавшей, словно холодный ветер у него по затылку, он наклонился к нам.

Часа четыре я слонялся между ящиками, бочками и грудами тюков в ангарах компании Фитцгиббонс, не находя ничего пригодного, чтобы спереть.

Из бочонков, осторожно проверенных мной с помощью ножа, вытекали только уксус или какие-то краски; огромная связка содранных с тюленей шкур воняла так, что у меня не хватило мужества украсть несколько шкур, чтобы продать их Моисею Скапулеру, ростовщику из Сохо, которого ад подстерегает с момента его неудачного появления на свет.

Дождь лил, как из ведра — так бывает только в этих жалких портах, где дождь пахнет рассолом и дохлятиной, а матросы предвидят времена, когда они станут всего лишь падалью, носимой волнами.

С таким дождем мне приходилось встречаться в Лондоне, в Халле, в Гамбурге, в Копенгагене, в Риге и дьявол знает, где еще. Это тот самый дождь, что загоняет вас в таверны, готовыми на любое преступление за глоток горячего грога, дымящуюся трубку, смех толстой девицы и пару часов тепла и света.

В течение дня мне довелось проделать несколько разочаровавших меня опытов. Прежде всего, я выяснил, что еловая хвоя в сквере Кенсингтона совершенно несъедобна; точно так же не годится в пищу кора платанов. Первый кусок кожи стоптанного ботинка еще можно проглотить, но второй уже не пройдет. Хорошо очищенные от грязи шкурки апельсинов не утоляют голод, а разжигают его. Не стоит пытаться жевать пеньку или паклю: вам сразу же жутко захочется пить, да и запах изо рта у вас будет еще тот. Воду, если в нее не добавлено хотя бы несколько капель виски или рома, пить не стоит — лучше сразу подохнуть.

В моем отупевшем мозгу внезапно родилась понравившаяся мне идея:

— Мне нужно поймать бродячую собачонку, убить ее и поджарить на угольной крошке на ближайшем кладбище, а шкуру отдать Моисею Скапулеру за стаканчик виски.

Дождь теперь набрасывался на меня резкими порывами; он свирепо хлестал меня по лицу, проникал под свитер, и я ощущал странную тяжесть в своем пустом желудке.

— Я должен убить собачку, — повторил я, — и потом…

Возле ангара стояло старое судно, ржавое и черное, заваленное всей грязью северных доков; в его трюм загружали ящики под грохот лебедки и ругань грузчиков.

На несколько мгновений распахнулась дверь камбуза, выпустив наружу огонь пылающей плиты и пар из кастрюль. Порыв ветра бросил в меня запах варившейся баранины.

— Я убью собачку, — машинально повторил я во весь голос, — и сварю ее…

— Швайн, пиг, кошон[83]! — произнес возле меня неприятный голос человека, появившегося из темноты между ящиками.

Я понимаю отдельные слова на всех земных языках… Но это не имеет отношения к моей истории, и говорить об этом сейчас было бы не слишком корректно. Я тут же ткнул ножом в темноту, и дикий вопль придал сразу же приятное разнообразие моим мрачным мыслям. Существо, появившееся из сырой темноты с торчащим из бока ножом, похожим на стрелу в соломенном чучеле, показалось мне товарищем по несчастью, и я пожалел о своей реакции.

— Уважаемый джентльмен, — сказал я, — я не хотел причинить вам вред; я подумал, что в тени скрывается сторож, таможенник, контролер, или, в конце концов, какой-нибудь другой представитель этого мерзкого племени, а отнюдь не истинный джентльмен, как вы.

Моя искренность, похоже, понравилась незнакомцу, потому что он ответил мне весьма галантно в том смысле, что все удовольствие пришлось на его долю, и что небольшой укол моего лезвия — это пустяк по сравнению с огромной радостью, которую он испытывает в связи со знакомством с таким интеллигентным человеком, как я.

Последовавших за этим нескольких минут разговора оказалось вполне достаточно, чтобы выявить у нас множество общих интересов, в частности, к виски, табаку и спокойной жизни.

Незнакомец сообщил мне, что он немец, на что я ответил, что всегда обожал отличный горячий шукрут со стаканчиком шнапса.

Эта моя вежливость растопила его сердце, и он заявил, что между людьми с такими широкими взглядами, как у нас с ним, какие-либо конфликты абсолютно невозможны.

Потом он сообщил мне шепотом, что задумал одно хорошее дельце.

То, что я отреагировал на его слова с явным интересом, обеспечило завязку моего последующего опасного приключения.

Большие электрические светильники, заливавшие причал резким светом, в этот момент резко покраснели и отключились.

Докеры, матросы, механики и офицеры дружно выругались, и раскаты их проклятий еще некоторое время носились в темноте над мрачными водами.