Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 110

 — Ах, что за «соль-диез»! Не нота, а сущее дерьмо! — ругалась Доменика, репетируя сутками одни и те же арии, да даже не репетируя, а словно проходя отладчиком каждую строку, каждую ноту.

 — Любимая, не надо так переживать, все твои ноты прекрасны, — шептал я ей на ухо, протягивая стакан свежевыжатого апельсинового сока для подкрепления, ибо она даже не соизволила спуститься к завтраку!

 — Легко тебе говорить после того, как сам дебютировал на сцене и уже ничего не боишься, — вздохнула синьорина Кассини. — Ох, придётся, видимо, отдать мою роль синьору Долорозо!

 — Ну уж нет, — усмехнулся я. — Не потерплю этого заносчивого и развратного обжору в столь возвышенной партии! Да и платье твоё ему не влезет.

Трудоёмкий и ресурсоёмкий проект под названием «Платье Минервы» был разработан по чертежам Доменики, с использованием математической модели Чечилии Альджебри, и выполнен лучшими программистами — портными Рима. Князь Фосфорин лично оплатил покупку материала и работу портных.

Что касается меня, то в процесс разработки сценического наряда я не вмешивался и выполнял более важные задачи, например, провожал и встречал каждый раз возлюбленную у гримёрки и каждый раз спрашивал, не обижают ли её артисты — с них станется! Доменика отвечала, что коллеги весьма тепло и с пониманием отнеслись к столь позднему дебюту бывшего капелльского солиста, прославившегося на весь Рим как «сладкоголосый маэстро» и столь неожиданно и неоправданно изгнанного из Капеллы. Как я позже слышал от всезнайки Стефано, новый кардинал, в отличие от старого, афериста Фраголини, оказался ярым гомофобом, поэтому и распорядился, чтобы «великого грешника» Доменико даже в Ватикан не допускали. Бедняга Кассини, опять ты оказалась крайней, ведь этот деятель, сам того не осознавая, выгнал ни в чём не повинную женщину, но при этом оставил многих, кто не соответствовал новым стандартам. Но, как бы то ни было, изгнание из Капеллы послужило хорошим «пинком» для начала оперной карьеры, которой не только никто не препятствовал, но и поддерживали. А заступничество маркизы Канторини и Петра Ивановича ещё более укрепили положение Доменики в театральной среде.

Казалось, жизнь понемногу налаживается: любимая наконец-то получит то, о чём мечтала с детства. Тем не менее у меня было такое чувство, что Доменика не особо в восторге от происходящего. Это казалось странным, ведь ещё пару месяцев назад, перед Пасхой, она столь воодушевлённо делилась со мной своей мечтой — оказаться на сцене в роскошном платье. Сейчас же, когда сценический наряд был готов, я не увидел радости у неё на лице, лишь какое-то вымученное обречённое выражение. Но на любые вопросы вроде: «В чём дело?» или «Может цвет нужно было выбрать другой?» — Доменика отвечала лишь «Всё в порядке. Я просто немного устала».

Дабы не смущать возлюбленную и не вызвать подозрений у артистов, было решено переодеть её в сценическое платье прямо дома, а затем, уже в полной боевой готовности отвезти на карете к началу репетиции перед спектаклем.

Поэтому, часа за три до представления пафосная «иностранная делегация» прибыла в дом Кассини. Пётр Иванович остался в гостиной с Эдуардо, где они вновь говорили о кораблях. Я бы с радостью присоединился к беседе, но сейчас у меня была важная миссия.

Как настоящий артист, благодаря синьору Долорозо обученный завязывать и развязывать шнуровки на корсетах, я с большим рвением отправился помогать маэстро Кассини надевать сценическое платье, преследуя, на самом деле, единственную цель — лишний раз взглянуть на изящные формы своей прекрасной невесты.

Доменика ожидала меня наверху, в своей комнате. В белой шёлковой рубашке до колена, без рукавов и с неглубоким декольте, полупрозрачной и идеально облегающей фигуру, она действительно напоминала античную богиню с полотен итальянских художников. Из прочей одежды на ней были только туфли с пряжками на высоком квадратном каблуке и белые чулки, подвязанные лентами из светло-зелёного атласа.

 — Знаешь, а греческий хитон гораздо больше тебе к лицу, чем это массивное громоздкое платье, — улыбнулся я, подойдя ближе и обнимая её за крепкие, но женственные плечи.

Доменика в тот момент казалась мне похожей на балерину, в изящной фигуре которой сочетаются грация и сила. Да, я повторю это ещё раз, теперь уже не имея ни капли сомнений и зная, о чём говорю. Существует мужская сила и женская, и обе из них — неравнозначны и несравнимы, подобно силе тяжести и силе упругости. Мужская сила — подавляющая, женская же — поддерживающая и утешающая. И, Доменика, ты как раз обладаешь этой силой, которая и играет решающую роль в том, чтобы влюблённый в сильную женщину не упал духом и не поехал от тяжёлой жизни всеми молекулами сознания.

 — Ах, Алессандро, — вздохнула Доменика, с мученическим выражением лица надевая последовательно три нижних юбки. — Ты даже не знаешь, сколько потратил на это платье дон Фосфорини.

Судя по количеству дорогого материала, серебряной вышивки, жемчуга и кружев, я и так понял, что князь угрохал немалые деньги на этот сомнительный шедевр. Неужели настолько любит своего завалящего «сына»-кастрата, что заботится не только о нём самом, но и о своей будущей «невестке»? Или пытается теперь загладить вину перед «сыном» и его учителем за то, что последнему пришлось взять на себя всю ответственность за обучение и воспитание первого, в то время как сам князь не уделил этому ни минуты своего времени? Или же… Доменика в очередной раз оказалась права, а я ошибочно диагностировал у неё паранойю? Если честно, от подобных мыслей мне стало несколько тоскливо, но я прогнал это чувство. Не до того сейчас.

Поэтому, подавив в себе тоску и непреодолимое желание дальше любоваться на полуобнажённую живую римскую статую, я, закатав рукава, снял с вешалки платье Минервы, которое весило килограмм примерно пять или шесть, и в буквальном смысле помог Доменике забраться в него, как в скафандр. После чего я молча и терпеливо завязал ей шнуровку.

 — Ты прекрасна, — прошептал я, когда, отойдя на несколько шагов, взглянул на неё.

 — В таком платье любая девушка будет прекрасна, — улыбнулась Доменика.

 — Нет. Для меня не существует других девушек, кроме тебя, — тихо ответил я, подойдя близко к возлюбленной и взяв её за руку.

 — А это что? — с подозрением спросила синьорина Кассини, наконец обратив внимание на повязку на моём левом запястье, которую я всё это время тщательно скрывал под длинными манжетами Мишкиных костюмов.

 — Так, ничего особенного. Поранился гвоздём, когда баню строили, — ничего умнее я придумать не смог.

 — Покажи, — попросила Доменика.

 — Зачем? Уже почти зажило, — уверял её я.

 — Скажи мне правду, — вдруг ни с того, ни с сего сказала она. — Ты сам это сделал. Причём до того, как начал помогать дону Пьетро.

 — Откуда ты знаешь? Князь сказал, да? — уже начал злиться я.

 — Нет. Когда я приехала, ты выглядел очень плохо. Так люди выглядят при потере крови. Поверь, я знаю, о чём говорю.

 — Ошибаешься. Это потому, что я в честь своего варварского похищения устроил голодовку, — объяснил я.

 — О, ещё и голодовку! — возмущённо воскликнула Доменика. — Да я с тобой поседею раньше времени!

 — Отлично, а потом в петербургских «Ведомостях» напишут: «Доменика Мария Фосфорина, в девичестве Кассини, выйдя замуж за сына князя Фосфорина, взяла от мужа не только фамилию, но и несколько белых прядей».

 — Ах ты негодяй! — воскликнула синьорина Кассини.

 — Ладно. Скажу. Я упал ночью в коридоре и поранил руку, — мои слова звучали неправдоподобно и неубедительно. — Ну, и как следствие, утекло много крови.

 — Это ужасно, — вздохнула Доменика. — Будь осторожнее, Алессандро. Я не хочу потерять тебя раньше времени.

 — Кстати, Доменика, — мне внезапно пришла в голову очень странная мысль, и я, уже частично разбираясь в намёках «внутреннего экстрасенса», решил, что нужно её озвучить. — Ты не хочешь надеть панталоны под платье?