Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 111

 — Зачем? — удивилась моя прекрасная римлянка. — Ты намекаешь на то, что раз я, к своему величайшему стыду и сожалению, потеряла невинность до брака, то должна одеваться подобно венецианским куртизанкам? Да как тебе не стыдно!

 — Бред, достойный воспитанницы безумного кардинала, — обиделся я, вновь сочтя взгляды Доменики чересчур устаревшими. — Это на случай, если юбка вдруг отвалится.

 — С чего вдруг? — засмеялась Доменика. — Ну, а если и отвалится, то под ней есть целых три шёлковых юбки и рубашка. В любом случае никто ничего не заметит. Я всё предусмотрела ещё при кройке платья: даже декольте в нём доходит лишь до ключиц, а жёсткий корсет неплохо скрывает грудь.

 — Что-то у меня предчувствие плохое, — честно признался я. — Может, ну её, эту премьеру? Сходим лучше в кафе, мороженого поедим.

 — Ты как, на солнце перегрелся? — возмутилась Доменика. — Ещё отговаривать меня будешь перед самым спектаклем, на радость Долорозо, которого не взяли на эту роль по требованию его бывшего покровителя и который теперь каждый день приходит в гримёрку говорить всем нам гадости? Что вот тебе в голову взбрело?

 — Не знаю я, спроси что-нибудь попроще, — вздохнул я: на душе почему-то скреблись помойные кошки.

Итак, моя прекрасная принцесса наконец-то готова для выхода на сцену. Признаюсь, это было великолепное зрелище, когда Доменика в расшитом золотом светло-голубом платье с нарисованными на нём волнами, в шлеме с целым букетом зеленоватых перьев и парчовом плаще грациозно прошествовала по дорожке, ведущей из дома к калитке и подошла к карете, запряжённой четвёркой вороных коней.

«Э! — сказали мы с Петром Ивановичем»*, — так и вспомнилась эта фраза, когда две пары тёмно-стальных фосфоринских глаз изумлённо устремились на шедевр античного искусства в истинно барочном оформлении.

 — Нет слов, настоящая княгиня! — искренне восхитился Пётр Иванович, приближаясь к Доменике. — Вы позволите вам помочь?

 — Простите, позвольте мне? — как можно более вежливо спросил я, подходя к ней ближе.

 — Прощу, но не позволю, — усмехнулся князь, протягивая ей руку.

 — Тогда я ещё раз попрошу позволить, — гнул свою линию я, подходя ещё более близко к Доменике.

В конце концов мы с моим достопочтенным предком чуть не подрались, устроив настоящий «дэдлок» в отдельно взятой программе — ситуацию, когда два потока бьются за один ресурс, но в итоге лишь блокируют друг друга, и, тем самым, ни один не получает к нему доступа. Заходя немного вперёд, признаюсь, что это были «первые ласточки» грядущей «фосфоринской весны».

Вопрос был решён самым неожиданным образом, когда синьорина Кассини, посмотрев на нас с укоризной, сама забралась в карету, а мы лишь успели подобрать шлейф от плаща и последовать за ней. Расположившись на сидении напротив Доменики, князь втащил меня за руку в карету и крикнул кучеру: «Трогай!»

Проводив Доменику до дверей гримёрки и искренне пожелав ей успешного выступления, мы с Петром Ивановичем поднялись в боковую ложу, откуда и предполагалось смотреть спектакль. Надо сказать, расположение точки наблюдения нам обоим не понравилось, и мы, как два старых деда, до самой увертюры ворчали, что сидеть с повёрнутой головой неудобно. Но ничего не попишешь: центральные ложи занимало многочисленное духовенство и высшая римская аристократия. И если первые ещё как-то держали себя в руках, сохраняя лицо, то вот последние, если честно, вели себя не лучше питерских гопников, разговаривая в голос, щёлкая тыквенные семечки и кидая очистки в партер.

 — Что за народ! — возмутился Пётр Иванович. — Где едят, там и мусорят!

 — Согласен, — усмехнулся я, невольно сравнив мусорящих зрителей с безответственными «си-плюс-плюс»-разработчиками, которые выделяют память под объекты, но не удаляют их после использования, тем самым вызывая утечки памяти.

Вскоре в зале погасили свечи, и оркестр заиграл торжественную увертюру. Честно, после почти что месяца непрерывных выстраданных репетиций и до сих пор не утихшего адреналина с моего триумфального дебюта, непривычно было сейчас сидеть в ложе с аристократией и лишь нетерпеливо созерцать увлекательнейшее действо. Это было подобно тому, как после увлекательной 3D-гонки ты сидишь на диване и наблюдаешь за игрой соседа. Да, это звучит парадоксально, но даже несмотря на утомительные многочасовые репетиции, оскорбления со стороны коллег и унижения со стороны хореографа, мне вновь захотелось вернуться.

Меня тянуло на сцену, словно шуруп к намагниченной отвёртке. Хотелось вновь выйти туда, чтобы поделиться со всеми пришедшими единственным, что оправдывает моё существование — своим голосом, льющимся бесконечным потоком в сердца людей. Но что ж, как говорится, хорошенького понемножку. Выступил, получил свою порцию лавров с яблочным привкусом и ладно. Я всё равно благодарен Господу и своей благодетельнице Доменике за тот незабываемый вечер.

Оркестр заиграл вступление к первой арии Минервы, и под всеобщие аплодисменты и одобрительный свист, на серебряной ладье, нос которой был украшен серебряной головой совы, выплыла моя мечта, ослепительная Доменика, единственная и неповторимая женщина на римской сцене, своей красотой и гармоничностью затмившая роскошно одетых, но безнадёжно неуклюжих и нескладных «виртуозов».

Когда Доменика допела свою первую арию, зал взорвался овациями. На сцену летели цветы и кружевные шарфики — похоже, что присутствующие в зале дамы неожиданно для себя сменили ориентацию. Народ кричал: «Bravo, ragazzo rosso!», а синьорина Кассини лучезарно улыбалась, подняв правую руку и проведя ею в воздухе горизонтальную линию, словно фея невидимой волшебной палочкой рассыпала волшебство по залу. Из бенуара, лож и партера слышались восторженные возгласы вроде: «Вот это идеальный кастрат!» или: «Он рождён, чтобы играть женщину!», а мы с Петром Ивановичем лишь криво улыбались при этих словах, про себя посмеиваясь над наивной публикой, и как малые дети искренне радовались столь головокружительному успеху прекрасной Доменики.

Вдруг откуда-то из партера послышалось: «Bravo, Volpinella!». При этих словах меня словно кипятком обдало. Браво, Вольпинелла? Я не ослышался? Вроде нет, тем более, что это прозвище как нельзя кстати подходило синьорине Кассини, в переводе с итальянского означающее «маленькая лиса». Но в то же время, для меня это слово имело ещё одно значение. «Volpinella» — так назывался наш долгосрочный и безнадёжный проект с громоздкой реализацией, неудобным интерфейсом и целой библиотекой поисковых алгоритмов на основе нейронной сети. Вот только что или кого они искали?! Проект разрабатывался для частного заказчика — директора архитектурной компании. Но это значит… о, нет!

В голове внезапно щёлкнуло: что, если весь этот поисковый сыр-бор был затеян с целью найти тебя, о моя прекрасная современница? Это значит, что мы были связаны невидимой и непостижимой связью ещё до знакомства! Подобное заключение оказалось до того неожиданным для меня, что я, возможно, из-за шока, возможно, из-за царившей в зале духоты, вновь потерял сознание.

 — Слава Богу, очнулся, — смутно услышал я бархатный баритон пра-пра…прадеда.

 — Простите, Пётр Иванович, но тут такое дело, — извинялся я, поднимаясь с кресла.

 — Как тебя везти так далеко, в Россию-матушку, если ты такой… — князь даже слова подходящего не нашёл, а вот я нашёл: это было слово «дрищ».

 — Знаю. Но я не от духоты. В моём сознании возникла одна идея, поразившая меня до глубины души. Верите вы мне или нет, но только сейчас я догадался о том, что я и Доменика были связаны незримой нитью ещё в прошлом нашем существовании…

 — Надо тебя в монастырь свозить. Ум и душу на место поставить, — заключил Пётр Иванович.

Сейчас только до меня дошло, что мои слова дальний предок воспринимает как реплики того бедняги из повести Гоголя, который то с собаками разговаривал, то бредил испанским престолом.