Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 128

 — О чём ты говоришь? — не понял князь, всё-таки поднявшись с кресла и положив трубку на тумбочку из резного красного дерева — не иначе, как собственный шедевр.

 — Я согласен, — тихо ответил я, смотря предку прямо в глаза, в которых в тот же момент обнаружил удивление. — Я долго думал на эту тему и пришёл к выводу, что ваше решение… оптимально.

 — Поверить не могу, и это говоришь ты, после того, как посмел повысить голос и поднять руку на отца? — с упрёком задал риторический вопрос Пётр Иванович.

 — Простите, я был не в себе. И потом, я был глубоко оскорблён. Кому приятно чувствовать себя побеждённым?

 — Ты прав. Но я именно поэтому тебя и позвал, чтобы сказать, что готов пойти вам навстречу, — невозмутимо ответил князь, доставая из секретера стакан и полупустую бутылку с тёмно-золотистой жидкостью.

 — Вы бы лучше шиповника выпили, — с раздражением заметил я. — Какое тут будет здоровье с лекарствами вроде табака и алкоголя?

 — Всё в порядке, — уверял меня Пётр Иванович, наливая ром в стакан. — Это не какая-нибудь бормотуха, а настоящий австрийский ром, — князь поднёс ёмкость к лицу и закатил глаза, вдыхая аромат «романтики и приключений», а затем расслабленным прокуренным голосом спросил: — Хочешь?

 — Нет, благодарю. Не имею привычки пить с утра пораньше, — ответил я, про себя подумав: «Вам только попугая не хватает и Джона Сильвера к нему впридачу. Хотя, какое там, ваши придворные сопранисты по характеру и болтовне вполне сойдут за обоих, я — за Сильвера, а Стефано — за попугая». — Так вы говорили, что готовы пойти навстречу? Каким образом?

 — Таким, что я лишь исполню свой долг, прописанный в договоре. Остальное — на вашей совести. Я не буду вмешиваться в ваши дела. Но и ответственность за супругу и наследника будет полностью на тебе.

При этих словах мне захотелось обнять предка, а затем высунуться из окна и крикнуть: «Ура!». Но я не стал этого делать — дурак я, что ли?

 — Вы даже не представляете той радости, которую вызвали у меня ваши слова, — наконец ответил я. — Пётр Иванович, я буду благодарен вам до конца моих дней.

 — Не стоит благодарности. Хотя, признаю, память потомков — лучшая награда и утешение, — последние слова прозвучали как-то странно, от чего мне стало немного не по себе: появилось ощущение, что князь что-то знает, но тщательно скрывает ото всех.

 — Но у нас всё же осталась одна проблема, — осторожно напомнил я. — Как убедить Доменику? Понимаете, у неё была весьма серьёзная моральная травма в ранней юности, — я решил скрыть подробности, никому не нужно знать о том, что моя невеста не является девственницей. — После которой она, честно говоря, побаивается мужчин.

 — Это потому, что всю жизнь прожила в Риме, где мужчины предпочитают вашего брата и презирают женщин, — вновь возразил князь.

 — Нет, не поэтому. А потому, что один неаполитанец повёл себя слишком грубо по отношению к ней. Но его, правда, потом отравили или застрелили, я точно не помню. Он узнал её тайну и угрожал ей.

 — Поделом разбойнику, — заключил князь. — Но в данном случае твоей ненаглядной бояться нечего. Я подавно её не обижу и другим не позволю. Да никто и не посмеет. Софьюшка — женщина редкой доброты и милосердия. Брат мой младший — человек добродушный и мягкий, а если кто-то из сыновей… что ж, отведают берёзовой каши, мало не покажется.

 — Сколько у вас сыновей, Пётр Иванович? — почему-то вдруг спросил я.

 — Верно твоя «маэстро» говорит, с памятью у тебя неважно, — усмехнулся Пётр Иванович. — Я тебе говорил уже — трое, помимо тебя.

 — Гришка кем вам приходится? — тут я уже не знаю, что со мной случилось, но мне почему-то страсть как захотелось докопаться до истины.

 — Племянником, — ледяным голосом отвечал князь, хотя в глазах опять проскользнула искра. — Он сын моего брата.

 — А вот это неправда, — заметил я. — Поскольку в нашем роду мальчики рождаются только у старших сыновей.

Этот факт мне был известен ещё со слов деда Ильи. И именно поэтому я не переживал по поводу грядущей свадьбы Мишки и Элизы: их ветвь будет тупиковой для Фосфориных, зато с большой вероятностью у нас с Доменикой не будет общих корней.

— Откуда ты это знаешь? — опешил Пётр Иванович, но быстро взял себя в руки и холодно ответил. — Впрочем, ты сам не знаешь, что говоришь. Григорий Павлович, мой племянник, сейчас в Голландии, учится корабельному делу. Способный парень.

 — Простите, я перепутал его с кем-то из своих… братьев. Я лишь хотел узнать побольше о них, — поспешил извиниться я. — Как их зовут, сколько лет, чем занимаются.

 — Что ж, рад, что наконец-то начал проявлять интерес к родственникам. Старшему, Даниилу Петровичу тридцать второй год, лодырь страшный, каких свет не видел. Ничего хорошего за всю жизнь не совершил, разве что четверых сыновей своей бедняжке-супруге заделал. Сидит в поместье, стишки пописывает. Средний, Гаврила, тоже недалеко от него ушёл, в Петербурге пропивает мои деньги.

 — Подождите, — прервал я рассказ Петра Ивановича. — Вы говорите, тридцать второй год? Вы не ошиблись?

 — Не задавай лишних вопросов, — сурово ответил князь.

 — Простите, не буду, — я решил не вдаваться в подробности, но информация не укладывалась в голове.

Потому что, по моим расчётам, если София Васильевна младше Петра Ивановича на три года, то ей сейчас примерно сорок четыре. То есть, когда родился Даня, ей было двенадцать. В то же время, мне было известно, что в этом возрасте мнимая мачеха была девочкой, не достигшей половой зрелости. Отсюда напрашивался очередной неприятный вывод: мой прямой предок, Даня Фосфорин, приходился Софии единоутробным братом, а Петру Ивановичу — внебрачным сыном.

 — Так-то лучше, — одобрительно заметил Пётр Иванович. — Приедешь в Россию, сам познакомишься с братьями. Хотя они мало чему тебя смогут научить. Да и дядя, Павел Иваныч, не лучший образец для подражания. И так в юности был странный, а теперь увлёкся какой-то дурью и окончательно умом поехал, — вздохнул князь.

 — Чем же таким увлекается дядя? — поинтересовался я.

 — У него спросишь, я столь тонких материй не разумею. Только вот не советую я тебе с ним дело иметь. Ты парень талантливый, но… — Пётр Иванович вновь не нашёл подходящего слова.

 — Псих, — договорил за него я. — Что ж, знаю. Спасибо, что предупредили. А сейчас я откланяюсь, меня Доменика ждёт на урок. Будем изучать арию на ваши стихи.

 — Да, и не забудь передать ей! — крикнул мне вслед князь, когда я уже вышел из комнаты. И я понял, что он имел в виду.

Проходя мимо кабинета Петра Ивановича, я услышал пение, причём голос показался одновременно знакомым и незнакомым. Когда я, предварительно постучавшись в дверь, вошёл в кабинет, то обнаружил, что моя возлюбленная сидит за клавесином и играет арпеджио, а рядом с инструментом, с нотами в руках, стоит Паолина и старательно повторяет ноты голосом. Признаюсь, что, несмотря на недостаточно развитую технику в пении Паолины, я был приятно удивлён красотой тембра своей пра-пра…сестрёнки. Он был довольно крепким и плотным, но при этом с холодным металлическим оттенком. Прекрасное меццо-сопрано для героических партий.

 — О, Алессандро! — с сарказмом воскликнула Доменика, прервав игру. — Года не прошло, мы уже битый час поём распевку в ожидании, когда достопочтенный князь-сопранист соизволит присоединиться к дуэту!

Нет, только не это. Я уже прекрасно знал, когда наступает превращение прекрасной Доменики в ворчливого маэстро. Похоже, что через пару дней я опять буду выслушивать «арию самого больного в мире человека» и отбирать пузырёк с опиумом. Право же, в такие моменты я даже жалел, что моя возлюбленная — не «виртуоз». Но ведь за всё хорошее надо платить, так ведь?

 — Всё в порядке, Доменико, — Паолина с улыбкой обняла маэстро за плечи. — Это хорошо, что мы подольше позанимались, мне будет не так страшно петь дуэт с сопрано.

 — Да разве я такой страшный? — засмеялся я. — Но, если честно, я удивлён. Доменико, как давно ты занимаешься музыкой с Паолиной?