Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий - Страница 186

На кровать слоновой кости

Положили молодых

И оставили одних.

А.С. Пушкин, «Сказка о царе Салтане»

Признаюсь, слова Павла Ивановича пролились мёдом на мою измученную душу. Я был несказанно рад тому, что эту ночь в объятиях Доменики проведу я, а не мой дальний предок, которому остался лишь Морфей. Не жестоко ли это с моей стороны, так поступить с человеком, который столько для нас сделал? Нет. Это справедливо, и так будет лучше для всех нас, в том числе и для него. Пребывая в каком-то сладком бреду, я поспешно направился к дивану, на котором сидела моя возлюбленная.

 — Дорогие Софья Васильевна, Агриппина Афанасьевна, прошу прощения, но мы с супругой вынуждены откланяться, — вежливо обратился я к дамам, протягивая Доменике руку, чтобы помочь подняться с мягкого сидения.

Взрослые, мудрые женщины поняли меня без дальнейших объяснений, Агриппина же слегка улыбнулась, но никак не прокомментировала мои слова. Но вот Софья Васильевна как будто начала беспокоиться и в конце концов спросила:

 — Скажи, а где мой Петрушенька? Ты видел его?

 — Я — нет. Но Павел Иванович сообщил, что он сильно устал и ушёл в свои покои. Всё-таки тяжёлый день и весьма трудный танцевальный номер. Как никто его понимаю, — добавил я, имея в виду совсем другое: вполне возможно, что его даже без снотворного так срубило — от перенапряжения и положительного стресса.

 — Ты сказал, в свои покои, — в голосе Софьи Васильевны послышались волнение и словно какая-то скрытая надежда. — Что ж, дети мои, я провожу вас в вашу спальню, а затем проведаю его.

Взглянув на Доменику, я увидел нескрываемую радость на её лице, будто солнце взошло посреди ненастного дня. Не говоря ни слова, Доменика вытащила из скрытого кармана на платье какой-то ключ и также молча передала Софье Васильевне. Но я тогда не придал значения этому действию.

 — Буду очень признателен вам, Софья Васильевна. С вашего позволения, я отправлюсь туда прямо сейчас, проверю, всё ли в порядке, — при этих словах я загадочно улыбнулся. — Вам же лучше подойти немного позже.

Выйдя из зала, предварительно прихватив со столика последнюю, наполовину пустую, бутылку флорентийской амброзии и два чистых бокала, я как ненормальный рванул по коридору в сторону наших покоев. Хорошо, что никто из гостей в это время не вышел, иначе бы покрутили пальцем у виска и подумали, что князь Фосфорин-самый-младший свихнулся от счастья. Но на самом деле, почти так оно и было.

Марио и Стефано уже сделали всё, что было в их силах, теперь дело за мной. Войдя в спальню, я первым делом проверил, принесли ли слуги вёдра с водой. Ага, вот они, родненькие, стоят около ушата, и вода в них ещё совсем тёплая, но уже начинает остывать. К слову, в комнате было очень тепло, даже душно, потому что печку эти исполнительные ребята тоже успели растопить. Не теряя ни минуты, я одно за другим вылил все шесть вёдер в ушат, после чего отнёс их в дальний угол. Туда же — пол-пузырька розового масла и, распотрошив три нежных розы, бросил лепестки в воду. После чего капнул того же розового масла в подсвечники и зажёг их. Затем разлил вино по бокалам и поставил их на резную тумбочку около ушата. Всё. Вот теперь точно всё готово к приходу моей принцессы. Моей Доменики.

Послышались шаги и шуршание юбок. Я моментально выскочил из комнаты и увидел в коридоре Доменику в сопровождении Софьи Васильевны и Агриппины Афанасьевны. Обе женщины приходились ей по плечо, и она мне казалась рядом с ними богиней — высокой, стройной, но при этом невероятно женственной. На немного уставшем лице моей возлюбленной играла едва заметная улыбка, а дыхание, судя по прерывистым движениям грудной клетки, было неровным. Я и сам сейчас просто умирал от сладкого волнения.

 — Доброй ночи вам, дети мои, — промолвила Софья Васильевна, нежно обняв сначала меня, затем Доменику, и я увидел слёзы в уголках её небесно-голубых глаз.

Поблагодарив княгиню и её маму, мы с Доменикой скрылись за массивной дубовой дверью, окрашенной белой краской, заперев её на ключ и оставив его в замочной скважине. Наконец-то одни!

Доменика, войдя в комнату и обернувшись, застыла с изумлением на лице. Должно быть, не ожидала увидеть в дремучем восемнадцатом веке подобное: в рыжевато-золотистом полумраке горели свечи, отбрасывая свет на барельефы и роскошную кровать с бархатным балдахином, у кровати стояла наполненная ароматной водой с лепестками ванна, рядом, на тумбочке — бокалы с красным вином. Честно, я очень переживал, что моей любимой не понравится, но её взгляд сейчас говорил об обратном.

 — Спасибо, Алессандро, — она подошла ко мне совсем близко и нежно поцеловала в губы, а я в ответ обнял её за изящную, пока ещё скрытую плотным корсетом талию, а затем мягко и глубоко ответил на поцелуй.

Этой ночью ты только моя, а я — только твой.

Ночь плывёт, и мы за ней

В мир таинственных огней…

Полина Гагарина, «Колыбельная»

Ночь медленно и мягко окутывает нас сладким туманом. Не говоря ни слова, я отпускаю возлюбленную из объятий и подхожу к ней сзади, чтобы расшнуровать платье. При тусклом рыжем свете ткань на нём отливает золотом, а завитые локоны, выпадающие из высокой причёски — сверкают медью. Какие-то несколько минут, и серебряный поток тяжёлой ткани падает к ногам моей возлюбленной и вскоре перемещается на бархатный диван. Туда же отправляется и жёсткий эллипсоидный кринолин, и плотный корсет, и все пять или шесть плотных нижних юбок — всё-таки, почти зима на дворе. Моя Доменика, моя римская Минерва остаётся в одной полупрозрачной сорочке без рукавов и поворачивается ко мне лицом, без слов намекая, что теперь моя очередь. Сбросив белоснежный кафтан на ближайшее кресло, я с широкой улыбкой раскидываю руки — держи, вот он я, твой, только твой. Нежные, тонкие пальчики медленно расстёгивают блестящие пуговицы. Камзол, рубашка, панталоны, чулки — всё летит белой стаей на кресло, и я предстаю пред возлюбленной полностью обнажённым. Остаётся последний штрих — её сорочка, которая тоже вскоре оказывается на диване.

Расстояние между нами стремится к нулю. Усилием воли я делаю шаг назад. А затем — резко обняв за талию, подхватываю желанную супругу на руки, дабы самому медленно и аккуратно опустить её в тёплую воду с лепестками роз. На этот раз Доменика не машет руками и не вырывается, но лишь в ответ обвивает мою тонкую шею. Погрузившись в ванну, Доменика с наслаждением и улыбкой закрывает глаза, а я смотрю на неё, и мою душу переполняет такая любовь и нежность, что, кажется, сейчас растаю, как сосулька на солнце.

 — А ты? — мягкий голос Доменики вновь возвращает меня с небес на землю.

 — Что — я? — переспрашиваю я, словно спросонья.

 — Иди ко мне, любимый, — ещё более мягко и бархатно она приглашает меня. — Я так ждала тебя. Ждала всю жизнь.

Не говоря ни слова, осторожно, чтобы не поднять брызг, забираюсь в наш «маленький кораблик». Доменика сидит в воде, целомудренно сжав колени и, прислонившись к бортику, жадно разглядывает под водой моё ущербное тело. Её щёки горят, и взгляд переполнен желанием — стать моей, отдаться мне полностью, такому, какой есть и так, как получится. Это её выбор. Лепестки розовых и алых роз облепили ей грудь и плечи. Подобравшись к ней поближе, я становлюсь на колени и осторожно провожу рукой по бархатным ключицам, спускаясь чуть дальше — в самую чувственную ямочку.

Стою перед ней на коленях, по пояс в воде, она сидит напротив. Аккуратным движением развожу ей колени, чтобы соединиться с нею полностью. Она не сопротивляется, лишь немного краснеет, опуская глаза и являя моему взору скрытую под водой желанную пушистую область тёмно-медного цвета. Я обнимаю Доменику за талию и прижимаю к себе. Словно кусочки мозаики, изгибы, выступы и впадины наших тел находят друг друга и гармонично соединяются в цельную картину. Чувствую, как моё мальчишеское достоинство соприкасается под водой с почти раскалённым — по моим ощущениям — участком женской плоти. Я знаю, что не могу войти, но сделаю всё, чтобы компенсировать этот недостаток. Обхватываю её за бёдра и немного приподнимаю над деревянной поверхностью, чтобы создать тот угол, под которым наши тела будут максимально близки.