Детектив Марк Вентура (СИ) - Фиреон Михаил - Страница 125

— Маски! — внезапно спохватилась, забегала глазами Мариса — я забыла свою маску дома. Это все из-за тебя, все время суета, спешка…

— Какую маску? Что за маску? — изумился детектив.

— Ты что не знаешь? Ты шпион, тебе написали инструктаж, а ты и прочесть поленился? — возмутилась, презрительно прищурилась на него Мариса — ну каждый год во вторую ночь Фестиваля, это сегодня в полночь, отключают стабилизаторы. Все, кто выходит на улицу этой ночью, должны быть в масках, потому что тени, демоны и мертвые являются в эту ночь и ходят среди людей. У мертвых нет лица, и если они узнают тебя, то могут растерзать сразу, а могут запомнить и прийти ночью, когда не ждешь, выйти из зеркала в темноте и убить, или задушить всю семью в постелях и звать тебя их голосами из темноты… Много чего может случиться. В журнале сам все завтра увидишь. В прошлом году двое воров залезли в дом, подрались, сорвали с себя маски, а на утро их нашли мертвыми — они сожрали друг другу внутренности и подавились. И когда стучат в дверь, надо спрашивать молитву, как в монастыре или в деревне, и не открывать без нее даже в собственном доме, потому что может прийти мертвец.

— Да уж… — покачал головой детектив — и значит, вы еще специально отключаете стабилизаторы, чтобы жить было интереснее?

— Такова традиция — важно пояснила Мариса, словно это был самый веский аргумент — так заведено, так надо и никого не интересует твое мнение. И вообще, разве у вас так на Пасху и Рождество не делают?

— Делают — лениво согласился Вертура — но у нас и не такая высокая интенсивность искажения и никаких мертвецов и теней у нас нет.

Он встал и подошел к окну, выглянул на улицу. Он хотел сказать что-то еще, но в дверь постучали. Детектив сосредоточил мысли на замке, как объяснила ему веселая фрейлина, которая принесла ранний ужин, но так и не смог сделать так, чтобы он открылся. Подошел и раскрыл рукой. На пороге стояла принцесса Вероника. В своей серебристой мантии и алой рубашке, с распущенными, растрепанными волосами и усталым беспокойным лицом, отстранив детектива, она молча и энергично, без спроса, вошла в комнату, села на кровать, уставилась на засыпанный пеплом стол, сложила руки на коленях. Несколько секунд она держала себя в руках, но детектив догадался, вернее почувствовал, что что-то неладно. Закрыв дверь, подвинул табурет, подсел к ней. Мариса внимательно и настороженно смотрела перед собой. Секунду или две принцесса пристально заглядывала ей в лицо, потом еще несколько смотрела на детектива. Ее сломленный и отчаянный взгляд был одновременно диким и полным мольбы, словно она искала слов поддержки и утешения, но так и не находила в себе ни сил ни воли, чтобы первой заговорить и своей беде.

Вертура уже было почувствовал, что она сейчас встанет, бросит короткое, «Простите» и выйдет хлопнув дверью, но тут же догадался что делать. Молча взял бутылку «Черных дубов», неловко налил в фужер и вручил его герцогине. Задержал руку, удерживая ее ладонь. Костяшки ее пальцев были разбиты. На тыльной стороне левой ладони рыжела кровь. На пальцах правой, просматривались недостаточно хорошо отмытые, грязные темно-синие следы.

Словно прочитав его мысли, принцесса подняла глаза на детектива и хомут тяжелой, давящей боли сжал его горло и грудь, словно внезапная тоска безвозвратной потери и сумасшедшее, космическое одиночество железными клещами сдавили ему сердце. Но детектив удержался и не отвел взгляда, не отпустил руки. Пожал ее пальцы утвердительно и как можно более нежно. Ее руки были холодными и влажными от воды, которой она, наверное, пыталась унять боль в кулаках, что в приступе внезапного отчаяния или ярости разбила о каменную стену.

Герцогиня опустила глаза. Вертура вздохнул свободнее. Он по-прежнему чувствовал ее травмированные руки, но не отпускал их, зная, что единственное, что он сейчас может сделать, это принять на себя часть этих тоски и безысходности, потому что, как он всегда знал по себе, самое страшное в такие моменты, это оставаться одному, когда все отворачиваются и говорят — «ты сам виноват», «это твои проблемы», или «ничего страшного, у других хуже, а ты…». И что быть рядом и не отвернуться, не отпустить ее руку, как бы не было отталкивающе тяжело — это единственное и, наверное самое лучшее, что сейчас он мог сделать для того чтобы хоть как-то помочь ей. Несколько секунд Мариса с подозрением смотрела то на детектива то на принцессу, хмурилась, как будто думала о чем-то неодобрительном, потом что-то для себя решила, пересела на кровать, подвинулась к герцогине, подсела к ней боком, обняла за голову и плечи и, как младшую сестру, прижала к себе, уткнувшись подбородком ей в затылок.

Еще один миг принцесса сидела все также молча, напряженно и неподвижно, словно не решаясь ответить ей, потом подняла разбитую в кровь руку, тоже обняла Марису за плечо, положила ей ладонь на грудь и, уткнувшись ей в шею, заплакала страшно и безгулно — без единого рыдания, стона и всхлипа. Вздрагивая всем телом, она непроизвольно сжимала пальцами одежду Марисы, льнула к ней, словно та была единственным человеком на всей земле, кто мог сейчас помочь ей. Ее спина и плечи содрогались, по щекам катились слезы, с ними по лицу текла тушь. Вертура растерянно смотрел на Марису, не зная, что теперь делать ему, но внезапно догадался, пошел в ванну, сполоснул кофейную чашку и два фужера, вернулся к столу, взял бутылку «Черных дубов», налил всем троим. Присел рядом в кресло, закурил.

Так они просидели еще несколько секунд, пока у принцессы не кончились слезы. Она отняла от Марисы ладонь, а та взяла со стола фужер.

— Выпейте, моя леди — заботливо сказала она, вручая его герцогине.

— Мне нельзя крепкого… — хрипло и глухо, одними губами, прошептала принцесса.

— Ничего, сейчас можно — ласково, но твердо, настояла Мариса и как когда-то давно детектив ей трубку, поднесла к губам принцессы фужер. Та взяла его в руки и одним глотком выпила горький, самогонный спирт, профильтрованный через угли и настоянный на жженой дубовой коре.

— У вас течет тушь — глядя на ее измазанное, в подтеках, лицо, заботливо сказала Мариса, и, наверное, не отдавая себе отчета в своих действиях, ловким жестом откинула с ее лба волосы и провела пальцами по щеке герцогини, проверяя, не мажется ли, предложила — пойдемте, я помогу вам умыться.

Принцесса Вероника вздрогнула от этого деловитого, как у матери к ребенку, прикосновения, поджала плечи и голову, смущенная этими непривычными ей словами и действиями.

— Со мной все в порядке… простите… — прошептала она и, опустив голову, так что растрепанные волосы снова упали ей на лицо, прижалась к Марисе.

Детектив протянул герцогине руки и дрожащими ладонями, преодолевая резкий, как острие бритвы ореол отчаянья и боли, что разливался вокруг нее, снова взял ее ладонь в свои.

— Моя леди… — сказал он как можно более мягко и благородно — скажите, как мы можем помочь вам, что мы можем для вас сделать?

Ее лицо исказилось в напряженной и оскорбленной, застывшей маске демона, но взгляд остался печальным и выразительным. Его глаза встретился с ее пронзительными темными глазами полными одиночества и безысходной тоски. Минуту они сидели так молча, держась за руки. Внезапно принцесса Вероника смутилась и, крепко пожав обеими руками ладони детектива, отвернулась, словно устыдившись своих чувств и мыслей.

— Простите меня за эту сцену… — сдавленно и холодно, хорошо поставленным, привычным всем командным голосом произнесла она в сторону — мне действительно надо умыться.

Детектив кивнул Марисе, та поднялась с кровати и потянула за собой за руку принцессу.

— Пойдемте, я помогу — обняла ее за плечи, утверждающе потрясла, повела в ванную, чтоб помочь отереть потекшие по щекам тушь и тени.

— Знаете, у меня была младшая сестра, мы вместе жили в приюте — рассказывала, болтала Мариса уже у раковины. Дверь была открыта, но ее слова были едва различимы за веселым плеском льющейся воды — Стефания, бестолковая, несамостоятельная, капризная девка. Я все время умывала ее, стирала ее шмотки. А она все только и мечтала, что станет принцессой и у нее будут прислуга, рыцари и принц. Ее пороли, за всякую ерунду, а она говорила, что когда станет большой, то сама будет всех лупить. Перемазывалась в чернилах, когда я делала уроки, лазала под кровать, валялась в пыли, приходилось мыть ее, отирать все вокруг холодной водой. Горячая у нас была только на кухне и то, только когда грели чтобы помыть посуду, к завтраку или обеду. На чердаке был чугунный бак, куда собиралась дождевая вода. Пить ее было невозможно. Она всегда была со ржавчиной и вкусом черепицы с крыши. А в банной комнате, когда не топили, было очень холодно. И вода даже летом была ледяной… Она так вопила и брыкалась, когда надо было мыться, я ее просто ненавидела за это.