Never Let You Down (СИ) - Кошелева Кристина "V-Villy" - Страница 58

***

Недовольно бурча в ответ на любые слова, что доносились из-за двери, Фрида лежит на кровати и выгоняет из своей комнаты всех, кроме мамы с папой. Она устала, не на шутку устала от того, что всё вокруг напоминает ей о своей крови, о тех нравах, что перемешались в ней так беспощадно и странно, и так покладисто и осторожно сложились в её сестре. Это словно какая-то усмешка от судьбы — некрасивая, несвободная, нелюбимая, несчастливая, в противовес самому светлому из людей, что только существуют. Иногда, казалось, было слышно, как она — судьба, — раскатисто смеется её неудачам и плачет из-за радостей, но в последнее время, после того бала, кажется, она замолчала. Дальше Фрида должна двигаться сама.

Брюнетка устало ворочается на кровати, без сил и без желания спать, кряхтит и постанывает. Фрида поворачивает в её сторону голову и видит эту дурацкую маску для сна с изображением какой-то картины Ван Гога, которая нарисована и на стене слева от Кэрри. Младшая сестра любит рисовать, и зная это, себе на зло, Фрида подарила ей масляные краски — и в ту же ночь она нарисовала на стене их комнаты это злосчастное цветное мракобесие, в котором Фрида не видела ничего хорошего и интересного, но которым восхищалась Кэрри. Тяжело вздохнув, девушка отвернулась от картины и от сестры, запустив руку под подушку и попытавшись-таки провалиться в сон.

Грохот послышался где-то недалеко. Кэрри, которая, обычно, спит очень чутко, тут же подорвалась. На столе дрожали духи и статуэтки, с потолка посыпалась краска. Девушка встала с кровати и наступила ногой прямо на одну из них, громко рявкнула от боли, чем разбудила сестру:

— Кэрри, что за…

— Что-то происходит! Идем! — настороженно прокряхтела брюнетка, хватая старшую сестру за руку и выбегая из комнаты.

В глубине трясущегося дворца слышался детский плач.

— Маркус… — выжала из себя ещё не проснувшаяся Фрида, и рванула к нему, позабыв про сестру.

Маркусом Брунгильда и Тор назвали своего сына — вымученного, выстраданного, но крепкого и родного. Совсем беззащитный, он остался где-то там, далеко, и добежать до него было проблемой — камни, тяжелые, падали сверху на мраморный пол, превращая всю красоту и величие только недавно отстроенного дворца в ничто.

— Фрида, стой! — воскликнула Кэрри, пытаясь сдерживать крушение всеми силами.

Фрида не остановилась. Вскочив на трясущуюся лестницу, девушка, перескакивая несколько ступенек разом, понеслась в покои к королю и королеве, бежала на плач мальчика, который, по существу, не слишком-то и был кем-то любим и кому-то нужен, в отличие от неё и её сестры. Скорее, он был просто тем, кто освобождает её от престола, от извечных уроков этикета и тренировок в битвах на мечах. Фрида не может себе позволить лишиться такой свободы, не может лишить этот дворец его надежды и его будущего, законного и заслуженного будущего, не такого девианта и разочарования, как она. Над головой что-то прохрустело и упало у неё за спиной. Машинально, дергаясь и спеша, Фрида попыталась тяжелыми заклинаниями, которые едва помнила, сдержать потолок над собой, но раз уж этого не делала Кэрри — значит, бесполезно. И она не сможет.

Через мгновение, в глубине коридоров, эхом о стены ударился детский крик. Кэрри замешкалась, замерла и зажмурилась, пока уводила родителей подальше от дворца. Перед глазами стояла страшная картина: младенец, совсем маленький, сморщился в истерике, махал руками и ногами, а над ним, словно мясник или плача, возвышался двухметровый ледяной великан с чем-то, напоминающим топор, в руках. Он поднял орудие над головой младенца, мгновение и… Крик затихает. Стены дворца убила давящая тишина. Это как контузия, сковавшая это место, в этом времени.

Фрида застыла, когда увидела, как дрожит Маркус без половины головы. К глазам тут же подступили слезы, адская ненависть зажгла сердце, её впервые в жизни бросило в жар. Она стиснула зубы, посмотрела в красные глаза йотуна, и медленно-медленно, словно издеваясь, шагала к нему навстречу. Он смотрел на её, стоял, как вкопанный. В последний момент, не сдерживая ярость, Фрида схватила секиру дяди, и снесла голову нападавшему, громко взревев. Она не обращала внимания на то, что вокруг неё всё рушится и разбивается, что вот-вот ей на голову упадет камень с потолка, что сейчас её раздавит вместе с уже мертвым Маркусом под руинами некогда великого Асгарда, который в эту ночь пал от давних врагов.

Кэрри устало носится из стороны в сторону, цокая небольшими каблуками по кафелю одной из больниц Осло. Её руки дрожат, ноги, кажется, ходят сами собой, она их уже не контролирует, хотя она всегда контролировала всё. Её трясет. Это, к сожалению, замечает отец, как бы она ни старалась скрыть это своей умиротворенной иллюзией. Локи взмахнул рукой, развеяв сидящую рядом с ним иллюзию по воздуху, и проявив, словно старую фотографию, настоящую Кэрри.

— Я видела его. Я видела, как всё произойдет. Своими! Глазами! Я могла его спасти… — истерично цедит через зубы Кэрри, хватаясь за голову.

Элис и Локи бросили на неё понимающие взгляды. Женщина распахнула объятия, предлагая дочери успокоиться, слушая шум её сердца, и Кэрри спокойно села рядом, уложив голову матери на плечо. Она не сделала то, что могла бы — это её убивает, рвет изнутри, словно пытка, которая никогда не закончится. Из глаз текут слезы, стекают по щеке и по носу, но легче от них не становится. Маркуса, ни в чем неповинного новорожденного наследника, уже не спасти.

С другого конца коридора прямо на них шла разоренная валькирия, и пытающийся догнать и усмирить её гнев Тор. Элис тут же поднялась и пошла ей навстречу, чтобы взять весь удар на себя, и не успев проронить и слова, получила пощечину.

— Это из-за неё мой сын мертв! Из-за Фриды! — рычала, словно дикая медведица, Брунгильда, вновь замахиваясь. Элис приготовилась к ещё одному удару и сжалась, но руку королевы твердо остановил Локи, не менее разъяренный и злой, чем она. Валькирия отдернула руку и сделала шаг назад, зная, что он может надавить по самому больному, и тогда она не отвертится.

— Да, это из-за Фриды. Но убила его не она, пойми.

— Она одна из…

— Не смей называть её монстром, — Лафейсон поднял указательный палец и приложил к её губам, одним своим взглядом запрещая перечить, — Не. Смей.

— Я королева, — раздраженно говорит Брунгиьда.

— А я её отец.

Фрида сильнее вжимается в подушку, обхватывая её руками, слушая крики за дверью. Кардиограмма утомляюще монотонно пищит, перевязанная рука и сломанная шея ноют всё сильнее, и никакое обезболивающее не помогает. Странное чувство, что пробегает по всему телу мурашками по коже, по переломам и ушибам, что оставило на ней то крушение, не оставляя без внимания и её глаза — из них покатились горячие, обжигающие слезы, ошпаривающие шрамы на холодной и белой, как подснежник, коже. Чувство отреченности и отсутствия безопасности, доселе незнакомые, словно всплеск адреналина в падении поражают её и делают каждый вздох невыносимым.

Сейчас для неё существует только один верный выход — уйти прочь, не вернуться, оставить их с собой наедине, оказаться там, где она была кому-то нужной, в объятиях Арии, например, два месяца назад, в квартире своих дедушек, что показывают ей старые фотографии и рисунки, которым вот уже под сотню лет, в компании своих единственных друзей в лице меча, щита и черного голубоглазого кота. А может, лучше всего там, где все такие же, как она? В холодном и таинственном мире монстров, утративших короля. Что будет, подари она им королеву, подарив и безопасность тем, кого она всем холодным сердцем любит?

***

Асгард невыносимо холоден в белые ночи, свойственные для севера. Сияние пропадает, наверное, с начала весны до конца лета, а осенью иногда возвращается. Сейчас тонкие разноцветные иглы, что словно шелк устилали небо, не виднелись даже если присматриваться, а Фриде так не хватало хоть немного света именно сейчас, луча, что подсказал бы ей, куда деваться. Ария выставила её за дверь, и расплакавшись, принцесса убедилась, что ей точно пора уходить. Она смотрела вдаль, на море, разглядывая свои жесткие руки, с мозолями и ссадинами, что Кэрри бережно заклеивала пастырями уже не первую неделю. Девушка вздохнула, спрыгнула с камня, на котором сидела, и приземлилась черными сапогами в песок, который тут же загрязнил их. Локисдоттир устало вздохнула, отряхнула одежды, которые впервые за много лет были не платьями, а одним из папиных старых костюмов, только плащ не зеленый или изумрудный, как он любил, а голубой, как глаза Элис. Фрида не хотела уходить в Йотунхейм одна, поэтому взяла с собой то, что всяко напомнит о доме, с какой бы силой она не скучала.