Шоу безликих - Баркер Хейли - Страница 48

48

После чего берется за грим. Темным карандашом подводит мне глаза, наносит на ресницы толстый слой туши, а на веки — серебристые блестящие тени. И, наконец, тонким слоем блеска покрывает губы и щеки. Это все. Акцент сделан на глаза.

Я заглядываю в зеркало и не узнаю себя. На меня смотрит совершенно чужое лицо. Это не я. Костюм плотно облегает грудь и бедра. Надо отдать должное, он сидит безукоризненно, подчеркивая изгибы моего тела. В нем я ощущаю себя соблазнительно и женственно.

Внезапно мое тело наполнятся желанием увидеть Бена снова. У меня даже кружится голова. Будь он сейчас здесь, я бы не стала себя сдерживать. Нет, я бы не сердилась на него. Не смущалась. Мне было бы наплевать, кто он, откуда он и кто его мать. Жизнь слишком коротка. Моя жизнь слишком коротка.

Я никогда не смогу сказать ему о моих чувствах.

Я не успею полюбить его.

Минни встряхивает меня, как будто пытается стряхнуть с меня грезы.

— Хоши? Ты готова? Твой выход.

Бен

Я продвигаюсь сквозь толпу и останавливаюсь перед улыбающимся культуристом. Наши взгляды пересекаются. Интересно, сколько ему заплатили? Неужели он и впрямь гордится собой? Уверен, что исполняет важную роль? Я делаю вдох. Я должен что-то сказать, ему и этим людям.

Судя по всему, он замечает осуждение на моем лице, потому что от его самодовольной улыбки не остается и следа. Я смотрю на него, и экраны за его спиной начинает мигать. Они темнеют, а когда вспыхивают снова, картинка на них изменилась. Культурист переводит взгляд с меня на экран. Затем снова на меня, как будто не верит собственным глазам.

Из каждого угла павильона на меня смотрит мое собственное лицо.

РАЗЫСКИВАЕТСЯ! Бенедикт, сын Вивьен Бейнс. ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ 1 миллион фунтов.

Мне нужно поскорее убираться отсюда.

Хошико

На верхней ступеньке лестницы я по привычке крепко зажмуриваюсь и считаю до десяти. Я не осмеливаюсь задержаться на подольше, особенно после того, что Сильвио сделал в прошлый раз. Даже не верится, что это было всего пару дней назад. Сорок восемь часов назад.

Я открываю глаза. Мой взгляд тотчас устремляется к огромному, исходящему паром котлу, который опускается с потолка, слегка покачиваясь над зрителями. Я чувствую, что во рту все пересохло.

Внезапно арену наполняет бравурная музыка. Зрители ревут от восторга. Огни гаснут, лишь красный софит высвечивает фигуру Сильвио. Он далеко внизу, в самом центре арены.

В кои-то веки на нем новый костюм. Сегодня Сильвио нарядился красным дьяволом. Никогда не думала, что увижу его в таком виде, но вот он, стоит посреди арены в ярком эластичном трико. У него небольшие черные рожки и даже раздвоенный хвост, который при каждом движении болтается туда-сюда.

Вместо привычного хлыста в руках у него трезубец, которым он грозно сотрясает воздух, выделывая разные трюки. На плече у него, как обычно, сидит Боджо. Миниатюрная копия своего дьявола-хозяина. Это так абсурдно, так смешно. Сильвио скачет по сцене, и публика покатывается со смеху. Надо отдать этому дьяволу должное: он умеет привлечь к себе внимание. Я ненавижу его, но при этом не могу оторвать глаз. Сегодняшний костюм идет ему, как никакой другой.

— Дамы и господа! — кричит он. — Добро пожаловать на ночь Адского Пламени! Надеюсь, вы оценили нашу небольшую кучку дров! Разумеется, — со смехом продолжает он, — нам не хватает одной детали. Ибо какой ноябрьский костер без тряпичного чучела?

Толпа радостно улюлюкает и кричит:

— Тащи его сюда! Тащи его сюда!

Неужели им известно нечто такое, чего не знаю я? Чего они ждут?

Другой прожектор освещает на потолке центральный люк, как раз над костром. Из него, ритмично покачиваясь, опускается плетеная корзина. Внутри нее что-то шевелится.

Через пару секунд крышка на корзине приподнимается, и из нее, прикрытая мешковиной, появляется чья-то фигура. Сбросив с себя грубую ткань, она встает во весь рост и озирается по сторонам, в ужасе глядя на беснующуюся публику. Ну как я не догадалась раньше? Там, под куполом, не кто иной, как Грета.

Бен

Опустив голову и усиленно работая локтями, я проталкиваюсь сквозь толпу к выходу из павильона. Вдруг раздаются чьи-то крики.

— Стой, стой! Он здесь, в палатке!

На улице уже стемнело, но недостаточно, чтобы скрыться в тенях. Мое лицо светится на всех экранах. Толпы людей застыли как вкопанные и таращатся на объявление. Чтобы заполучить эту приятную круглую сумму, им нужно лишь найти меня.

За моей спиной раздаются крики, полицейские свистки, топот. Я едва успеваю нырнуть за дерево, и появляется тот самый культурист в сопровождении толпы охранников.

— Он только что был здесь! — кричит он. — Я его видел, всего секунду назад, здесь, в павильоне!

Их голоса тонут в громе оркестра. Музыканты идут строем по главной дорожке, не замечая всеобщей суматохи. Музыка гремит, не смолкая, сопровождаемая монотонным речитативом. Это те самые зловещие слова, которые я слышал накануне вечером.

Видишь, огонь все выше и выше. Кто в погребальном пламени выживет? Видишь, огонь все выше и выше? Кто в погребальном пламени выживет?

Раз за разом повторяя одни и те же слова, музыканты подходят все ближе, а их протяжная декламация становится все громче. В руках у них плакаты с изображением Хошико на канате, а также портреты другой маленькой девочки.

Не исключено, что она сейчас там умирает. Прямо сейчас. Возможно, она уже мертва.

Мне становится дурно. Я разворачиваюсь и стремглав бросаюсь к деревьям. Через несколько минут заскакиваю через пожарный выход в ближайший павильон.

Хошико

Вокруг арены загораются огромные экраны. Картинка разрезана пополам, и с одной стороны на меня смотрит мое же ошарашенное лицо, а с другой — лицо Греты. Теперь у меня не остается никаких сомнений. На платформе — именно она.

Закованная в цепи Грета испуганно озирается по сторонам. Ее нарядили мотыльком. На ней крошечная розовая пачка, на спине — трепещущие розовые крылышки. Какой-то механизм приводит их в движение, потому что они и в самом деле трепещут.

На крылышках, волосах и костюме мерцают цветные огоньки, отчего кажется, будто над всей затемненной ареной порхают мотыльки — лимонные, сиреневые, голубые, розовые. Волосы Греты заплетены в косички и подчеркивают ее розовые щечки и густо накрашенные тушью ресницы.

Желаемый эффект очевиден: она должна выглядеть юной и невинной. И, господи, так оно и есть. Она плачет; на розовом личике нарисован ужас. Я невольно выкрикиваю:

— Грета, оставайся там! Я иду к тебе!

Впрочем, к чему это я? Можно подумать, что у нее есть выбор. Можно подумать, ей есть куда идти.

Далеко внизу под ней оживает оркестр. Он исполняет мелодию, которую Сильвио всегда собирался представлять, как музыкальную визитную карточку Греты. Концерт Возлюбленного Мотылька.

Громче и пронзительнее других инструментов звучит скрипка. Ее звуки эхом разносятся над ареной. Я знаю, зачем нужна музыка. Она придает легкость и красоту смертельному танцу, который мы с ней сейчас будем исполнять. Зрители же будут уверены, что перед ними истинное искусство.

Между мной и Гретой лишь слабо натянутый канат. Не успеваю я ступить на него, как кто-то поджигает груду поленьев. Всего одно мгновение, и сухое дерево уже охвачено ревущим пламенем. Я еще не успела сделать и шага, как его злые языки устремились к основанию платформы, на которой стоит Грета.

Я, словно бегун на короткую дистанцию, перебегаю на ее сторону. Для баланса у меня нет никакого шеста, но мне наплевать на технику равновесия. Главное, не думать о падении, и тогда точно останешься на канате. Я устремляюсь к ней с такой головокружительной быстротой, с какой не бегала ни разу в жизни, лечу по тонкому тросу на высоте семьдесят футов над ареной.