Ай-ай и я - Даррелл Джеральд - Страница 16

Вскоре мы свернули с дороги и поехали по одной из просек. Она была уже, чем основная дорога, так что мы могли получше рассмотреть лес с обеих сторон. Время от времени дорогу нам перебегали крупные игуаны, девяти дюймов в длину, цвета золотистой и золотисто-коричневой карамели, с хвостами, ощетинившимися острыми выступами, как палицы средневековых воинов. Одна из ящериц с таким усердием рыла яму в бурой почве, что не удрала вслед за другими, а увлеченно продолжала рыть. Мы некоторое время понаблюдали за ней, соображая, роет ли она в поисках насекомых и личинок или — коль скоро это был брачный период — готовит яму для кладки яиц. В последнем случае, думалось нам, выбрано не самое безопасное место: стоило проехать грузовику с бревнами, и ее потомству конец. Впрочем, покопавшись еще пару минут, она неожиданно потеряла к этому занятию всякий интерес и, не обращая внимания на колеса «тойоты» в каких-нибудь двух футах от машины, юркнула в подлесок.

Мы свернули на большую поляну, по которой рассыпались камышовые и бамбуковые хижины рабочих лесничества. Тут же, под навесом из веток, для них были натянуты гамаки, а рядом располагалась большая бамбуковая хижина с верандой, куда мы сложили наше оборудование. Здесь же мы готовили, обедали, читали и вели записи. Рядом поставили свои палатки Джон и Квентин, а еще соорудили новую превосходную палатку для нас — она состояла из спальни на двоих (в которой, в случае необходимости, могли разместиться и четверо) и большого «предбанника» для оборудования. Потом из бамбука возвели баньку и «кабинет задумчивости». Впрочем, банька — слишком громко сказано: это было всего лишь видавшее виды жестяное ведро и банка для обливания. А так как воду сюда приходилось доставлять за несколько миль из речки, то она была на вес золота. Но, по крайней мере, никто из нас не зарос грязью.

Солнце пылало над лесом с беспощадностью костра инквизиции. Любой ветерок словно запутывался в ветвях деревьев и не долетал до лужайки. Мы ополоснулись тепловатой водой, но в результате вспотели еще пуще. После этого все отправились на общественную веранду, где пылали лампы-молнии и мерцал огонь, на котором готовили еду; струйка дыма и мерцание пламени придавали происходящему некое сходство с колдовством.

Колдовал же над огнем, готовя пищу, пахнущую так, что текли слюнки, сам месье Эдмонд — главный лесничий, обладавший бесценным для нас знанием леса, а главное, организаторскими способностями. Он был безмолвен и говорил, только когда к нему обращались, и имел привычку (свойственную, видимо, всем мальгашам) все время куда-то бесследно исчезать; но тем не менее за что бы он ни взялся, все получалось при минимуме возни. Он угостил нас великолепным цыплячьим жарким, за которым последовала розовая, как заря, папайя, которую он умудрился достать не знаю где: в этом лесу нет фруктовых деревьев. Полная луна, словно большой серебряный медальон, плыла по небу из черного бархата, сияя так ярко, что можно было читать, — в этом я убедился на практике.

Забравшись в палатки и укрывшись лишь разноцветными ламба, мы стали вслушиваться в звуки оркестра окружавшего нас ночного леса. Попугаи-ваза — что вообще-то несвойственно попугаям — по ночам иногда часами поют друг другу песни; и в эту нашу первую ночь они добрый час упражнялись в вокале, да так проникновенно, что в их пении тонули все прочие лесные звуки. Но как только пение смолкло, мы смогли прислушаться к звукам остальных лесных обитателей. Словно краски диковинного ковра, сплетались тихие голоса насекомых — звон, жужжанье, стрекотанье, пиликанье, трели, шуршанье и гуденье. На фоне этого изысканного ковра звуков ясно слышался голос мышиного лемура, самого маленького из всех лемуров: два таких животных прекрасно помещаются в чайной чашке. Это милейшие крохотные создания с серо-зеленым мехом и огромными золотистыми глазами; ручки, ножки и уши розового цвета и мягкие, как лепестки розы. Встречая себе подобного (предположительно чужака, вторгшегося в их владения), крошки лемуры выдают поочередно визги и трели, и тогда с залитых лунным светом веток слышатся целые встречные потоки ругательств на лемурьем языке.

Нам выпало сомнительное удовольствие послушать лемуров-маки совсем близко, парочка милых созданий пела прямо на ветвях дерева, что росло над нашей палаткой. Потоки стаккато самого низкопробного сорта резали нам слух, и мы вздохнули с облегчением, когда эти Божьи твари ушли. По причинам, известным только зоологам, их называют еще «лемуры-спортсмены», может быть из-за привычки прыгать с дерева на дерево. Этих животных имеется шесть подвидов, в том числе один с впечатляющим именем «лемур-спортсмен Милна Эдвардса». Поскольку питаются они в основном листьями, которые являются весьма слабым источником энергии, предполагается, что пищеварение у них происходит путем ферментации — то есть им приходится поедать собственные экскременты, «добирая» из них неиспользованные питательные вещества. Эти создания в чем-то сходны с кошками — так же лазят по деревьям и так же ведут ночной образ жизни. У них густая коричневая шерсть и большие уши и глаза. Дневные часы спортсмены проводят, свернувшись калачиком в дупле дерева. Ночью же они ведут активный образ жизни, чередуя спортивные упражнения с песнопениями замогильными голосами.

На следующее утро удрученный Кью обнаружил, что пойманные ранее гигантские прыгающие крысы благополучно улизнули ночью. Казалось невероятным, чтобы столь крупные животные с огромными головами просочились сквозь прутья наших разборных клеток, но факт оставался фактом. Сколько раз мы убеждались в наших поездках за редкими представителями фауны, что животные (которые не читают написанных про их повадки многоученых книг) способны удивлять и потрясать самыми неожиданными поступками. У меня был даже случай, когда сбежавшее животное через несколько часов после побега вернулось назад в клетку, из которой удрало. В общем, мы в глубоком унынии позавтракали и, не дожидаясь, пока пробудится мушиное царство, поехали осматривать ловушки.

Дорога к местам, где были расставлены ловушки, была широкой и сравнительно гладкой; здесь грелись на солнышке и охотились десятки игуан. Некоторые из них были крупными, старыми и коренастыми, а их шипастые хвосты напоминали викторианские подушечки для иголок. Здесь также было райское место для удодов, великолепных в своем розово-бело-черном оперении, а их хохолки, похожие на веера, придавали птицам такой боевой вид, будто они отправлялись на войну против всего царства насекомых. Шагая через лес, мы потревожили небольшую группу лемуров-сифака, бросившихся от нас прочь, однако периодически останавливавшихся и наблюдавших за нами с интересом, но и с долей тревоги, — примерно так коренные обитатели благословенного Богом места наблюдают за туристами, высыпавшими из автобуса.

Жилища, сооружаемые гигантской прыгающей крысой, велики по размеру и бросаются в глаза. Холмики вокруг нор указывают на то, что протяженность этих нор весьма значительна. Джон и Кью объяснили, что сперва они поставили ловушку у входа в нору, но увидели, как крыса с большим усердием прорывает обходной путь. Тогда был применен новый метод, оказавшийся успешным: ловушку заглубляли и загораживали ветками, так что крыса оказывалась перед непреодолимой деревянной стеной и путь из гнезда оставался только один — в ловушку. Как ни странно, но этим животным не приходило в голову просто прокопать второй выход.

Разумеется, обход ловушек есть скучная, рутинная работа, но после осмотра пустой ловушки остается надежда, что уж в следующей-то что-нибудь да будет. Между тем солнце поднялось над верхушками деревьев и стало невообразимо жарко. Ни малейшего шума, ни ветерка; казалось, лес, через который мы идем, написан масляными красками на холсте. Наконец мы подошли к первой ловушке, где, к нашему изумлению, сидела, удивленно оглядываясь, гигантская прыгающая крыса. Мы высвободили ловушку из веток. Наша добыча, хотя и была слегка встревожена, перенесла процесс вполне флегматично. С огромной осторожностью мы отнесли ее к «тойоте», — теперь другим настал черед осматривать остальные ловушки, а мне — следить за крысой, чтобы не удрала.