Ай-ай и я - Даррелл Джеральд - Страница 17

Животное было размером с небольшую кошку, с длинным толстым лысым хвостом, большими, но изящными розовыми лапками и огромными розово-серыми ушами, похожими на изысканные цветы. На первый взгляд это существо кажется совсем непохожим на крысу, скорее на одного из тупомордых коней с римских скульптур. Оно смотрит сквозь толщу белых жестких усов, словно через сетку кружев. Я попытался скрепить нашу дружбу, вручив крысе кусок сахарного тростника, но она взглянула на меня с таким выражением ужаса — ни дать ни взять гурман, которому официант подал живого лангуста.

Как и многие животные из малагасийской фауны, эти крупные крысы встречаются только на этом острове и, насколько нам известно, только на этом небольшом участке леса. А поскольку лес не застрахован от вырубки, то при столь узком ареале их будущее видится, мягко говоря, печальным.

Насколько я знаю, единственное исследование с целью пролить свет на личную жизнь этого странного грызуна было предпринято в 1988 году Джеймсом Куком, организовавшим десятинедельную экспедицию. Среди прочих тонкостей было открыто, что жилище воситсе (как этого зверька называют по-мальгашски) обычно имеет несколько входов, многие из которых закрываются мусором. Когда животное находится дома, но не принимает гостей, туннель блокируется свежевыкопанной грязью. Во многих случаях в таких жилищах обитает пара (или тройка) взрослых крыс и потомство. Животное ведет строго ночной образ жизни и выходит на поиск фруктов, цветов и нежной коры молодых деревьев при лунном свете. Согласно Куку, крыса покидает свою нору, действуя мощными задними лапами. Выйдя на свободу, она садится у норы и чистится. Весьма странная манера поведения: если животное покидает нору для того, чтобы сбить с толку хищника, терпеливо дожидающегося снаружи, так для чего же сидеть и заниматься личной гигиеной, требующей отвлечения внимания от внешнего мира? Впрочем, мои наблюдения над млекопитающими Мадагаскара показали, что большинство представителей местной фауны не слишком-то сообразительны, так что удивляться тут, собственно, нечему.

Вскоре вернулись остальные члены экспедиции с известием, что все ловушки удручающе пусты, и мы отправились с единственной крысой в лагерь, где она была помещена в большую клетку, обмотанную проволокой так, что убежать из нее было столь же трудно, как из Бастилии. На обратном пути, когда все сошлись во мнении, что одна крыса все же лучше, чем ничего, Кью неожиданно издал дикий, душераздирающий крик, сравнимый разве что с призывным криком бронтозавра в брачный период, и с силой нажал на тормоза, отчего мы затряслись, как Панч и Джуди, застигнутые ураганом. Я решил, что его укусило какое-нибудь из зловредных насекомых, обитающих в лесу, но ошибся.

— Похоже, мы переехали капидоло, — сказал он удрученным тоном, словно некто, обнаруживший, что растопил печку неизданной рукописью Шекспира.

Сообщение повергло нас в ужас.

— Как ты мог?! — вопросила Ли. — Бедный он, бедный…

— Мы же ловим их, а не истребляем, — сострил я.

— Я не мог объехать, — сердито заявил Кью. — Пусть не шляется по проезжей части!

— И пусть не переходит улицу в неположенном месте, — тихо добавил Джон.

— Лучше выйдем и посмотрим, — предложил я.

Кью вылез из «тойоты» с таким видом, будто шел за гробом кого-то из членов правительства. Вдруг он издал радостный крик и вернулся с неповрежденным капидоло в руках. В молодости эти животные, возможно, самые красивые из всех черепах, но, к несчастью, к старости их панцири сжимаются, становятся овальными и приобретают грязно-серую окраску. В противоположность им, молодые особи играют всеми цветами, их панцири раскрашены в ореховый, черный и светло-желтый. На голове, между светящимися глазами и верхней губой, светло-желтая отметина, создающая впечатление, что животное носит усы, какие носили наши прадедушки. Этой черепахе было, наверно, годика два, и у нее по-прежнему был круглый, сияющий, как у младенца, панцирь.

Капидоло, иначе плоская черепаха, — странное и вместе с тем обаятельное создание, о котором известно немногое. Она живет только на крошечном участке сухого леса в западной части острова, где бывает два сезона: теплый сезон дождей, когда жара может достичь отметки 45 градусов по Цельсию, длящийся три — пять месяцев, и холодный сухой, длящийся семь-восемь месяцев. Судя по всему, наибольшую активность эти животные проявляют во время ливней и после них, тогда как в сухой сезон (и ночью) они забираются под толстый лиственный покров на почве. Считается, что они откладывают одно довольно крупное яйцо за каждую кладку, но сколько бывает кладок в год — не выяснено. Предполагают (хотя уверенности в этом нет), что на продолжительный сухой период капидоло зарываются под землю и вылезают на поверхность в сезон дождей для размножения. Как и во множестве случаев, не только на Мадагаскаре, но и по всему миру, есть опасность, что мы перебьем этих бедняг прежде, чем разузнаем подробности их образа жизни. Да и лес, где они обитают, катастрофически сокращается, так как люди вырубают его на дрова и под пастбища. Когда истребят лес, то не только исчезнет капидоло, равно как и крыса-воситсе, которым негде будет найти пристанище, но и людям придется не сладко.

* * * Вернувшись в лагерь и поместив наши трофеи в подобающие клетки, мы решили, что неплохо бы выпить пива. Видно, того же самого захотели и мухи. Я-то надеялся, что жалобы компании на их количество были преувеличением. Какой же меня постиг шок, когда я убедился, что друзья, напротив, преуменьшали!

Во-первых, там были обычные комнатные мухи. Но от этих я по крайней мере знал, чего ожидать. Когда я налил стакан и заткнул пробкой горлышко бутылки, то обнаружил, что в нем уже нашли себе могилу по крайней мере десяток мух; я был слишком удручен, чтобы попытаться определить их. Они были округлые и размером примерно в половину нашей европейской мухи, которая так досаждает на кухне. Очевидно, они слишком ревностно отнеслись к задаче сопровождать нас с восхода до заката. Скорость, с которой они забирались в тарелку с едой или стакан с пивом, казалась немыслимой. Колышки, на которых держались палатки, чернели от них; насекомые так густо покрывали стол, что казалось, будто на нем живая скатерть. Многие в свободное от основного дежурства время залезали в ухо и знакомили с последним шедевром мушиной поп-музыки, причем ни мелодия, ни слова не были ни более благозвучны, ни более понятны, чем в обычной человеческой песне в стиле поп. Они напевали свои серенады, поднимаясь по ногам, рукам, лицу и другим открытым частям тела; но особое наслаждение испытывали они, когда кто-нибудь из нас был особенно беззащитен, моясь в баньке или сидя в гальюне.

Но Всевышнему, как видно, показалось мало ниспосланных нам мучений. Когда солнце стояло в зените и палило, как печь хлебопекарни, к обычным мухам присоединялись еще и мухи-галикты. Маленькие, круглые и блестящие, с полупрозрачными крылышками, они досаждали еще больше, чем вышеописанные мухи. Появляясь внезапно, тише тени, они садились на нас целыми полчищами. Из-за их тяги к влаге наша одежда, взмокавшая под палящими лучами солнца, становилась для этих тварей манной небесной. Они так покрывали наши руки, лица и ноги, что со стороны можно было подумать, будто мы в одночасье заразились ветряной оспой в тяжелой форме. Эти изверги набивались в ноздри, в уши и, что было особенно мучительно, в глаза. Убивать их доставляло мало удовлетворения. Одним ударом ладони можно было прихлопнуть до полусотни и более, но на их место тут же являлись полсотни новых, и издевательство, способное свести с ума кого угодно, начиналось сызнова. Я нередко думал, что, если отловить шпиона иностранной державы да подержать голышом в нашем лагере, он быстро бы во всем сознался без всяких иных пыток.

Чуть позже, когда мы становились невменяемыми от обычных мух и галиктов, налетали слепни — тихо, быстро и незаметно. Но каждый из них был вооружен даже не хоботком, а ленточной пилой, так что их присутствие обнаруживалось тут же. После них на теле оставались такие следы, будто какой-нибудь миллионер погасил о вашу кожу дорогую гаванскую сигару.