Ход кротом (СИ) - Бобров Михаил Григорьевич - Страница 113

— Кто?

— Шахтеры, — сказал новичок, выпростав голову из лямок. Оправил комбинезон, поставил ногу на лавку, перемотал портянку, натянул сапог и притопнул. — Шустрые донецкие хлопцы.

— Ты же сам донецкий?

— Ты, Григорий, в шуме расслышал плохо. Я донской, не донецкий. Казак я, — с вызовом поглядел Константин. — Потомственный.

— Во как… — машинист переглянулся с кочегаром. — А чего к нам, не в Красную Армию? Вашим же в Манчжурию набор объявлен. Прощение за Донецк, ордена-медали.

Константин влез во второй сапог, притопнул.

— Я с детства паровозы любил. Как он идет, паром дышит, перед мостом как закричит: словно птица в степи! Да кто меня спрашивал? У нас в станице был мальчонка один, летом над книгами голову сушил. Видели бы вы, как над ним девки смеялись! А он потом путейский инженер стал, выучился. Денег матери присылал: вся улица за хлеб выручала меньше.

Новичок аккуратно свернул штатское и положил в шкаф. Закрыл дверцу, щелкнул ключиком.

— А все равно его блаженным считали. Дурачком. Так он хотя бы иногородний числился, а я-то с малолетства в полк записан. Отец кричал: не позорь фамилию! Мы испокон веку казаки, не черномазые.

Про судьбу отца ни Григорий, ни Сашка не спрашивали. Вдруг убит. Расказачивание дело такое: Дон два года кровью тек.

Да и не время пока для задушевных разговоров.

— Пошли, — подвел черту машинист. — Мое тебе слово такое. Будешь работать хорошо, никто тебе старое не вспомнит. Но ты казачеством своим не козыряй особо. Люди тут разные. Кто Григорьева помнит, «царского атамана». У кого те же казаки жену, дочку или невесту ссильничали. В лицо, может, и не скажут. А в спину масляный щуп сунуть много ума не надо… Щупы, кстати, не забыл?

— Вот, — показал новичок новый набор, взятый в шкафчике вместо со спецовкой.

— Точки смазки, виды смазки помнишь?

— Не забыл еще, экзамен всего неделю как сдал.

За разговором пришли к стойлу: выгороженному решеткой участку здания, лепестку большой ромашки с центром в поворотном круге. На рельсах дремал черный, холодный, громадный «сорок второй». Константин припомнил заученное: колесная формула один-три-два. Так и есть, сначала «бегунковая», свободная ось с небольшими колесами. Затем три оси с огромными тяговыми. Под кабиной еще две «бегунковые», на них шатуны паровой машины не давят.

— Масло там, начинай.

Григорий полез в кабину. Сашка загремел стояночным ключом, потом скрылся в прицепленном тендере. Константин занялся смазкой: своя марка для цилиндро-поршневой группы, своя для ходовой, своя для вспомогательных механизмов. На хорошем паровозе, вот как нового выпуска «Орджоникидзе», механизмов хватает. Главнейший среди них инжектор, что вдувает воду в горячий котел. Ведь раскочегаренный котел кружкой не пополнишь: давлением все назад выпрет, еще и паром обварит. Затем песочница: под каждое колесо проведены тоненькие трубки, песок сам по ним не пойдет, и здесь давление надо. Наконец, под полом тендера вращается винтовой вал-шнек: для подачи угля ближе к лопате кочегара.

Константин выполнял привычные по училищу работы, отмечая их в контрольном листе. Машинист наверху махал уже сигнальным флажком — веера на железной дороге не прижились, у «черных» имелся собственный форс, ничем не уступающий морскому. Заправщица, веселая девка в мужском комбинезоне и красной косынке, подкатила на тележке, по мосткам под самой крышей, толстенную змею от гидроколонки:

— Дядь Гриша, кипяточку?

— Не, обычной давай. Новичок у нас.

— Красивый хоть? Или как вы?

— Пожалуюсь тете Любе, вы… Выдерет!

— Ой, Григорий Степанович, вы все обещаете да обещаете!

Армированный толстый шланг защелкнулся на приемной горловине; упираясь коленом, Григорий затянул замок, махнул круглолицей заправщице. Та, отчаянно виляя кормой, повернула вентиль — вода пошла.

Кочегар уже открыл заслонку конвейера, подергал сигнальный шнур: уголь давай. Со скрипом провернулся флажок-указатель: топливный диспетчер заявку принял. Под потолком задрожала толстая черная труба, затем поток дробленого, калиброванного угля посыпался в тендер. Двадцать три куба угля, четыре тонны воды на перегон в сорок верст. Или по-новому, восемьдесят километров.

Закончив заправку, мужчины набились в кабину. Машинист Григорий, собрав контрольные листы, подписал каждый, вложил в арборитовый кармашек на дверце и сказал:

— Ну что, новичок, экзамен готов сдавать?

Константин молча кивнул. Машинист посмотрел на Сашку; кочегар сейчас же подал вычищенную широкую лопату. Константин с ухмылкой отстранил ее:

— Рано. Растопка где?

Разровняв уголь по топке аккуратным слоем, Константин поджег сперва растопку, а затем и небольшой шалашик из сосновых поленьев. Дожидаясь, пока возьмется уголь, осмотрел саму лопату. Вроде бы без подвоха, вымыта чисто. Из чемоданчика вынул припасенный для экзамена кусок сала, положил пока на расстеленную газету.

Загорелся уголь. Констанин прокалил на нем лопату и добрых полчаса распихивал огонь по топке, добиваясь ее равномерного прогрева. Наконец, горело уже по всему поду; тогда только Константин намазал вынутую лопату жирно салом и расколотил в нее четыре поданых Сашкой больших яйца. Кочегар налег на рычаг открытия топки, удерживая створки распахнутыми все время, пока новичок сосредоточенно двигал над жаром лопату. Скоро зашипело сало, затрещало и запахло так, что даже высоко на подкрышных мостках заправщица не утерпела:

— Мужики, хоть попробовать оставьте!

— Цыц! Не пи… Пиликай под руку! — Григорий закашлялся. Понабрали баб на мужское дело, ино уже и душу не облегчить. А новичок ничего, даже не вздрогнул… Похоже, толк будет.

Константин, все с той же легкой ухмылкой, вытащил готовую глазунью:

— Да пусть слезает. Нарочно же четыре яйца брали, да?

Кочегар облегченно выпустил рычаг, и тяжеленные створки топки грохнули, смыкаясь.

Григорий, не отвечая, осмотрел готовку. Не подгорела, «соплей» непрожаренных тоже нет. И даже все четыре глазка целы. Верный взгляд у новичка, рука твердая.

— Годишься, — вынес решение машинист. — Машка! Слезай! Перекусим! Все равно ждать, пока котел греется.

Заправщица ссыпалась по лесенке, что заправский матрос по трапу. Кочегар по-новой протянул руку:

— Сашка.

— Костя, — ответил новичок.

— Гришка, — машинист поймал за талию девушку, второй рукой вручая ей деревянную ложку.

— Мария, — девушка похлопала темными глазками. — Не смотри, что чумазая, вечером на танцах королевой буду. Придешь?

— Придет, — ответил машинист, — послезавтра. Мы же сейчас на Полтаву.

Ложки заскребли по лопате. Съели глазунью, съели сало новичка, лук и хлеб Гришки, запили чаем, что успел заварить машинист прямо на горячей дверце топки.

— Благодарствую! — заправщица выскользнула из Гришкиной руки, хихикнула и полезла наверх. Новичок ей вслед не глядел, он глядел на заляпанную газету.

— Что там? — сунулся и Сашка. — О, бухаринцам приговор вынесли. Наконец-то. Целый год расследовали. А это что? Махновцев так и оставляют в ранге Особой Республики?

— Постой, — сказал Григорий. — Парторг в клубе обещал подробно информацию сделать.

— Мы же выходим, — напомнил Сашка. Машинист поглядел на термометр, легонько постучал неровно стриженными ногтями по манометру:

— Прогрелся котел. Пожалуй, можно уже давать жару.

Сашка встал и Костя поднялся ему помочь. Но в рубке не хватало места, кидать уголь мог лишь один человек. Так что новичок просто нажал на рычаг топочной дверцы и ждал, пока Сашка с ловкостью, выдающей богатую практику, наполнил адскую пасть жирно блестящим в алом свете антрацитом.

Теперь снова требовалось ждать подъема паров. Тут в дверцу будки с правой, со стороны машиниста, забарабанил мальчишка-посыльный.

— Григорий Степанович! Всем идти в клуб на информацию! Прямо сейчас!

— У нас котел вводится! Кого я оставлю?

Но пацан, понятное дело, не дожидался ответа. Белкой взлетев на мостки, он уже топотал под крышей в соседнее, сорок третье, стойло.