Хитиновый мир (СИ) - Брыков Павел - Страница 31

Когда в воображении Артёма возникли эти вопросы, служилось нечто странное. К нему пришли ответы. Но они касались не Мартина, а какого-то… незнакомца, вернее, многих незнакомцев, участников чего-то… страшного. Артёма вдруг напугала возможность заглянуть за пелену, чего ранее с ним никогда не было. Интуиция подсказывала, что новая история опасна, страшна и ни к чему хорошему не приведет. Однако Артём не стал одергивать себя, а последовал за неведомым подсказчиком и, следуя за своим болезненным любопытством, он поднялся, широко открыл глаза и окинул внутренним взором всю равнину, на которой были расставлены действующие лица НОВОГО МИРА.

…Он резко поднялся, шумно вдохнув всей грудью воздух, словно только что вынырнул с десятиметровой глубины.

На глаза навернулись слезы.

Кровь колоколом стучала в голове, пульсировала в висках, ладони вспотели, подмышками противно взмокло.

Подобного с ним ещё не случалось. Такого он не мог даже представить в своих самых извращенных фантазиях. То, что он узнал, выходило за грань греха, табу, любых божественных законов. Открывшееся ему преступление было вне правды и лжи, добра и зла. Если все это произошло на самом деле, то совершивших святотатство да проклянут все священнослужители мертвых, современных и будущих религий.

Артём долго не мог отдышаться. Сидел, тупо уставившись в одеяло, снова и снова проворачивая в голове только что увиденное.

Это как пережить кошмар наяву.

Он ведь даже не засыпал — все произошло при ясной памяти и трезвом уме.

Артём оглянулся.

Алексей и Убитый были увлечены своими разговорами, продолжая громко шептаться, совершенно не обращая на него внимания.

Девчата уже спят.

Жизнь вокруг течет, словно ничего страшного не произошло, но Артём-то знал, что если его видение правда, то нет больше в этом мире справедливости и небесного милосердия. Конечно, после ужасов Первой и, особенно, Второй Мировых войн удивить кого-либо сложно, но в этом-то и состоит тяжесть преступления! Свершившие его знали, что такое лагеря, газовые камеры, массовые расстрелы и тотальное уничтожение иноверцев, иноплеменников. Нет в природе такого греха, которого не совершили бы во второй раз, третий и так до бесконечности. Ужасы повторяются и повторяются. Самые отвратительные черты человеческого безумия постоянно воплощаются через кровь и мясо. Обида и Унижение порождают Насилие, а Насилие порождает Страх, Слезы, Гнев и Ненависть, а потом обратную последовательность — ненависть, гнев, слезы и страх, который часто завершается насилием. И так до бесконечности. Но ЭТО преступление… оно стоит вне бесконечности. При этом оно, в своем роде, уникально, математически выверено, гармонично, если может присутствовать гармония в столь чудовищном поступке… Но случайно ли оно? Может это какой-то обряд, неведомое заклинание или аркан? Фантазия Артёма богатая и ему легко было представить некую силу, вторгшуюся в наш мир, чтобы совершить небывалое святотатство, но… В этот раз знание произошедшего преступления было полным, не терпящим трактовок или гаданий. Было начало и конец. Соучастники и виновные все на виду и не скрываются. Жертвы уже похоронены. Среди мертвых много соучастников и виновных. Да, иногда так бывает…

И что теперь ему делать с новым знанием? Что?!

Артём приказал себе заснуть.

Завтра он обязательно встретиться со стариком.

У него появились вопросы, на которые может ответить только сумасшедший.

19. Встреча с неизбежным

Артём тянул два дня — субботу и воскресенье. Уговорить свою совесть оказалось легко, спросив ей: «Куда спешить?». На выходные надо отдыхать, а не ломиться в страну кошмаров. Но он вспоминал рассказ старика, как тот тянул и не шел к нему знакомиться. Неужели Артём больший трус, чем тот сумасшедший? Он-то, бедолага, пересилил себя и пришел к кинотеатру, так почему же Артём трусит? Элементарный страх? Но, когда ты узнаешь о такой трагедии, неужели в душе может остаться место для столь низкого чувства?

В понедельник Артём на работу не пошёл.

Достав конверт, он ещё раз сверил адрес. Привел себя в порядок, легко позавтракал, оделся потеплее, и поехал искать дом. В том поселке за городом он когда-то гостевал и несколько дней подрабатывал в растущем на окраине черешневом саду. Добрался за час с пересадкой, потом пешком идти полчаса по грязным улочкам, среди старых перекошенных, неуютных, словно снятых с чужого плеча, одноэтажных маленьких хат. Гнилые заборчики с ржавыми воротами, не дороги, а глубокие колеи с грязью на полколеса. Странно, но в этот утренний час над поселком не раздавались звуки, которыми обычно наполняется частный сектор. Где кудахтанье кур, бубнение радиоточек, лай собак, скрип калиток? В окнах не горит свет. Во дворах не видно людей. Никто не попался навстречу, не обогнал — все улицы в обе стороны были пусты. Только от трамвайной остановки его сопровождали две дворняги, но отстали, когда поняли, что еды у Артёма нет.

Наконец, он вышел на указанную улицу и нашел нужный дом. Грязный, с древними стенами и битой черепицей — в таких, обычно, жили старые шахтеры, которым по молодости хватало денег на постройку своего дома, а в старости они уже не имели возможности поддерживать нарядный вид. Посмотришь со стороны — разваливается хата, но войдешь внутрь — вроде ничего, чистенько, уютно.

Калитка была не заперта.

Во дворе собаки не видно. Артём с опаской огляделся — вдруг где-то спряталась? Вроде нет — тихо. Фруктовые деревья голые, без листьев, из земли торчат сухие палки — остатки былых зарослей кустарников. Вдали чернел вскопанный на зиму огород. Дом стоял по левую руку от утоптанной дорожки. Справа стоял с покосившимися стенами сарай, который когда-то служил гаражом, но сейчас в нем было почти пусто. Окна без стекол, поэтому Артёму хорошо был виден весь наваленный внутри хлам: старые велосипеды, доски, какие-то коробки с тряпьем, металлические пруты.

Воздух наполнен запахом печной золы и шлака, какой-то химии, удушливого дыма от тлеющих костров с ближайшей свалки. Артём, ни секунды не задерживаясь на улице, вбежал на крыльцо и дернул на себя дверь.

Вошел, осмотрелся.

Темный узкий коридорчик, вешалка в углу, шкаф, дощатый пол с давно облупившейся краской. Внутри натоплено. Тихо — окошко маленькое и звуки с улицы почти не попадают внутрь. Слева ещё дверь. Она приоткрыта. Свернул. Вторая комнатка, скорее всего кладовая — дальний угол был отведен под полки с банками, ящиками и бутылками. В полу люк ведущий, наверное, в погреб. Три шага и вот он уже в жилой части дома. Гостиная, она же кухня, с большим столом, стульями, печкой. Закрытые шторами дверные проемы в зал и одну из комнат. Серые занавески с вырезанными по краям узорами собраны в петли и обрамляют небольшое окно. Двери, похоже, никто не красил лет десять. Все старенькое, пожившее и повидавшее многое на этом веку. Нарядно только смотрится угол, где стоит печка — стены там отделаны белым кафелем и бросаются в глаза своей стерильной чистотой.

В печи горит огонь, он виден сквозь щель чуть приоткрытой заслонки. Слышны равномерный гул в трубе и потрескивание дров. Из железного ящика для хранения угля торчит кочерга. В гостиной тепло, чисто и уютно. Артём, успевший замерзнуть на улице, сразу почувствовал себя лучше. Он постоял, прислушиваясь, но дом был тих.

— Есть кто?

Сначала ничего не происходило, но вдруг в глубине послушался скрип железной сетки на кровати. В гостиную, растирая ладонями заспанное лицо, вошел тот самый старик. Посмотрел на гостя, нахмурился. Розовые губы сжались в нитку. Он был одет в спортивные брюки и клетчатую рубашку. Скорее всего, так и спал в одежде.

— Пришел.

— Пришел, — ответил Артём.

— А я рань встаю, печь, то, сё… Чаю попьешь, а потом снова в сон клонит. Это самый для меня сладкий час. Одно плохо — потом просыпаться. Голова болит. Это если переспать. Вовремя поднял…

Старик подошел к умывальнику, открыл кран, сложил ладони лодочкой, набрал воды и, зажмурившись, несколько раз плеснул на лицо. Выпрямился. Капли стекали по бровям, щекам, собирались на кончике носа, пока не срывались вниз, а он так и стоял, с закрытыми глазами.