Год Дракона - Давыдов Вадим - Страница 39

– Да нет, нисколько, – Майзель улыбнулся. – И знаете что? Я, право, не уверен, понравится ли вам такая идея. Хотите провести в моем обществе некоторое время? Понаблюдать за мной, как видят меня мои сотрудники? Каждый день? А? Решайтесь.

– Надеюсь, вы шутите?

– Отнюдь, дорогая. Я серьезно. Ныряйте, тут неглубоко.

Конечно, он знал, что журналистское расследование, «погружение» – настоящий конек Елены. То, что ей всегда с таким блеском удавалось. Вот негодяй, подумала она, впрочем, безо всякой злости. Ну, держись!

– Почему?

– Что?

– Почему вы решились предложить мне это? Вы же знаете, я не пощажу вас, если узнаю, что вы мне соврали сейчас или соврете потом?

– Соврал? Когда?

– Сейчас. Все, что вы говорите. И... Эта история из вашего детства. Зачем вы мне ее рассказали?!

– Вы спросили. Я ответил. Только и всего. Я не такой примитивный, пани Елена, как это может показаться на первый взгляд. А врать? Да я и в мыслях такого не держу. Чего ради? Мне не нужно вас обманывать. Мне достаточно было отказаться говорить с вами. А казаться лучше, чем я есть... Это не мое. Так как?

– Я согласна.

– Отлично, – Майзель просиял. – Я знал, что вы смелая девочка.

– Я не девочка и ненамного вас моложе. Если моложе. И если нам предстоит некоторое время... работать вместе, – крошечная пауза не ускользнула от внимания Майзеля, но он не подал виду, – я прошу вас, по возможности, избегать покровительственных интонаций в общении. Это будет мешать нам обоим. Я догадываюсь, – вы с вашей внешностью пользуетесь у женщин сногсшибательным успехом, и на очень многих из них подобный тон производит планируемый эффект. Но для меня вас слишком много. Я предпочитаю раз и навсегда избавить вас от всяких иллюзий, а себя – от ваших ухаживаний, которые, как я догадываюсь, могут уложить на лопатки кого угодно. Вы – герой не моего романа, вы – объект моего профессионального интереса. Возможно, ваш мужской биомагнетизм и может кого-нибудь сбить с толку, но только не меня. У меня для этого слишком много рассудка и опыта. Что это вы так улыбаетесь?

– Пани Елена... А кто же он, герой вашего романа?

Елена хотела ответить какой-нибудь дерзостью, но передумала, понадеявшись, что оставшись серьезной, вернее собьет с него спесь, – потому что ее дерзости в какой-то момент перестали его злить, и она это с большим удивлением заметила:

– Человек, которого я могу уважать, и чьи слова не расходятся с делом. Тонко чувствующий и понимающий мои чувства. И уж точно не роковой красавец под два метра ростом с ушками, как у чертика, и голливудским оскалом, в котором поместится целиком моя голова... Да перестаньте вы хохотать, черт вас побери совсем!!!

– Простите, – Майзель провел рукой по лицу, словно стирая с него улыбку. – И что же, встречались вам такие мужчины?

– Вы отлично знаете, какие мужчины мне встречались, – рассвирепела Елена. – Или вы думаете, я не понимаю, – прежде, чем допустить меня к вашему телу, ваши ищейки насквозь просветили меня и все вокруг меня во всех мыслимых и немыслимых диапазонах?!

– Вы это заметили? – прищурился Майзель.

– Нет. Я не заметила. Но догадалась.

– Слава Богу, – вздохнул Майзель. – А то я испугался, что они вас побеспокоили. – Он снова улыбнулся. – Простите. Вы просто очень смешно сердитесь.

– Вы не первый, кому поначалу бывает смешно. Обычно потом становится весело всем остальным.

– Я не боюсь показаться смешным.

– Как мило с вашей стороны. И почему же?

– Потому что умею быть по-настоящему страшным, – Майзель коротко взглянул на Елену из-под полуприкрытых век, и взгляд этот весьма однозначно подтвердил правоту произнесенных слов. – Кроме того, если вы вздумаете изобразить меня смешным, вам просто никто не поверит. Это не будет соответствовать правде жизни.

– Ну, хорошо. Я думаю, нам сейчас не стоит делить шкуру не... недобытого дракона. Каков будет формат наших встреч?

– Мой рабочий день начинается в шесть утра. Встаю я в пять. Ложусь в четыре. Иногда не ложусь.

– В четыре... ночи?

– Ну, не дня же. В воскресенье я обычно отдыхаю.

– Почему не в субботу?

– Потому что его величество отдыхает в воскресенье, – Майзель усмехнулся. – И это единственный день за всю неделю, когда мы можем более или менее спокойно поговорить, и не только о делах. Но мы отвлеклись. В течение дня могут случаться, разумеется, всякие непредусмотренные рабочим расписанием моменты. Вот так. Все это время я буду для вас полностью доступен, о чем отдам соответствующие распоряжения.

– А секреты?

– Вас интересуют секреты?

– Нет. Во всяком случае, не секреты, как таковые.

– Ну и прекрасно. Предоставьте мне позаботиться о деталях. Итак, завтра в шесть?

– В десять.

– Невозможно.

– То есть?!?

– В шесть, пани Елена. Уйти вы можете в любое время, но прийти – только в шесть. Потому что в десять я могу быть уже в Лондоне или Антананариву. Или на Луне. Понимаете?

– Кажется, да.

– Замечательно. А сейчас я отвезу вас домой. Не возражаете?

– Это что? Позвольте вам выйти вон?!

– Вам нужно отдохнуть, пани Елена, – улыбнулся Майзель, и по его улыбке она поняла, что он не шутит. – Мой ритм довольно сложно выдержать. Мои помощники работают в две смены, и я подумываю, не учредить ли мне третью, потому что люди просто падают с ног.

– Просто невероятно, что делает с человеком жажда наживы. Что ж, поехали!

ПРАГА. ИЮЛЬ

Это было похоже на то, как если бы у Елены вдруг вытащили пробки из ушей и сняли повязку с глаз. Майзель словно задался целью сшибить ее наземь, обрушив на нее разом весь чудовищный коловорот своей жизни. Но это было не так-то просто, как могло бы показаться при взгляде на хрупкую фигурку Елены. Она честно отрабатывала свою – пускай временную – причастность к нему.

И – спрашивала, спрашивала! Своими вопросами она пыталась нащупать в его панцире хоть какую-нибудь, хоть крошечную щелочку, в которую можно было бы просунуть лезвие ножа, надавить, раздвинуть, а потом и разломить пополам, чтобы увидеть живую, беззащитную плоть. Но Майзель, казалось, состоял весь из одного только панциря – непоколебимой, спокойной, веселой уверенности в собственной правоте. Это было иногда до такой степени непонятно, что заставляло Елену срываться и выходить из себя. Только Майзеля вывести из себя было совершенно нереально – как ни пыталась Елена, ничего у нее не получалось.

– Кстати, как вам удалось так быстро и так великолепно выучить чешский? У вас даже акцента нет! Я знаю, что вы умеете учиться хорошо и быстро. Но чешский? Это далеко не самый простой язык. Конечно, похож на русский, но уж очень отдаленно. И произношение... Нет-нет, я помню ваш рассказ, – Разве такое забудешь, пронеслось в голове у Елены. – Но... Это же мистика, на самом деле. Это же не может быть так просто!

– Да вот, дорогая, так как-то все. Очень хотелось, наверное.

– Это даже не смешно.

– А кто вам сказал, что я собираюсь вас развлекать?!

– Пожалуйста, пан Данек. Вы же прекрасно понимаете подоплеку вопроса.

– Возможно. Или нет. Ну, хорошо. Да, я хотел – и хочу – чтобы люди, с которыми мне приходится работать и делать одно очень большое и очень важное дело, не ощущали хотя бы языкового барьера. И я много над этим трудился. Разумеется, если бы не врожденные способности и некоторые благоприобретенные навыки, это было бы невозможно. Но я вообще быстро соображаю. И чешский – вовсе не единственный язык, которым я владею так, что могу на нем думать.

– Ну, допустим. Зайдем тогда с другой стороны. Почему – Майзель? Я не спрашиваю, как вас звали раньше, это, в конце концов, не так уж и важно.

– Ох, пани Елена, зубастая вы щучка. Вы же наверняка неплохо знаете историю.

– Конечно. Но неужели вы думаете, что мало-мальски грамотные и здравомыслящие люди верят в эту дурацкую легенду о вашем мифическом родстве с Мордехаем Майзелем?