Наследники по прямой. Книга первая - Давыдов Вадим - Страница 43

— Ого, — усмехнулся Гурьев. — А ведь я могу расценить это, как бунт на корабле. Не боитесь?

— Вы… Вы что себе позволяете?!

— Я шучу, Анна Ивановна, — Гурьев наклонил голову набок. — И очень рад, что вы так Дениса понимаете. Мне он тоже нравится. А это, я думаю, не случайно.

— Вы уже с ним стакнулись, — с явной ревностью в голосе проворчала Завадская.

— А как же иначе. Не только стакнулись, как вы выразились, но и остаканили полную конгруэнтность жизненных позиций при всём разнообразии тактических подходов. Вот только непонятно, как они с Маслаковым уживаются.

— Они и не уживаются, — пригорюнилась Завадская. — В прошлом учебном году мне дважды едва удалось предотвратить рукоприкладство. И не вижу ничего смешного! Ничего, абсолютно!

— Я тоже, — согласился Гурьев. — Обещаю провести разъяснительную работу.

— Да уж будьте так любезны!

— А с каких это пор школьный учитель, пусть даже и парторг — член бюро горкома?

— Трофим Лукич — заслуженный партиец, на партийной работе с двадцать четвёртого года… Что?

— Ничего, — очаровательно улыбнулся Гурьев. — И?

— И школа у нас не совсем обычная. У нас учились и учатся дети городских руководителей, поэтому и внимание к нам повышенное.

— И давно?

— Довольно давно.

— Ну, ясно. Ему-то в радость. А Вас не утомляет?

— Нет, — нахмурилась Завадская. — Яков Кириллович, я Вас попросила бы.

— Да-да, конечно.

— Я надеюсь, Вы понимаете.

— Я понимаю даже гораздо больше, — Гурьев стёр улыбку с лица с такой скоростью, что Завадская вздрогнула, и метнул желваки по щекам. — Увы. А ещё я очень много знаю. Так что Вы не бойтесь, дражайшая Анна Ивановна. Я прикрою, если что. Поскольку имеются и возможности, и полномочия.

— Вот как.

— Да. А пока, с Вашего позволения, откланяюсь, — и Гурьев поднялся.

Сталиноморск. 5 сентября 1940

Проконтролировав копающихся в крепости археологов, Гурьев отправился на работу. Зайдя на урок в 10 «Б», — история, улыбнулся Широковой изо всех сил, отчего бедняжка едва удержалась на ногах, повернулся к классу и, грозно насупившись, велел остаться на классный час. И вышел, слыша за спиной радостный шум, который успел уже полюбить.

Не то чтобы он волновался. Просто Гурьев положительно не ведал, с какого угла приступать к задаче, и потому решил начать, как Бог на душу положит:

— Ну, архаровцы, — он обвёл своих подопечных грозным взглядом, — признавайтесь, чья это идея — заполучить меня классным папой?

Ребята загалдели, засмеялись. Гурьев поднял руки:

— Вот что, дети мои. Раз вы такие умные, то план внеклассной работы будете сами составлять. Вы всё-таки в школе десятый год, а я — четвёртый день. Так что — вам и карты в руки.

Тут уже гвалт поднялся совершенно невообразимый. Гурьев сел за учительский стол и с отсутствующим видом уставился в окно, боковым зрением наблюдая за учениками. Кажется, начало им понравилось.

— Яков Кириллыч, Вы серьёзно?!

— Во здорово!..

— А можно…

— Да подожди ты! Дай сказать…

— Яков Кириллыч, Яков Кириллыч! А мы, значит, можем всё, что хотим, делать!?

Гурьев задумчиво поскрёб большим пальцем ямочку на подбородке:

— В пределах разумного. Я не уверен, что предложение покидать стулья из окна найдёт в моём лице широкую поддержку. Кроме того, я категорически не одобрю идею забросать прохожих водяными бомбочками. Ну, а в остальном — пожалуйста.

Ответом ему был громовой хохот. Когда он смолк, кто-то из мальчишек сказал:

— А мы в походе сто лет уже не были! Яков Кириллыч, давайте сходим, а?

— Куда?

— А в Старую крепость. Можно?

Почему нет, подумал Гурьев. Хороший повод для истории. И кивнул.

— Ур-р-ра-а-а-а-а!!!

— Значит, первым пунктом внеклассной работы у нас поход. Когда?

— А в воскресенье!

— Следующее!

— Нет. Не годится. Я могу двадцать первого, а потом буду смертельно занят. Годится двадцать первое?

— Годится!!!

— Добро. Быстро сели все на места, сейчас распишем, что взять с собой и кто что понесёт. Ну, тише, я кому сказал?!

Когда обязанности распределились, Гурьев встал у доски:

— Все свободны, кроме Чердынцевой.

Класс, радостно заулыбавшись, загрохотал было крышками парт, но замер, услышав голос нового классного воспитателя — спокойный голос, модуляции которого, кажется, искажали пространство:

— Тихо и по одному. Сомов, Остапчик. Ваше задание в силе. Ждите в коридоре.

Когда ребята, всё больше на цыпочках, покинули кабинет, Гурьев подошёл к Даше, сел за парту с ней рядом:

— Что надумала, дивушко?

— Ничего, Гур. Не знаю.

— Дело ясное, что дело тёмное. Не знаешь, когда точно отец возвращается?

— Нет. Это же военная тайна!

— Ну да, ну да, — покивал Гурьев. — Конечно, тайна. Это правильно, это ты молодец. Ладно. Двигай к Нине Петровне, ребята ждут. Что-нибудь нужно, кстати? Продукты, может быть?

— Мы с Денис Андреичем в военторге вчера по папиному аттестату отоварились. Нине Петровне всё кстати. А я… Мне много не нужно.

Это точно, подумал Гурьев. Много не нужно. Двое за руки, двое за ноги. А пятый с инструментом. Порвут, как козу. Никакая наука не поможет. Сказать ей об этой записке, будь она неладна? Если всё это именно из-за докладной Чердынцева, и черновик уже ушёл за кордон — а она не знает об этом? Или она ничего вообще не знает? А если я ошибаюсь? Если всё это — чулки и помадки? Если я начну сейчас её расспрашивать, начнётся настоящий кошмар — «не думай о белой обезьяне». И она перестанет мне верить. И я не смогу ей сказать потом нечто куда более важное, чем эта проклятая записка. Нет. Нет. Нельзя. Её доверие, она сама — важнее, неизмеримо важнее любой толпы кораблей и самолётов. Поэтому — нет. Не скажу. Не спрошу. Точка. Иерархия приоритетов. Он представил себе — нет, не представил, разве можно представить такое?! — подумал о том, что станет с этим лицом, с этой кожей, с этими глазами, когда в них плеснут серной кислотой. Подумал, как легко — при помощи маленького кусочка свинца — превратить это живое, ненаглядное чудо в кусок холодной протоплазмы. Что случится, когда она попадёт в крючки к «специалистам» — профессионалам, внутри которых сидит настоящая нежить. С другой иерархией приоритетов. Как станет ошмётками человека, готовыми на всё, абсолютно на всё — лишь бы прекратилась боль. И когда эти творят такое — ах, какая у них эрекция. Гурьев прищурился на миг и отвернул голову, чтобы Даша не увидела его глаз. Не нужно было ей сейчас этого — глаза его видеть.

— Гур? Что с тобой?

— Ничего, ничего. Всё нормально. Идём, у меня ещё дела.

— Какие?

— Дарья. Давай ты не будешь пытаться мной управлять.

— Нет, — Даша провела рукой по роскошной своей косе, перекинула её на грудь. — Я не пытаюсь. Но я же сказала, что я собираюсь тебе помогать. А чтобы правильно тебе помогать, я про тебя должна всё знать. Всё-всё! А то — я чувствую, но сказать никак не получается.

Что ты за диво такое дивное, ужаснулся Гурьев. Как же это так, а?!

— У меня действительно дел по горло.

— Это не ответ, — нахмурилась Даша.

— Ох, не строй меня, дивушко, — покачал головой Гурьев. — Это, знаешь ли, чревато.

— Я тебя… не строю, Гур, — тихо сказала девушка. — И не вешаюсь тебе на шею. Ты сам сказал, что мы друзья. У друзей не должно быть секретов друг от друга. Я же не виновата, что мне нечего тебе рассказать. И потом, если я у тебя на глазах буду, тебе станет спокойнее. Разве не так?

Ох, дивушко моё, подумал Гурьев. Дивушко, дивушко. У тебя есть, что мне рассказать. Но я не спрошу тебя об этом. Господи. Рэйчел.

— Хитрая, — усмехнулся он. — У меня есть дела в городе. И в крепости. А потом я буду с твоими телохранителями совершенствовать боевое искусство. Годится такой план?

— А потом? Вечером? Возьми меня с собой, куда ты пойдёшь. Пожалуйста. Я тебе не помешаю, честное слово.