Генерал-лейтенант Самойлов возвращается в детство - Давыдычев Лев Иванович - Страница 45

Сейчас, а точнее, в продолжение минут восьми, Вовик ненавидел воспитанную девочку Веронику и тоже презирал её. Но страдал от этого! Конечно, и упоминать, наверное, не стоит, что сейчас, а точнее, в продолжение минут восьми, он был убежден, что завтра сюда не придёт, и вообще… Восемь минут промелькнули, и он уже мечтал, чтобы завтра наступило как можно быстрее.

А что делать до завтра? Известно, что! Можно вот так столбом стоять и думать, и размышлять, и гадать, и соображать, кто она такая… Но Вовик уже знал, что думать, размышлять и гадать о ней бесполезно. Он стал ещё краснощёчее, потом стал краснолицым, а затем и красношеим, уши побагровели: Робке-Пробке, она ведь… нравится! А он ей?! А она — ему, Вовику?!?!?! Он почти мгновенно побледнел… Стыд и страх прямо-таки не охватили, а сдавили его, и он не двигался с места лишь потому, что всё его сдавленное стыдом и страхом существо стремилось лететь в шестнадцатую квартиру — будь что будет!.. Однако ноги не послушались, будто понятия не имели о стремлении их владельца, а сами направились в другой подъезд и стали подниматься (вернее, поднимать Вовика) по лестнице.

Он смутно сообразил, что делает доброе дело — идёт помогать Григорию Григорьевичу. Это смутное соображение несколько прояснилось и освободило, частично, конечно, Вовика от наитягчайших ощущений и переживаний. И, ни на секунду не забывая о воспитанной девочке Веронике, он был способен уже думать а другом. Ему надо было, обязательно и необходимо, увидеть Иллариона Венедиктовича. А сделать это можно было, кстати, лишь при помощи Григория Григорьевича.

— Он ушёл, мальчик, примерно с полчаса назад, — сообщила Анастасия Георгиевна с заплаканным лицом и плачущим голосом. — Они ушли… Он и она, Джульетточка! Посидите, пожалуйста, со мной, мальчик! Вас ведь, кажется, зовут Вовиком? Побудьте со мной, пожалуйста, если можно! Я в такой тоске, в таком горе, в такой, стыдно признаться, ревности… Никогда бы не поверила, что мое сокровище способно столь неожиданно разлюбить меня!

И как бы ни просила Вовика Анастасия Георгиевна, он ушёл бы. Но тут он услышал:

— Знаете, во всём нашем огромном доме меня понимает в смысле моих отношений с Джульетточкой только один человек — милая, очень, очень, очень воспитанная девочка Вероника!

— Вероника?! — так обрадовался, обезумел, ошалел Вовик, что не прошёл, а пробежал на кухню, куда жестом пригласила его хозяйка. — Вы её знаете?!

— О! Я счастлива знакомством с ней. Присаживайтесь, Вовик, пожалуйста. Хотите чаю?

— Ещё как хочу! А она…

— Понимаете, все её считают злой, непослушной, неискренней, удивляются, как я могу общаться с ней, даже презирают меня за это. Но она ведь такая маленькая…

— Про неё ещё говорят, что она лживая, — осторожно сказал Вовик, разомлевший от счастья.

— На неё возвели столько клеветы, особенно её бабушка Ирэна! А она… — Анастасия Георгиевна молитвенно сложила руки на груди. — Вам, Вовик, она, видимо, понравилась, да?

— Да… — И Вовик не услышал собственного голоса: ведь он впервые откровенно признался в этом не только самому себе, но и постороннему человеку.

— Я сразу заметила ваше высокое и прекрасное чувство! — восхитилась Анастасия Георгиевна. — Такой нам больше не найти! Я принесу варенье. Вас не шокирует, что я принимаю вас на кухне? Я просто привыкла быть здесь с самыми близкими. И с НЕЙ мы здесь провели немало счастливейших, незабываемейших часов….

Она ушла, а Вовик вскочил, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать и не заорать от внезапного счастья. Ведь подумать только: Вероника — милая, очень, очень, очень воспитанная девочка!!!!! Все на неё клевещут!!!!!!!! Особенно бабушка Ирэна! Особенно!.. И, конечно, ОНА ему сразу понравилась… Вовик, обессиленный, сел.

— Я ужасно довольна, у меня просто нет слов благодарности за то, что вы полностью разделяете мое мнение о ней, — оживлённо и весело говорила, вернувшись на кухню с несколькими банками варенья в руках, Анастасия Георгиевна. — А ведь чего о ней только не наслышишься, правда, Вовик? Например, эта самая бабушка Ирэна упорно, с настойчивостью, достойной лучшего применения, распространяет слух, что наша любимица, дескать, блохастая…

— К… к… клевета! — с запинанием на первом звуке вырвалось у Вовика. — Нельзя так про человека!!!

— К… к… к… — Анастасия Георгиевна словно чем-то подавилась. — Какого человека??? Вы о ком?

— О Веронике, конечно… А вы?

— А я, конечно, о Джульетточке, — сверхразочарованно произнесла Анастасия Георгиевна. — А вы… а я-то думала… надеялась… черпала силы…

— Я тоже думал… — ещё более сверхразочарованно произнес Вовик. — Тоже надеялся… тоже черпал силы… Начали-то вы про Веронику…

Анастасия Георгиевна машинально взяла банки с вареньем и ушла, вернулась и, собирая со стола чашки и блюдца, спросила упавшим голосом:

— Значит, всё то хорошее, что вы утверждали, к Джульетточке не относится?

Конечно, обескураженному и, главное, совершенно сбитому с толку Вовику хотелось упрекнуть Анастасию Георгиевну, что всё-таки нельзя о собаченции говорить как о девочке, а о девочке-то и забыть! Но он помнил, ЧТО она сказала о милой, очень, очень, очень воспитанной девочке Веронике, и ответил:

— Всё хорошее относится и к Джульетточке.

Вот опять, уважаемые читатели, мне придётся прибегнуть к уже несколько раз использованной мною в нашем повествовании формуле: так бывает в жизни. А что поделаешь? Да, и в этом конкретном случае придётся повторить, что бывает в жизни, когда, впервые столкнувшись в ней с чем-нибудь, мягко выражаясь, не очень хорошим и узнав на себе, как это не очень хорошее может воздействовать на других, и сам сделаешь это! И Вовик, познав, чего можно достичь ложью, но предварительно чуть ли не весь став краснокожим, солгал Анастасии Георгиевне. Ведь на самом-то деле Джульетточки он терпеть не мог! Но ему требовалось, просто необходимо было, душа просила услышать о милой, очень, очень, очень воспитанной девочке Веронике добрые слова!

И он услышал следующее:

— Спасибо вам, Вовик, за хотя бы тёплое отношение к Джульетточке. Конечно, неловко, а для нас обоих крайне неприятно, что мы перепутали два любимых существа. Но что поделаешь, если их судьбы так схожи! Вероника — добрая, внимательная, учтивая девочка! Для меня каждая встреча с ней…

— С Ве-ро-ни-кой? — на всякий случай уточнил Вовик.

— Да, да, для меня каждая встреча с Ве-ро-ни-кой является счастливым событием. Я расстаюсь с ней успокоенная, как бы выздоровевшая. Если вы удостоены её внимания, цените это, дорожите этим!

Вовик вышел от Анастасии Георгиевны не успокоенным, а наоборот, перевзволнованным. Если раньше его запутывала сама воспитанная девочка Вероника, то сейчас его запутывали ещё и бабушка Ирина-Ирэна и Анастасия Георгиевна. По-футбольному счёт был ничейным: один-один! Беда в том, что Вовик одинаково верил обеим старушкам.

Ведь О! Н! А! могла спокойно врать и Анастасии Георгиевне! Но зачем?

Эх, не знал Вовик, не подозревал, что отпетые лгуньи творят свои безобразия естественно, как дышат. И если честный человек не может врать, то лгун или лгунья занимаются этим даже тогда, когда в этом нет ни наималейшей необходимости. Тем-то они и опасны, что лгут всегда! Не согласны, уважаемые читатели, не верите? Вам же хуже будет, когда с таким или с такой в жизни столкнетесь, наплачетесь…

Но хорошо, — я продолжаю рассказывать о Вови-ке, — когда у человека есть хоть какое-нибудь, да дело. Тогда он имеет возможность отвлечься от тяжелых, к тому же и бесполезных, переживаний и раздумий, а именно — займется делом. Оно в подобных случаях может быть и душевным лекарством.

Побрёл Вовик к Григорию Григорьевичу, чтобы узнать у него адрес Иллариона Венедиктовича, а заодно и поинтересоваться, как новый владелец Джульетточки чувствует себя в обществе той, которую бабушка Ирина-Ирэна считает блохастой…