Тьма века сего (СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 71

С целителями-expertus'ами еще столько непонятного, еще не все правила для них утверждены, и наставникам приходится, как говорит папа, «перезапрягать коня на ходу». В прошлом году один из лекарей, который когда-то лечил старого ректора, еще когда никакого ордена не было, перестарался — слишком упрямо пытался вытащить раненого по сути с того света, и тело не выдержало. Умер прямо рядом с ложем больного. Сам раненый прожил после этого сутки и тоже умер. Шума было много. Папа, кажется, расстроился — он немного знал этого целителя. И маме велели на занятиях почаще повторять воспитанникам, что всё хорошо в меру, и самопожертвование — в первую очередь, а смерть от переутомления никого не спасет и лишит помощи тех, кто останется без лекаря…

— Я бы предложил Альте остаться в лагере одной, — пожимает плечами отец Бруно. — Но ведь ты бы не отпустила.

— Разумеется.

— Хотя нет в этом ничего страшного. Тамошний наставник, конечно, не нянька, но и Альта уже не беспомощный ребенок; Дева Мария была всего-то на пару лет старше, зачав Спасителя…

— Это дело нехитрое, — мрачно перебивает мама. — И мне такие аналогии не нравятся. Так сколько мы пробудем там?

Отец Бруно отвечает.

Он что-то говорит, но Альта не слышит — голос расплывается, как мокрое пятно по скатерти, утекает прочь, вдаль, и образы людей рядом тоже рассеиваются, словно они выложены песком, и вот дует ветер — все сильнее и сильнее, разметая очертания…

Голоса уже не звучат, и Альта больше не сидит у старого деревянного стола.

Она стоит в полной тишине, она уже не девочка в келье академии, она взрослая женщина, ей двадцать три года, и она… где?..

Вокруг пустота. Пустота не пугающая, это не мрак и не тревожные сумерки. Цвета просто нет. Нет ничего. Есть только пустота, и в пустоте есть только она сама и…

Мартин. Он стоит спиной к Альте, впереди, шагах в десяти, на краю пустоты, и смотрит вниз. Внизу, прямо у его ног, чернота, похожая на огромную лужу. Чернота неподвижна, но все равно кажется, что она ходит волнами, пытаясь добраться до ног человека.

Альта делает шаг, чтобы приблизиться, хочет окликнуть… Тело не подчиняется, и ни звука не прорывается вовне.

Мартин тоже делает шаг вперед — и у него получается, он идет, идет осторожно, медленно, но уверенно, входит в черноту, потом еще шаг и еще, и продолжает уходить. Он не слышит немого оклика. Не видит никого. Смотрит прямо перед собой и уходит все дальше…

Чернота скрывает его с головой, и время замирает. Уже не оклик, а крик стремится наружу — и все равно не прорывается сквозь онемевшее горло, и не выходит шевельнуться, пустота сжимает, не позволяет двинуться и даже шепнуть.

Замершее время падает в вечность — и чернота расступается. Мартин выходит из нее — медленно, тяжело, как из зимней реки, он смотрит на свою руку, пальцы сжаты в кулак, пряча что-то в ладони, и он боится это выронить.

Чернота висит на нем клочьями, как паутина, липкая и гадкая. Мартин отряхивается, сбрасывая с себя черные лоскуты, и они тают, упав в пустоту. Он идет вперед, продолжая сжимать кулак, и только подойдя вплотную, видит Альту. Он смотрит растерянно и молчит.

Наверное, ему было туда нужно, в черноту. Просто так он бы туда не пошел. Наверное, это было что-то важное. Но почему ж он вечно лезет в самую гущу неприятностей!

Пустота перестает давить, позволяет заговорить и шевельнуться, и Альта шагает вперед и укоризненно вздыхает:

— Ма-артин…

Фридрих аккуратно убрал упавшую прядь, упавшую на лицо ведьмы, и снова подпер голову ладонью, упершись в подушку локтем. Альта хмурилась во сне. Она часто хмурится во сне. Слишком часто…

Глава 20

— Быть может, всё же лучше приляжешь?

Курт приподнял голову, склоненную над отчетом, который составлял последние полчаса. Буквы складывались с трудом — мелкие движения еще давались нелегко, спустя несколько минут руки начинали подрагивать, а голова кружиться, однако в себя он приходил куда быстрее, чем ожидал, хотя неприятное покалывание в груди нет-нет, да и просыпалось вновь.

— В могиле належусь, — возразил он и косо ухмыльнулся: — Тем паче, что я к ней теперь полностью готов в любое время.

— Брось, mon ami, ты за пару часов наверстаешь все отпущенные грехи, — отмахнулся фон Вегерхоф и, присев напротив, вздохнул. — Паломникам посчастливилось, что ты выжил. Je pense[108], Мартин был готов устроить аутодафе всему лагерю, не сходя с места.

— Это вряд ли, — все-таки отложив перо, Курт сжал и разжал пальцы, поднял ладони перед собою и поморщился, увидев, как они едва заметно дрожат. — Быть может, раздал бы пару тумаков, и на том все кончилось: он для глупостей парень слишком рассудительный и благоразумный. Видел — он был готов меня заколоть прямо на этой дороге, когда узрел мой дивный лик?

— Так ты скажешь, наконец, как сумел догадаться, что пересилить эту дрянь можно причастием? Нет, не в смысле — почему ты внезапно осознал пользу Святых Даров, а применительно именно вот к этому? Отчет — дело важное, но хотелось бы услышать это сейчас.

— Я не догадался, скорее почувствовал… — начал Курт и, подумав, поправил сам себя: — Или предположил. Словом, тогда мне это показалось логичным. Я помню, как меня ударил Мельхиор в подземелье Кельна, и это было совсем не похоже на то, что я ощутил сегодня.

— И что было сегодня?

— Такого, что я пережил сегодня, я не видел и не чувствовал прежде никогда. Не скажу, что большая часть моей службы состояла из стычек с малефиками, способными убивать или калечить словом или незримым ударом, однако испытать на себе доводилось всякое. Такого — ни разу.

— Ты сказал «она изменяет».

— А ты ответил, что понял меня.

— Предположил, что понял, — уточнил стриг. — И теперь хочу понять, так ли это. Минотавр — ее работа?

— Подозреваю, что да. То, что я почувствовал, когда удар достиг цели… Это было похоже на попытку вывернуть меня наизнанку, отдельно вывернуть каждый орган, в каждом органе — каждый сосуд и связку, и так до наимельчайших частиц тела. Уж не знаю, намеревалась ли Урсула превратить меня в лягушку, но ощущение, что меня попытались pro minimum перелицевать, было явственным. Подозреваю, что ей такое не впервой, потому она и не стала тратить время и силы на то, чтобы бить дальше: была уверена, что мне и так конец… И вот тогда я вспомнил твой опыт. Твое причастие, которое изменило измененного тебя.

— Смелое предположение, — заметил фон Вегерхоф после нескольких мгновений молчания. — Не сказал бы, что ситуации настолько схожие, хотя и… А если б не помогло?

— Других идей в любом случае не было, — усмехнулся Курт, — а у этой было хоть какое-то обоснование. И как видишь, я жив, не стал коровой или огородным слизнем, и судя по тому, что, пару часов отлежавшись, с каждой минутой чувствую себя все лучше — обоснование оказалось верным… А отец Конрад теперь до конца дней не забудет, как стал свидетелем Господнего чуда; небольшой полезный довесок ко всему произошедшему.

— А ты?

— Что я? — нахмурился Курт. — Забуду ли я о об этом? Не хочу принижать Высокое Начальство, но к Его чудесам я за последние лет двадцать пять уже почти привык.

— Я не о том, что случилось после твоей увлекательной беседы с нашей еретичкой, я о том, что случилось во время оной. Ты снова пережил то, что пережить простой смертный был не должен, и…

— Четки, — не дав стригу договорить, коротко пояснил Курт, и тот запнулся, глядя на его руку. — Просто четки. Никаких моих скрытых талантов. Просто святой Юрген где-то в приемной Главного имеет доступ к Его высокому слуху и все еще следит за судьбой непутевого инквизитора, который недостаточно искренне верит в Божьи чудеса… Этак он добьется прямо противного — я к этим чудесам настолько привыкну, что в следующий раз, не получив помощи свыше, напишу жалобу на бездействие со стороны Небесного Отдела поддержки.