Дни войны (СИ) - "Гайя-А" - Страница 93

— Дерутся здорово, брат.

— Конечно! Когда в каждую спину готов воткнуть кинжал — чего бы не здорово! Или эти их стрелы. Наконечники видал? Они любят яд и все, что причиняет боль. А убив, никогда не смотрят второй раз на тело. Даже на своих не смотрят. Мы другие, — решительно возражал оборотень, — хоть и говорят, что у нас два тела, но душа — одна, и это честная и добрая душа.

Латалена, услышав от него эти слова, также вынуждена была согласиться, хотя и не без внутренней борьбы, однако свой народ считать подлым отказалась.

В конце концов, другого она не знала.

— Узнаешь, любушка, — пользуясь своим правом «жениха», Верен вел себя все более свободно, но, слава Богу, пока только наедине, — спроси меня, если хочешь знать… а я спрошу тебя.

— Ты вчера сказал фразу на сурте, когда увидел господина Элдар. Я не слышала ее раньше.

— Ох, лучше не надо, — пробормотал оборотень, но Латалена вполне сносно повторила ее. Закрасневшись, Верен отвел взгляд.

— Если не ответишь ты, я спрошу у кого-нибудь еще, — асурийка знала, чем пригрозить. Верен вздохнул.

— Это значит «волосы между ног моей тёщи». Довольна?

Наверное, ей нужно было разгневаться — а она смеялась.

— Много у тебя таких фраз в запасе? — спросила она, улыбаясь. Оборотень насупился.

— Моя очередь… но не вопрос у меня, а просьба. Не уходи сегодня к своим. Останься до утра со мной.

— Ты многого хочешь. Мы в стенах Элдойра…

— Знаю я, знаю! — Верен развел руками, — потому и прошу, а не принуждаю.

Асурийку передернуло.

— Завтра осадят, — продолжил Верен, очевидно, нимало не смущаясь, — кто знает, вернусь ли — Божья воля. А не вернусь, кто еще тебя обнимет? Или найдется? — он ревниво втянул носом воздух, но затем неприятно посуровевшее лицо его вновь смягчилось, — нет, много лет не найдется…

— Прекрати, — Латалена отвернулась.

Пальцы от его пристальных взглядов всегда слабели, а в коленях поселялась дрожь. И оборотень это чуял и знал.

— А нравлюсь я тебе, лебедь ты моя, — довольно пробормотал волк, — тем и хорош, что не из твоих.

Он вытянул ноги, почесался, вдруг, задумавшись о чем-то, усмехнулся.

— Когда вы стареете… как это выглядит?

Латалена пожала плечами. Молча подошла она к дверям — одна была сорвана, другая в петле едва держалась — и задернула занавесь. За окном смеркалось. Вздохнув, женщина села на скамью у самого выхода, глядя в сторону. Куда угодно, но не на волка.

До старости доживали единицы. Кровь их остывала, они становились слабы, проводили все больше и больше времени во сне, и рано или поздно так же тихо и мирно в нем и уходили в смерть и безвременье. Не седина, не морщинистая слабость и болезни — лишь полный разрыв с миром живых, годами и десятилетиями. И холод.

А что отличалось от ее повседневности? Все то же одиночество и вечное притворство, лицемерная лесть и всеобщая ненависть.

Взглянув на Верена, Латалена встала, и решительно принялась стаскивать с себя платье. Руки не слушались ее, крючки цеплялись за ткань и вуаль, за волосы. «Помоги», сквозь зубы попросила она, и Верен подчинился.

— Ты до моей старости не доживешь, — все-таки сказала она, обернувшись.

Глядела в его зеленые глаза прямо и спокойно. Но оборотень солнечно улыбался и лишь обхватил ее лицо ладонями. Грубые, мозолистые и шершавые, они были горячи, и неожиданно ласково прошлись от ее лица к плечам.

— Я знаю, княгиня, — ответил он тихо, целуя ее руку, — так или иначе, не доживу.

Медленно стянул с нее платье, медленно вынул гребень из ее прически, и длинная коса тяжело хлестанула асурийку по спине.

— Знаю и другое, княгиня, — продолжил волк, раздеваясь сам и легонько подталкивая ее к постели, укрытой мехами и шубами, — знаю, что если завтра одолеем врага, и Элдойр вернется к своим корням… то все здесь изменится. Вокруг расцветут сады. До самого Лунолесья. Снова ваши мужчины облачатся в парчу и бархат. Выведет вшей великое войско. Сделают вид, что не было Смуты.

Он развернул ее к себе, удерживая одной рукой.

— Но ты, какой я впервые встретил тебя, навсегда останешься моей, моя лебедь, — серьезно, непохоже на себя, сказал Верен, — останусь я жив или нет, и останется ли жить белый город.

И тогда Латалена всхлипнула первый раз, второй — и слезы полились сами собой, как будто он разгадал тайну, которая держала их взаперти. А выплакавшись на его груди, она привлекла его к себе — и не отпускала до самого утра.

***

— Смотрится ничего, — глядя снизу вверх, задумчиво протянул Гвенедор. Его сын пожал плечами. Мастер Нэртис перекатил во рту соломинку. Ревиар Смелый подошел к Гвенедору, вместе с ним посмотрел на стену, потом — на друга.

— Внушает уважение, не так ли. Стены Элдойра — удар по чувствительным взорам осаждающих. С этой стороны нужен кто-то, кто не даст им попробовать ее на прочность. Она не переживет.

— Если я умру, то от разочарования в смысле жизни, — протянул Гвенедор жалующимся тоном, — нужна дружина в тысячу воинов под эту одну стену. Но только так, чтобы нельзя было заподозрить, что стена не в порядке.

— Господин полководец, — встрял мастер Нэртис, — есть хорошие крепкие парни из освобожденных из рабства. Может быть, триста мужчин. Если каждому дать по копью, это тоже сила.

— Да-да.

— А где ты, Гвенди?

— Со всеми, в кольце.

— Кто-нибудь посчитал лучников?

Последние минуты перед столкновением всегда порождают суету. Их сложнее всего пережить. Ревиар Смелый знал и то, что его собственное ледяное спокойствие объяснялось точным знанием: все, что могло быть сделано, чтобы устоять, было сделано, и на славу.

Из арсенала изъяли последние ножики. Все мастера сидели по домам, готовые снова и снова делать стрелы и метательные снаряды из подручных средств. В целях борьбы с вероятностью поджогов и пожаров в городе повсеместно, кроме храмов, тушили огонь. Проходы во внутренние дворы и переулки баррикадировалиь до самых крыш. Горожане были готовы биться.

Ревиар был спокоен и потому, что, согласно элементарным подсчетам, ему не хватало для равновесия сил пяти тысячи семисот воинов, а у него наличествовали лишь триста добровольцев с копьями. И паника была бы слишком бессмысленна.

Но все же он оставался спокоен.

Чуть позже Ревиар Смелый обошел стены опять — ему казалось, что он успел сделать это уже несчестное количество раз — и все равно казалось недостаточно. По стенам, рассевшись кто на полу, кто на бочках, занимали себя разговорами и курением лучники.

— Ниротиль, — поздоровался с полководцем Ревиар, — твои, я вижу, уже готовы. Сколько стрел на колчан?

— Добавил по пятьдесят, — вымученно улыбнулся воевода, — в самом деле, спустись уже к отрядам и не мозоль глаза; ты знаешь, что я не подведу.

Ревиар знал, но заставить себя верить было гораздо сложнее.

Враг неумолимо приближался. Сначала вдали стали видны огни, потом стали медленно появляться воины. Бесчисленные их ряды. И, с каждым новым отрядом, выстраивающимся вокруг для блокады, настроение у зрителей ухудшалось.

На этот раз владыка Мирем не дал шанса осажденным сдаться. Не было ни посланцев, ни писем с предложениями. Молчаливые противники просто выстраивались в ряды с востока и юга, разбивали лагерь и разжигали костры. Воеводы Элдойра собрались на стене Мелт Фарбена.