Разведчики - Чехов Виктор Григорьевич - Страница 73

В центре белофинской обороны, на хорошо защищенном наблюдательном пункте противника, у оптического прибора застыл начальник обороны майор Ярвилайнен. Он был взбешен всем происходившим на шоссе, увидев, как вышли со стороны опушки леса самоходное орудие и длинные полураскрытые бронетранспортеры. Из придорожной канавы выскочили двое партизан, взобрались на первый бронетранспортер. Вслед за ними показались другие, рассыпались по полю, повели наступление. Не отрываясь от дальномера, Ярвилайнен кричал:

— Огонь! Огонь!

Телефонист монотонно передавал команды.

— Взорвать мост!

— Взорвать мост! — повторил команду телефонист.

— Ура! — донеслось до наблюдательного пункта.

Направив дальномер на мост, Ярвилайнен совсем растерялся: с противоположной стороны подбегали партизаны. Да, он не сумел выполнить боевой приказ: задержать наступление советских войск; покрыл себя позором, хотя времени и средств для отражения атак противника было достаточно.

— Русские прорвались по ту сторону железнодорожного моста! Заходят к нам в тыл! — крикнул телефонист.

— Взрывайте мост! — снова приказал Ярвилайнен и выбежал из землянки. Но было уже поздно. Бой шел в глубине обороны финнов.

В отряде мало кто спал в эту белую июньскую ночь. Андрей Топпоев почти не сомкнул глаз. Не контузия была причиной этому, а думы о том особом, незабываемом, что должно начаться ранним утром… Поход на Петрозаводск. Увидеть освобожденный родной город, в борьбе за который дважды пролита кровь — не высшая ли это награда?!

Ныряет по ухабам и выбоинам разбитого шоссе двуколка. Каждый толчок заставляет Андрея стискивать от боли зубы, но он не соглашается лечь в одну из санитарных повозок, едущих за отрядом.

Бой под деревней был последним за освобождение Петрозаводска. Двадцать девятого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года десантники Онежской флотилии заняли побережье и пристань. Почти одновременно вошли в город части тринадцатой дивизии и партизанские отряды.

Партизаны Топпоева идут колонной, повзводно. Как и всегда, впереди и по бокам — дозоры. Рядом с двуколкой, в которой полулежит поддерживаемый Сашей Андрей, широко шагает подтянутый, в пилотке с красной лентой и с автоматом на груди Авилов.

По другую сторону двуколки идет Игорь, разглядывая окружающее. «Хорошо, что вернулся в отряд, а то не пришлось бы вместе с партизанами вступить в город», — думал он. Правда, Игорь был очень разочарован, узнав о донесении разведки, что в городе уже нет противника. Ему хотелось участвовать в боях за столицу родной республики…

По обеим сторонам шоссе валяются опрокинутые двуколки, зарядные ящики. Слева, у высокого желтого столба с указателями направлений, пирамидкой сложены мины. Возле чернеет ствол трофейного миномета, рядом два убитых солдата.

На окраине уцелели деревянные дома, низкие, длинные склады. Дальше — страшная картина полного разрушения. Поражала мертвая тишина, охватившая этот большой, такой оживленный прежде город…

Топпоев весь подался вперед, каждый штрих картины этого разрушения глубоко врезывался в память. Развалины… пустыни… Взгляд Андрея скользнул по опрокинувшейся у моста через Неглинку автомашине, он с тревогой повернул голову вправо и облегченно вздохнул: двухэтажное здание кооперативного техникума, где он когда-то учился, было цело.

Размеренным шагом идут за двуколкой партизаны, и красные ленты — символ великой борьбы за свободу и независимость — ярко выделяются на выгоревших пилотках.

На небольшой площади Антикайнена бросились в глаза развалины и огромные пробоины, зияющие в здании университета. Дальше снова груда развалин вместо когда-то прекрасной Северной гостиницы.

Сами собой сжались кулаки, еще труднее стало дышать, когда показались остатки взорванного и сожженного Онежского завода… Ощеренная финская пушка вместо памятника Владимиру Ильичу на площади… Саша без слов взяла руку Андрея и взглянула на Авилова. Тот хмуро кивнул ей.

Вместо Дома народного творчества — одни обломки, от домика Державина остались груда щебня да куски стен. Когда-то это был исторический памятник с мемориальной доской на финском и русском языках.

— Закончим войну — сделаем наш город прекраснее, чем он был! — громко сказал Авилов.

— Только бы скорее ее окончить, — вздохнула Саша.

Андрей приподнял голову:

— Теперь уж скоро! — решительно сказал он. — Скоро!

В этот же день были открыты тюрьмы, концентрационные лагеря.

Прозрачным покровом окутывает белая ночь израненный Петрозаводск. Над городом трепещет словно кем-то притушенный свет. Страшные руины, кажется, вот-вот закричат:

— Смотрите! Все запоминайте, чтобы никогда больше не допустить врага на землю нашей Родины!

На другой день солнце особенно ярко сияло над площадью Ленина, над прилегающими к ней запруженными народом улицами. Восемнадцать тысяч человек собралось на митинг, посвященный освобождению Петрозаводска. Дети, старики, женщины — исхудалые, оборванные, с блестевшими радостью глазами — смотрели на стоявшего у пушки пожилого генерала. Обнажив голову, он пригладил поседевшие виски, стараясь справиться с охватившим его волнением.

— Товарищи! — разнесся по площади его голос и вдруг осекся.

Больше трех лет эти измученные люди ждали своего освобождения. Вот белокурая девушка в старенькой красной кофточке смотрит на него глазами, полными слез, рядом с ней плачет седая старуха. Свежий шрам изуродовал ее лицо. У высокого высохшего старика с ребенком на руках дрожат губы…

Генерал хотел продолжать свою речь и не мог. Люди плакали, не скрывая своих слез. Плакали восемнадцать тысяч человек. Так плачут только в час радостной встречи, после долгой, тяжелой разлуки…

Глава 5

В ОТПУСКЕ

В Москве, на Ярославском вокзале, к Шохину подошел похожий на цыгана майор интендантской службы. Узнав, что Петр едет в Беломорск, обрадовался:

— Очень хорошо, вместе поедем! — и весело кивнул на увешанную орденами грудь Шохина: — Вижу, повоевать пришлось! Я вас попрошу, закомпостируйте мой билет. Собственно говоря, у меня пока еще требование.

Взгляды окружающих, громкий голос майора и его бесцеремонность вызвали у Шохина досаду.

— К сожалению, у нас разные кассы, — сухо сказал он, — я ведь только старший сержант.

— Тогда давай, старший сержант, свой билет, возьму плацкарту и на тебя, — решил майор. — Почему же без погон?

Шохин смутился:

— В длительный отпуск еду. — Он не хотел говорить, что не привык еще к погонам. После прихода советских войск в Деснянск их группа, в которую вместо Подковы вошел Валюшко, была направлена на выполнение особого задания. Сейчас всем им предоставили отпуск.

— Ну, это другого рода дело, — протянул майор и, быстро сняв шинель, передал ее Шохину. — Держи, а я пойду. Жарко в шинели.

На груди у майора блеснула Золотая Звезда.

Минут через пятнадцать майор, вернулся с билетами.

— Вот, держи, старший сержант, в одном купе поедем. Идем, посадка уже началась.

Шли не спеша, сторонясь от бегущих навстречу пассажиров с чемоданами и узлами. И в вагоне устраивался майор медленно, словно примериваясь, сколько места оставить для себя, а сколько занять небольшим чемоданчиком и вещевым мешком.

Шохин, сбросив шинель на среднюю полку, под голову положил вещевой мешок. Хотел помочь майору, но тот уже сидел, отдыхал.

Майор любил поговорить. Он уже несколько раз побывал в освобожденном Петрозаводске, а сейчас ехал в Беломорск, чтобы погрузить оставшееся там имущество части. Разговор он и начал с Петрозаводска.

— Многие уже вернулись в город… Вот ты, старший сержант, воевал на фронте, заслуги у тебя. А немало у нас и таких, которые вынуждены были остаться в оккупации. Советский человек и там себя показал!

Шохин прищурился, чуть улыбнулся: все это он знал лучше майора, и не по рассказам.