Книга алхимика
(Роман) - Уильямс Адам - Страница 111

Мария говорила громко и резко. Томас с изумлением смотрел на нее во все глаза.

— Может, фашисты и правы, — с горечью добавила она, — чтобы держать нас в узде, нам нужна католическая церковь с аутодафе и рассказами об аде и вечных муках. Сколько веков мы полагались на нее и ее проклятые обряды!

— Ты сама не веришь в то, что говоришь. Вспомни, как ты ночью рассказывала мне про своего отца, анархизм и идеальное общество, которое вы надеялись построить!

Мария тряхнула волосами и вдруг, подхватив Томаса, крепко прижала его к себе. Казалось, это придало ей сил и одновременно успокоило.

— Прости, — сказала она. — Наверное, я так себя веду, потому что ужасно злюсь из-за всей этой идиотской ситуации, в которой мы оказались. А может, все дело в том, что мне хочется курить — сигареты-то кончились. Ничего, как-нибудь. Пошли, малыш, — попыталась она выдавить из себя веселую улыбку, — принесем дедушке завтрак.

Немного погодя они устроились на скамье и принялись сосредоточенно макать хлеб в баранью подливку. Лихорадочное веселье, охватившее заложников, продлилось недолго. Люди расселись, где кому было удобно, и теперь молча доедали завтрак.

К Томасу подошла бабушка Хуанита. Старуха выглядела усталой, словно ей пришлось изрядно поработать. Погладив мальчика по голове, она тихо прошептала Пинсону:

— Мир вам, профессор. Я пришла сказать, что в случае необходимости можете рассчитывать как на меня, так и на горожан. Они забыли о страхе. Когда придет время, они будут делать то, что вы им скажете.

— Я не очень вас понимаю, — ответил Пинсон.

Загадочно улыбнувшись ему, старуха обратилась к Марии:

— Он хороший человек, сеньора. И вы правильно поступили, не отказав ему в дружбе и утешении. Мальчику нужна мать. Считайте, что я вас благословляю.

Теперь уже и Мария уставилась на нее во все глаза. Хуанита рассмеялась и похлопала себя по голове.

— Может, я уже и немолода, но из ума не выжила. Мои глаза все еще видят, а уши слышат, — она покачала головой так, что затряслись щеки. — Вам не о чем беспокоится, сеньор. Я умею держать рот на замке. Может быть, после того как вернется Пако, мы снова отведаем тушеной баранины, но уже из ведьминого котла — там местечко безопасней, чем здесь, — она усмехнулась и, резко повернувшись, двинулась прочь.

Пинсон проводил ее ошеломленным взглядом. Ну да, Хуанита же говорила ему, что никогда не спит. Значит, она слышала его разговор с Пако. Ну вот, тайное стало явным.

Мария внимательно посмотрела на Энрике.

— Ты от меня что-то скрываешь? — В ее глазах вспыхнула надежда. — Господи, неужели это правда? У тебя есть план?

Профессор не успел ответить. Раздался едва слышный из-за толстых стен собора свист снаряда, а затем оглушающий грохот разрыва, сменившийся гробовой тишиной. Из оконной рамы выпал кусок стекла и со звоном разлетелся, ударившись о пол храма. Пинсон и Мария в ужасе обхватили Томаса, и мальчик оказался прикрыт ими с обеих сторон.

Сжавшись на скамье, они стали ждать новых разрывов, но их не последовало. Через разбитое окно в собор вплыло облако серого дыма. Двери с шумом распахнулись, и по каменному полу загрохотали армейские ботинки. По проходу спешили рядовые Бесерра и Мартинес.

— Вы с женщиной пойдете с нами. Огаррио желает видеть вас на стене.

Капитан Маранда стоял перед стеной в полном одиночестве. На этот раз он явился на переговоры без своих охранников-мавров. Утренний ветерок беззаботно трепал белый флаг перемирия, который офицер держал в руках. Сейчас в свете зари Пинсону удалось разглядеть капитана получше. Он заметил, что у фалангиста темные круги под глазами и ввалившиеся от усталости щеки. Выглядел фашист старше, чем профессору показалось ночью, — лет на тридцать пять-сорок, а не на двадцать пять-тридцать. При этом держал себя Маранда совсем как прошлый раз, гордо и спокойно.

За спиной офицера медленно таял туман. Мешаясь с его остатками, в небо поднимались черные клубы дыма — в городе бушевал пожар. Ратушу, несколько банков и административных зданий фалангисты за ночь снесли — расчистили место для маневра. На площади сверкнул металл. Пинсон понял, что был прав. Противник воспользовался перемирием, чтобы хорошенько подготовиться к штурму: под покровом ночи подтянул танки и разместил на позициях артиллерию.

Пинсон подумал о простых людях, оставшихся в городе. Похоже, фашистам было наплевать на их жизнь и безопасность, и в этом они нисколько не отличались от коммунистов.

Огаррио, с красными, припухшими от бессонницы глазами, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Ну! — гаркнул он со стены. — Как вы и просили, я привел вам Пинсона и сестру Катерину. Какого хрена, сукины дети, вы открыли по нам огонь?

— Не надо так волноваться, — весело отозвался капитан. — Это был сигнал. Так мы хотели известить вас о том, что приняли решение.

— Надеюсь, оно правильное! — проорал Огаррио. — Напоминаю, если вы попытаетесь мухлевать, я начну расстреливать заложников. И начну с сестры Катерины.

— Делайте что хотите, сержант. Я вам сказал это еще ночью. Впрочем, мне кажется, убивать женщину, притворяющуюся сестрой Катериной, излишне. При этом мне бы хотелось выразить ей свое восхищение. Она прекрасная актриса. Ночью ей почти удалось меня одурачить. Увы, она слишком высокая и привлекательная. Кроме того, сейчас, когда стало светлее, я вижу, что у нее светлая кожа и веснушки. Сегодня под утро я получил телеграмму из Севильи. В ней сказано, что настоящая сестра Катерина небольшого роста, у нее смуглая кожа и родинка на губе. Сержант Огаррио! — в голосе фалангиста зазвенел металл. — Генерал, которому я непосредственно подчиняюсь, крайне недоволен тем, что вы водите нас за нос. Вот наши условия. В течение получаса вы отпускаете всех монахинь, священников, а также горожан, которых вы держите в заложниках. В противном случае по истечении тридцати минут мы начнем штурм и пленных брать не будем. В качестве жеста доброй воли вы должны немедленно передать мне изменника Пинсона и эту женщину. Кто она такая, мы сами разберемся.

— Если вы не дадите нам уйти, то никаких заложников не получите! — прокричал Огаррио.

— О предоставлении коридора не может быть и речи. Мы требуем безоговорочной капитуляции. При этом если вы освободите заложников, то, скорее всего, подчеркиваю, скорее всего, с вами поступят как с обычными военнопленными, а не как с бандитами, которыми вы на самом деле являетесь. В этом случае вас будет ждать справедливый суд. Я даже не исключаю возможности снисхождения. — Маранда небрежно глянул на часы. — Думайте, но только не очень долго. У вас минута, чтобы передать нам Пинсона и девушку.

— А если я откажусь?

— Тогда вам остается лишь молиться, сержант.

Взревев от ярости, Огаррио выдернул из кобуры пистолет и, прижав Марию к своей груди, приставил дуло к виску девушки.

— Коридор для отхода! — рявкнул он. — Или я вышибу этой путе мозги!

Пинсон бросился на сержанта, но Бесерра с Мартинесом, заломив профессору руки, заставили его опуститься на колени.

— Огаррио, не стреляйте! — вскричал Энрике. — Не вымещайте злость на Марии. Она вообще ни при чем! Если хотите кого-нибудь убить, застрелите меня!

Сархенто, кинув на него бешеный взгляд, повернулся к Маранде и закричал:

— Я не шучу, капитан! Сначала я пристрелю ее, а потом перебью остальных заложников!

— Огаррио, я вас умоляю… Вы приличный человек… Мы оба это знаем. Отпустите Марию… Убейте лучше меня…

— Какое назидательное зрелище, — раздался ехидный голос фалангиста. — Вас называют приличным человеком, Огаррио? Да вы же настоящий бандит! Кстати, у вас осталось всего десять секунд.

Рука, в которой сержант сжимал пистолет, задрожала. На лбу Огаррио выступили бисеринки пота. Удивительное дело, но Мария, которая выгнула шею, чтобы смотреть прямо в лицо своему палачу, являла собой воплощенное спокойствие.

— Прошу вас, — прошептал Пинсон, — вы не убийца. Не стреляйте. Это глупо. Это ничего не изменит.