Книга алхимика
(Роман) - Уильямс Адам - Страница 61

— Ты забываешь о тех, кто требует мести за святотатство, совершенное этим человеком. Ты просишь о снисхождении, но милосердие к богохульнику придется очень не по вкусу мусульманам Мишката. Что ты на это скажешь?

— Ты прав, — согласился я, — они удовлетворятся, только если ты его покараешь. Но послушай, Азиз, наказание не исключает снисхождения. Пожизненное заключение в лечебнице для душевнобольных или тюремной камере — ужасный удел для любого человека. Прояви здравомыслие! Подобная кара, с одной стороны, очень сурова, но ты при этом сохранишь безумцу жизнь и тем самым смягчишь приговор. Строгость кары будет полностью соответствовать тяжести преступления. Прошу тебя, прояви мудрость. Паладон, я знаю, Иаков твой родственник, но Азиз не может оставить содеянное им без наказания.

— А я и не спорю, — развел руками Паладон, — этот негодяй должен получить по заслугам. Если Азиз решит его сжечь, я сам подпалю хворост.

— Правда, Паладон? — совершенно серьезным голосом произнес Азиз.

Мой белокурый друг нервно рассмеялся:

— Ну… Это я так образно выразился… Я каменных дел мастер, а не палач.

— Но ты бы поджег костер, если бы я тебя об этом попросил?

— К чему этот разговор? Зачем тебе просить меня о таком?

Азиз снова приблизился к нам. На лице его застыла натянутая улыбка.

— И ты еще спрашиваешь меня, Паладон? Ты со своими родными опозорил меня. Быть может, настанет день, когда я потребую у тебя на деле доказать свою верность. Зачем? А вдруг я совершил ошибку, согласившись отдать свою сестру замуж за двоюродного брата богохульника?

Паладон вскочил, сжав кулаки.

— Откуда мне было знать, что замышляет Иаков? Думаешь, я имею к этому какое-то отношение? — В мгновение ока он выхватил из ножен кинжал, висевший у него на поясе.

Отпрянув, побледневший Азиз стиснул пальцы на усыпанной драгоценностями рукояти сабли, однако Паладон прижал лезвие кинжала к собственному запястью, показалась кровь.

— Хочешь, чтобы я доказал тебе свою верность? Если я хоть чем-то оскорбил тебя или ислам, так и скажи, и тогда я отрежу себе руку.

Азиз улыбнулся. Аккуратно разжав дрожащие пальцы Паладона, он вытащил из рукава шелковый платок, вытер нож, аккуратно убрал его в ножны, а потом все тем же платком перевязал порез.

— Мишкату нужны твои руки, ведь мечеть еще не закончена, — ласково проговорил он. — Плохим же я буду визирем, если позволю их изранить. — Азиз встал на цыпочки и поцеловал Паладона в щеку.

Потом он пригласил нас присесть с ним на ковер.

— Твои волшебные руки и острый ум Самуила… Аллах свидетель, как же они мне сейчас нужны! Если я завтра не приму верное решение, последствия случившегося сегодня в мечети будут чудовищными. Видите, мы уже начали ссориться. Самуил, повтори еще раз свои доводы. Паладон, пусть мне поможет твой гнев, вызванный поступком Иакова. Ты теперь мусульманин — какие ты приведешь доводы против того, чтобы проявить к преступнику снисхождение? Сколько раз в прошлом мы устраивали подобные диспуты! Давайте попробуем проделать то же самое сейчас. И да поможет мне Аллах сделать правильный выбор.

Так наше Братство Талантов просидело почти всю ночь. Когда мы закончили, уже близился рассвет.

Мы с Паладоном вышли из дворца, наступала пора третьей стражи. Где-то лаяла собака.

— Ну как, Паладон? Доволен, чем дело кончилось? — спросил я. — Ты приводил серьезные аргументы против того, чтобы проявить милосердие к Иакову, а ведь он все же твой родственник.

— Считай, что я отрекся и от Иакова, и от Лукаса. Кстати, не знаю, где Лукас сейчас, но не удивлюсь, если выяснится, что он приложил руку к случившемуся. Они мне больше не родня. Пусть их хоть обоих повесят… Извини, это я так, в сердцах говорю. Ты был прав, посоветовав Азизу проявить милосердие. Салим бы с тобой согласился.

— Так было здорово снова встретиться и поговорить, — улыбнулся я. — Согласись, Азиз хоть и изменился, но ненамного?

Паладон кивнул. Некоторое время мы шли в молчании. Наконец мой друг произнес:

— Он угрожал мне. Ты это понял, Самуил?

— Ты о чем? — удивился я.

— Об Айше. Он не хочет выдавать ее за меня.

— Да ладно, это он сгоряча, — попытался успокоить я друга. — Ему сейчас очень тяжело, вы вдобавок еще и ссорились…

— Нет, тут все куда серьезнее. Он не хочет, чтобы мы с ним породнились. Скандал с Иаковом ему только на руку.

Рассмеявшись, я хлопнул его по плечу и сказал, что в жизни не встречал такого мнительного дурака.

Когда мы добрались до подножия холма, первые рассветные лучи солнца осветили вершину скалы. В их сиянии строящийся купол мечети из белого кирпича казался золотым. Вскоре мы с Паладоном расстались — он двинулся по хоженой тысячи раз дороге в сторону пещеры, а я поспешил в лечебницу будить Ису. Хоть я очень расстроился из-за этого кошмара, который устроил в мечети Иаков, меня радовало то, что Азиз снова решил поговорить со мной. Сейчас для меня именно это было самым главным.

Иакова держали в одной из камер в подвалах дворца. Он был прикован за руки к мокрой от влаги каменной стене. Насколько мы с лекарем Исой могли судить, после того как монаха избили в мечети, его больше не трогали. Впервые у нас появилась возможность хорошенько его рассмотреть в мерцании свечи, стоявшей в комнате тюремщика. Именно туда его привели к нам на освидетельствование.

Он оказался высоким, как Паладон, но этим его сходство с моим другом ограничивалось. Монах был худым как скелет. Неровная каштановая шевелюра обрамляла узкое лицо, напоминавшее лисью морду. Изорванная, мятая, покрытая пятнами белая сутана смотрелась на монахе как саван. И все же, несмотря на худобу, чувствовалось, что Иаков полон энергии и сил. Его черные маленькие глазки с подозрением следили за каждым нашим движением. Когда Иса поднес свечу к его лицу, чтобы осмотреть зубы и язык, монах отдернул голову, и тюремщику пришлось приложить все свои силы, чтобы удержать его.

— Организм истощен, — тихо произнес Иса, — думаю, потому, что монахи едят одну овсяную кашу. Или он просто слишком долго постился. Глаза — здоровые. Взгляд сфокусированный. Воспалений нет. Помутнений не наблюдаю. Иаков, — ласково обратился он к монаху, — ты хорошо видишь?

— Лучше тебя, — четким, хорошо поставленным голосом ответил тот.

— А почему ты так груб? — вкрадчиво спросил Иса. Именно так он беседовал с душевнобольными пациентами в лечебнице.

— Потому что ты еретик и служишь язычникам вместе с этим иудеем, ну а я преисполнен благодати Святого Духа. Ты оказался в очень непростом положении, Иса. Да, я знаю, кто ты такой. Я видел тебя несколько раз в доме своего дяди. Итак, у тебя две серьезные проблемы. Первая: тебе нужно доказать, что я безумен. Это избавит эмират от необходимости меня казнить, а потом подавлять волнения. Кроме того, объяви ты меня сумасшедшим, и у властей появится правдоподобное объяснение моему поведению в мечети. Очень удобно, согласись? К несчастью для тебя, я столь же нормален, как и ты. Ты смог бы в этом легко убедиться, если бы просто поговорил со мной вместо того, чтобы осматривать и щупать. И имей в виду, признав меня сумасшедшим, ты нарушишь свою клятву Гиппократа. Вторая проблема — будущее твоей бессмертной души, которую ты рискуешь погубить. Ты христианин, и если поможешь моим гонителям и мучителям заткнуть мне рот, то перед лицом Господа ты назовешь ложью правду — ту правду, что я сказал в мечети, решив встать на путь мученичества.

— Если человек в здравом уме, то он ведет себя разумно, — вступил я в разговор, заметив, как обескуражили Ису слова монаха. — Но разумно ли мученичество? Какая из Божьих тварей станет добровольно искать смерти? Возьми любую религию, любое Священное Писание — все они запрещают самоубийство. В том числе и Ветхий Завет.

— Ах да… Разум… — протянул Иаков, — убогое прибежище натурфилософа, который в наивности своей верит, что оно сможет защитить его от всепроникающего света Святой истины. Я слышал о тебе, иудей и алхимик Самуил. Это ты отравил разум Паладона, соблазнив его дьявольскими науками. Это из-за тебя он вступил на путь поклонения Сатане, из-за тебя он обрек свою бессмертную душу на погибель. Да как у тебя хватает наглости ссылаться на Священное Писание? Впрочем, ты прав, самоубийство — смертный грех. Но я не собираюсь накладывать на себя руки. Солдат, который кидается в бой за короля, готов отдать жизнь за победу. Кто осмелится назвать павших в битве самоубийцами? Я сражаюсь за Господа нашего Иисуса Христа. Мое оружие — правда. И если мои враги убьют меня за правду, разве мою смерть можно будет назвать самоубийством? Моя смерть приблизит победу, ибо мой пример пробудит ото сна других. Ну а ты, иудей, можешь прятаться от истины и дальше, дело твое. Ее свет все равно отыщет тебя в Судный день.