Огонь сильнее мрака (СИ) - Герасименко Анатолий - Страница 83

– Джонни, – сказала Джил, – давай не будем.

– Чего – не будем? – не понял он.

Джил потерла лоб кончиками пальцев:

– Смотри… Вот ты спросил, где лаборатория. Он, ясное дело, поломается. Но скажет. Надолго его не хватит. Думаю, уже к вечеру расколется. Или завтра с утра.

– Почему так скоро?

– Действие зелья кончается, – объяснила Джил. – Он же сам сказал, помнишь – слабый, мол, валлитинар. Действует всего пару дней.

– Ну и прекрасно, – заметил Джон. – Всего-то делов осталось – подождать.

– И что? Вот он скажет. Ты отправишься к Хонне, всё передашь. Он пойдет туда, где лаборатория. Обратится в чудище. Перебьет этих… лотрашти. И станет готовить зелье.

– Мне всё видится немного с другой стороны, – возразил Джон. – Я пойду к Хонне, передам информацию, и он мне заплатит. Одновременно с этим ты пойдешь к своему аптекарю – или кто он там – и тебе он тоже заплатит. На этом наша работа будет закончена, а что случится дальше – не так важно.

«А кстати, кто же всё-таки этот аптекарь? – подумал Джон. – Наверное, кто-то вроде Иматеги – узнал про Па, решил во что бы то ни стало разыскать последних выживших… Только, в отличие от бедняги-доктора, аптекарь умён. И не ищет контакта с древней цивилизацией, а попросту хочет сварить зелье. Надо будет Олмонда спросить, вдруг чего знает».

– Джонни, – терпеливо сказала Джил. – Ты что, не понял? Хонна – бог. Он целый мир под себя подгребёт. Все будем, как эти вот гады.

– В смысле – пить зелье по утрам и ходить счастливыми?

– В смысле – резать друг друга. Забыл, из чего зелье делается?

Джон пожал плечами:

– Ерунда. Не думаю, что для приготовления валлитинара обязательно надо кого-то резать. По-моему, па-лотрашти просто любят пытки, вот и приплели ритуальные жертвы к рецепту приготовления. Да и то сказать – рецепту три тысячи лет! У нас ученые вон какие… Придумают что-нибудь. Чтоб без жертв.

– Вот, сам же сказал, – подхватила Джил. – Па-лотрашти любят пытки. И при этом счастливые ходят! Неужели не понимаешь? Это такое счастье… поганое это счастье, вот что. Людей режут – сами смеются. А если все, как они, станут? Я так не хочу.

Джон вспомнил, как читал Олмонда – несколько секунд, пока не свалился от боли. Ликующая радость, кипящая энергия. Сделать что-то… Смеяться… Петь… Убивать…

Он нетерпеливо качнул головой:

– Не хочешь – не пей. Я тоже не буду. Никто нас не заставит.

– Да весь мир будет пить этот валлитинар! – потеряв терпение, воскликнула Джил. – Как ты не понимаешь? Ты что, хочешь среди таких олмондов жить? Вечно счастливых? Открой же ты глаза! Это – не счастье, это – дурман вроде опия! Только от опия люди отупелые сидят, а от валлитинара – наоборот.

Джон встал и отряхнул штаны. Ты – сам по себе, люди – сами по себе. Не будь добреньким. Не лезь спасать кого попало. Не помогай упавшим.

Да провалитесь вы все! Грёбаные сволочи, подумал он, чувствуя, как закипает злость. «Весь мир»... Я – ублюдок. С детства от вас только и вижу, что пинки да плевки. Всю жизнь прячусь, всю жизнь под страхом разоблачения. Работу потерял. Жену потерял. Эту вот... монстру – тоже потерял. Ублюдок. Ублюдок. Катитесь к свиньям собачьим, пейте свой эликсир, режьте друг друга, что хотите, то и делайте, вы этого заслужили.

– А как же твоя мать? – спросил он, глядя сверху на Джил. – Так и останется без зелья?

Джил молчала. Репейник прошелся по примятой траве – десять шагов туда, десять обратно. Гнев постепенно выветривался. Солнце грело затылок, в высокой траве шуршали ящерицы. Джил подтянула к груди колени и, отвернушись, уткнулась носом в плечо.

– Давай уйдём, – невнятно попросила она. – Уедем куда-нибудь. Просто уедем. Спрячемся, отсидимся. А этого… лотрашти я убью. За доктора. За ту девку. За всех.

Джон вздохнул, вновь опустился на траву и осторожно обнял Джил. Она не сопротивлялась, но и не ответила объятием, все так же сидела, обхватив колени и пригнув голову. Джон выждал несколько минут и негромко сказал:

– Послушай. Ну что толку сейчас спорить. Он ведь ничего не сказал пока.

– Скажет, – глухо ответила Джил.

– Скажет – не скажет… Давай так: ты его сейчас убивать не будешь. Посидим здесь, подождём пару дней. В городе нынче всё равно опасно появляться. Жратва у нас тут есть, крыша над головой – тоже. Подумаем, поговорим.

Джил не ответила. Джон закряхтел.

– Мне тоже не по душе вся эта перспектива, – сознался он. – Правда, не думаю, что у Хонны так быстро всё получится. Люди нынче недоверчивые, от богов отвыкшие. Может, у него вообще ничего не выйдет. В любом случае, даже если Фернаклю повезёт с его планом, пройдет немало времени. Это одного валлитинара сколько приготовить надо! А Хонна – всё сам будет, помогать некому. Так что…

Джил по-прежнему молчала, но уже как-то по-другому. Джон понял, что она ждёт продолжения.

– Так что предлагаю для начала дождаться, чего там Олмонд расскажет, – закончил он. – А там и решать. По зрелом размышлении.

Джил не ответила.

– Ещё остается проблема с па-лотрашти, – напомнил Джон. – Они все живы, они на нас злы, и будут искать. Либо Хонна их убьет, либо нам самим придется. Что-то я не уверен в наших возможностях.

Джил упорно хранила молчание, и Джон решился – ну, не соврать, но покривить душой.

– Можно ещё так, – предложил он. – Можно узнать, где лаборатория, пробраться туда, взять столько валлитинара, сколько унесем, и сделать ноги. И принести всё твоей матери. А? Что скажешь?

Джил вздохнула, высвободилась из объятий Джона и поднялась на ноги.

– Ладно, – сказала она. – Уговорил. Давай подождём. Надо и впрямь все обмозговать. Но ждать будем недолго. Два дня – крайний срок.

Солнце припекало. Джон украдкой вытер лоб.

– Договорились, – сказал он.

***

Время до вечера тянулось нескончаемо. Репейник даже подумывал, что часы у Джил сломались и идут медленней обычного, но солнце на бледно-голубом небе было с часами заодно и ползло еле-еле, словно увязшая в меду пчела. Сыщики развели перед церковью костер, подрумянили на веточках грудинку, испекли картошку. Насчет яиц вышел спор: Джил предлагала зажарить их на плоском камне, Джон стоял за то, чтобы испечь. Каждый остался при своём, но, пока Джил искала подходящий камень, Джон зарыл пару яиц в угли, предварительно наколов кончиком ножа, чтоб не взорвались, и, когда девушка вернулась, её ждало готовое яйцо в серой от золы скорлупе. За всеми хлопотами прошел от силы час. Потом долго, не спеша ели – ещё минут сорок. Потом валялись в траве, глядя из-под ладоней на жаворонков в небе – ещё полчаса. Джил, належавшись, отправилась в лес – по её словам, здесь росло полным-полно ежевики. Пока не было русалки, Джон прохаживался перед церковью, поглядывая время от времени в темный провал окна. Если встать чуть наискосок, в окне становился виден Олмонд, привалившийся к колонне. Он сидел, не шевелясь, не издавая звуков. Джон курил, думал своё.

…Хонна Фернакль, значит, у нас не просто богач-меценат, а благодетель с мировым размахом. Куда там профессоров-эмигрантов подкармливать! Ему, Великому Моллюску, целые континенты осчастливить не терпится. Жаль, что так вышло с островом Па, ну да ничего – вон какое поле для работы, миллионы страждущих в одной Энландрии. Джону вспомнились собственные слова, произнесённые тогда, на чердаке: «Пока человек хочет добра для себя – всё нормально… Вот возьмем Хонну Фернакля… Личное добро совпадает с общественным...» Репейник усмехнулся. Сильней ошибиться было нельзя. Нет, ясно, что Тран-ка Тарвем не за просто так дарует людям вечное блаженство: взамен он получит абсолютную власть, а, если верить бедному покойному Иматеге, этого добивался любой бог из всех живших.Выходит, здесь как раз личное и общественное совпадает. Но желание творить добро в мировых масштабах никогда добром не кончалось. Всегда появлялись какие-нибудь сопутствующие общему благу обстоятельства, в лучшем случае сводившие это самое благо на нет, а в худшем – обращавшие всё в кровавый кошмар. Вот и в случае с валлитинаром: глобальное счастье будет выцежено из крови замученных людей. Конечно, никаких других способов добывать эликсир не откроют, в это даже Джил не поверила...