Бансу
(Быль. Журнальный вариант) - Бояшов Илья Владимирович - Страница 23

Демьянов заметил и другого «туземца»: тот в ужасе бежал вниз по склону и скрылся. Придя в себя, штурман подобрал карабин убитого и забрал патроны (позднее оружие ему как нельзя более пригодилось). Оставаться на месте приземления он уже не мог: его охватил настоящий страх. «Никогда подобного ранее не испытывал, — признался Демьянов, — такое чувство, словно кто-то вокруг постоянно бродит. Я к палатке — и этот кто-то за мной; шаги чую — оглядываюсь: пустота. Жуть полная. Да еще и мертвец. Нервы мои не выдержали: думаю, сваливать надо, уходить как можно быстрей…»

Имея с собой карту, Алёшка решил самостоятельно выбраться к первому же селению. Вася оказался прав — его непутевый друг отправился именно по самому тяжелому, но короткому маршруту через хребет на южный склон к реке Хашибе, намереваясь идти вдоль ее берега до близкого Хэви-Литтл. Одна его нога осталась в прекрасном американском ботинке, а вот для другой, ушибленной, из бересты Алёшка соорудил подобие лаптя, благоразумно захватив с собой и «запчасти», для чего и ободрал кору с нескольких деревьев. Сделав из парашютной сумки и строп заплечный мешок, он покинул страшное место.

По дороге наверх начались дожди. И хоть захваченный с собой кусок шелка хорошо выполнял роль палатки, от сырости это не спасло. Комбинезон и вещи промокли. Голод принялся мучить еще до того, как он вскарабкался на вершину. Была возможность застрелить показавшегося поблизости оленя, но развести огонь Демьянов не мог из-за потерянной зажигалки. Ко всему прочему разболелся бок — рана воспалилась. Поднявшаяся температура заставила штурмана целые сутки проваляться в палатке на пронизывающем ветру. В конце концов он решился на спуск. Охотничий карабин был тяжел, однако Демьянов решил его не выбрасывать — и правильно сделал: уже у самой подошвы хребта Алёшка подвергся нападению гризли, которого уложил с короткого расстояния. До реки оставалось всего несколько километров, однако Демьянова вновь свалил жар: пришлось вновь отлеживаться, слизывая росу с камней. Когда появилось солнце, штурман снял со своих часов стекло и при его помощи все же запалил костерок. Затем добрался до медвежьей туши и ножом вырезал из нее порядочный кусок мяса. Последняя часть маршрута оказалась особенно мучительной: бок совсем загноился. Кроме того, штурмана мучил понос: полупрожаренная медвежатина кишела паразитами. Карабин пришлось бросить. Легкий как пар, он все же добрел до берега и там, облепленный мошками, валялся уже без всякой надежды, время от времени подползая к реке: утолить жажду. Погружая лицо в воду, Алёшка видел на дне вымытую из песка течением желтовато светящуюся россыпь. Самородков Демьянов насчитал более двух десятков (некоторые крупные), но щедро рассыпанное природой золото было ему совершенно не нужно — штурман о другом думал: сколько дней, а то и часов еще оставалось жить — как говорится, не до жиру. Да и что, в случае своего спасения, он мог бы поделать с найденным богатством — разве что передал бы государству «на оборону страны», и оно тотчас утекло бы обратно в Америку. Впрочем, спастись летчик уже не надеялся.

Кстати, о контейнере, который впоследствии забрали с собой наведавшиеся в госпиталь московские гости: сразу после своего приземления Алёшка обнаружил в парашютной сумке приметанный тонкой проволокой к ее стенке странный, завернутый в холстину плоский предмет. Озабоченный более важными проблемами, Демьянов хоть и удивился, но не стал любопытствовать и распарывать холст. Когда на берегу Хашибы ему сделалось совсем нехорошо, он оборвал ножом проволоку и, вытащив контейнер, использовал плотно натянутую на него ткань как бумагу для прощального письма. Послюнявив найденный в планшете химический карандаш, Алёшка вывел на контейнере следующее:

Старший лейтенант Алексей Спиридонович Демьянов, штурман 1-й авиаперегоночной дивизии. Выпал из кабины «бостона» по маршруту Фэрнбакс-Ном такого-то числа в такое-то время. Передайте моей матери, что я погиб в Америке, в Аляске, но все равно старался приблизить нашу Победу над фашизмом.

Подумал и приписал:

Падение было случайным.

На большее штурмана не хватило.

Остается добавить: какая-то неведомая сила заставила его в тот день при помощи стекла запалить еще один костерок, который и был замечен с престарелой «Марьи Ивановны». Что же касается выбора между «грумманом» и Ш-2, разумеется, Алёшка побрел к своему гидроплану. Он был страшно благодарен женщине, сидящей за штурвалом амфибии и протянувшей ему бидончик. Однако первые слова, с которыми, жадно выпив юшку, обратился к полуживому Чиваркину едва шевелящий губами полуживой Демьянов, старшего лейтенанта никак не красили: «Ты, Вася, случайно, не выкинул ботинок? Жаль терять — все-таки штатовский».

XXVI

Когда они уже немного отошли от переживаний, оправились от ран и взяли за привычку подолгу курить на садовой скамеечке госпитального двора, Алёшка однажды не выдержал и спросил друга:

— Вась, а чтобы ты сделал, если бы я тогда направился к американцам?

— Застрелил бы тебя, — просто ответил Чиваркин.

Он не шутил.

XXVII

Что касается славной Богдановны, то о ней не забыли. Мишин лично представил женщину к ордену, однако начальство посчитало — с ершистой бабы довольно медали, о чем и проинформировало комполка. Несмотря на его протесты и ругань, наградной лист ушел по инстанции с просьбой «за проявленные сообразительность и мужество представить сержанта 1-го полка 1-й авиаперегоночной дивизии Ваганову Людмилу Богдановну к медали „За боевые заслуги“…» (подвиг техника кратко описывался).

Награждение не вызвало у сержанта особого воодушевления, хотя подполковник от души постарался: на номской бетонке, с которой начались злоключения капитана Чиваркина, был выстроен весь находящийся в наличии технический состав перегоночного аэродрома. По убедительной просьбе Мишина справился со своим раздражением зам по политической части, которому Богдановна как-то довольно резко, в привычной своей манере, умудрилась ответить. Однако, несмотря на жертву со стороны «комиссара» и на все старания фронтовика, особой торжественности не получилось. Вызвав Люду из строя и прочитав ей реляцию, Мишин вознамерился было прицепить медаль, но в последний момент, когда рука его уже протянулась к груди техника, вспомнил, что перед ним дама, смутился, растерялся, даже покраснел и не нашел ничего лучшего, как просто схватить «трактористку» за маленькую руку и вложить заслуженную награду ей в мозолистую ладонь. Впрочем, Богдановна была верна себе; ответ награжденной окончательно взбесил стоявшего рядом с Мишиным политработника:

— Мужа бы лучше моего вернули, товарищ подполковник.

И, всхлипнув, амазонка побрела на свое место в строю.

XXVIII

В то же самое время несколько молчаливых мужчин из уже знакомого читателю, затерянного в лесах и горах поселка (все те же шляпы, клетчатые рубахи, заправленные в сапоги штаны) столкнули с отмели самый большой в Майтконе баркас, забрались в него и отправились вверх по течению. Вместе с ними, водрузив на голову такую же широкополую шляпу, поплыл и поп: рясу святой отец спрятал до поры до времени в кормовой банке. Мотор не подводил, погода наладилась, полицейский спокойно правил рулем, и над баркасом вились дымки неизменных трубок. Как только в той или иной заканчивалось топливо, ее владелец вытряхивал пепел в реку, прочищал чашу, набивал камеру новой порцией забористого табака и вновь привычно зажимал во рту загубник. Казалось, думы охотников, как и дым, плывут над водами Тэш. Старец-священник курил наряду со всеми, временами что-то бормоча и осеняя себя крестным знамением. Все знали, что делать, и роль каждого была определена: главной целью собравшихся был склон возле пика пятнадцать-шестнадцать, на котором покоились останки их земляка (лежащий на дне лодки мешок предназначался именно для него, там же, на дне, были сложены и желтые от смолы сосновые доски, и заранее сбитая крышка, и четыре столба). Но прежде зоркий Фрэнк приказал причалить возле сиротливо прижатого к камышам небольшого плотика.