Схватка (СИ) - Шепельский Евгений Александрович - Страница 70

— Но ведь деньги… мы беднее весенних мышей в подполе крестьянском!

— Деньги будут. Ты помнишь о нашем деле. Твои актеры работают?

— А как же, мастер Волк, как и велено — работают. Я им, как и велено, сказал весь Норатор бумагами обклеить с этой, как ее, рекламой! И слухи они распространяют и золотишком вашим сорят как надо. О, они в этом доки — насчет слухов-то! А уж чужое золото истратить — им легче, чем высморкаться.

— Сегодня мы вернем короне Университет и вечером начнем печатать нужные бумаги. Заметь — официальные, заверенные архканцлером бумаги. Никакого обмана. И спустя неделю у нас будет много больше тридцати тысяч, потребных для выплаты дани.

Шутейник покрутил вихрастой головой.

— Вы думаете, сработает? — спросил с сомнением.

— Всегда срабатывало.

— Срабатывало… там? — Он избегал называть мир, из которого я прибыл, «Землей», хотя и знал, как он называется.

— Да, конечно. С довольно старых времен. Понимаешь, Шутейник, человеком… Да в общем, думаю, любым разумным существом — движет демон азарта. Без демона азарта мы были бы слишком правильны и скучны. У кого демон мелкий, у кого покрупнее… Но есть он у всех, может, за исключением отъявленных святош.

— Не у всех мелкий, — раздумчиво молвил Шутейник.

В коридоре-приемной — о, как же безмерно я удивился! — меня уже ждали и бургомистр Таленк и Баккарал Бай; бобровая красная шапка и красная же бобровая шуба с мотками золотых цепей. В коридоре было душно и тесно от телохранителей обоих вельмож и от самого Баккарала, которого принесли на массивных носилках из лакированного дерева, преизрядно прочных на вид, чтобы упитанная задница дюка всех дюков чего доброго не провалилась. Бедного Блоджетта с его конторкой оттерли к самому краю стены, напротив дверей в ротонду: он был бледен, но героически держал оборону, ибо пара шнырей Таленка и Бая спорили, кому входить к архканцлеру первым.

Таленк кивнул мне, колыхнулась бобровая шапка. Он ее что, даже в постели не снимает? Дюк всех дюков застыл на паланкине, похожий на груду давно сгнивших яблок.

Чудная картина. Еще вчера я был для них никто, ноль, ничтожество, комарик, которого можно прихлопнуть, предварительно унизив, а сегодня они уже спешат ко мне и бьются за право явить свою особу пред очи архканцлера!

— Первым зайдет господин Баккарал, дюк всех дюков, — сказал я веско.

— Ы-ы-ых! — донеслось с носилок. Туша Баккарала даже не пошевелилась.

Тощий человек в сером, тот самый, что встретил меня недавно на эспланаде, выступил вперед и перевел:

— Господин Баккарал Бай, дюк всех дюков, говорит: все дела с архканцлером он вершит через свое доверенное лицо — Крастена Обри. Меня.

— Чушь. Если дюк дюков хочет получить то, за чем пришел — он сам, лично, войдет сейчас в покои архканцлера и будет с ним говорить с глазу на глаз.

— Ы-ы-ых!

— Господин Бай настаивает…

— Господин Бай что, не умеет говорить? Или силы экономит?

— Ы-ы-ых!

— Господин Баккарал…

Демонстративно не слушая, я распахнул настежь двери предбанника, затем — двери в кабинет. К счастью, местная архитектурная мода среди богачей любила широкие и высокие двери, и дюк всех дюков мог пройти в кабинет, даже не поворачиваясь боком. Ну а если ноги уже не могли ему служить, его свободно могли внести на носилках.

Я занял место за столом и крикнул в зев предбанника:

— Я жду дюка всех дюков!

Прошло два десятка секунд, и безудержная алчность победила спесь. Я услышал что-то вроде грохота. Туша дюка дюков заслонила двойной проем. Он умел ходить, правда, делал это, как актер, играющий в резиновом костюме Годзиллу в старых японских фильмах — тяжело перенося вес с ноги на ногу, бултыхаясь всем телом, словно внутри костюма была налита вода.

Он вошел и остановился перед столом. Вязко заворочал головой в поисках дивана, кресла или чего-то похожего, на чем мог безопасно угнездить свои телеса. Но ничего не было, кроме хрупких стульев. Шутейник, как и было уговорено заранее, вышел, захлопнув обе двери.

Пахло от Баккарала чем-то вроде мокрой псины. По-видимому, он даже спал в этой своей богатой шубейке с мотками золотых цепей и кожаной вместительной сумой через плечо.

Я занял место за столом, не предложив Баккаралу сесть, что в его случае выглядело бы форменным издевательством, поскольку даже два стула не сумели бы удержать вес банкира. Дюк остался стоять перед столом, тяжко ворочая головой. Увидел Законный свод, запыхтел. Огромные выпученные глаза стали еще больше, когда увидел кота — после вчерашних похождений этот гад отсыпался на своем любимом месте — на шкафу.

— Малут!

— Так вы умеете говорить?

— Я говорю с равными. Я не говорю с не равными. Пых-фых… Ты крейн.

— Ну и что же? Вы, стало быть, через разговор с крейном, который вам не ровня, боитесь заразиться скверной хворью? Босотизмом? Безденежкой? Нищебродством?

Кот очнулся от сна и с хрустом, судорожно вытянув передние лапы, потянулся.

Годзилла сделала шаг к двери:

— Малут!

Неоднократно и на Земле замечал, как богатые — я имею в виду сейчас очень богатых людей, ворочавших миллиардами — безумно боялись за свою жизнь. Получив неподъемно огромные деньги, они начинали трястись за свою душонку до степени психоза, трястись от малейшего намека на опасность. Протирали свои нечистые руки антисептиками, заводили домашнего врача, астролога, диетолога, хренолога, тренера, священника и свору телохранителей, задачей которых становилось упреждать любой случайный или намеренный негатив по адресу их господина. Ну как же — иметь кучу бабла и вдруг сдохнуть от чьего-то ядовитого чиха с вирусом гриппа… Или попасть под машину… Или вот — умереть от ядовитых когтей малута.

Самый яркий пример такого помешательства богача — судьба миллионера Говарда Хьюза, чьи молодые годы так ярко изобразил у Скорсезе ди Каприо. Он помешался на чистоте и страхе за свою жизнь — не мылся (микробы могут проникнуть сквозь чистую кожу!), не стригся (опасно!), не общался с внешним миром (могут убить!) и остаток своей никчемной жизни провел затворником в разных отелях.

Я оглянулся на кота и изобразил улыбку:

— Ах, этот… Он жрет только тех, на кого укажет мой палец. Вы в безопасности, Баккарал. Да-да, вы можете мне верить. Вы в полной безопасности!

Туша колыхнулась.

— Ты сказал, что вернешь долги. Я пришел.

— Вас не совсем верно известили. Вы вернете долги Санкструма. Вы. Двести пятьдесят две тысячи крон золотом.

Оплывшее лицо дюка совершенно утратило всякие намеки на человеческие черты. Это была некая ожившая красношкурая картошка с огромными глазами, двумя точками на месте ноздрей и ртом, который совершенно терялся в складках плоти.

— Пых-фых!..

Туша колыхнулась, но дюк не сдвинулся с места. Слушал.

Я вытащил из-за пазухи Первичный земельный сервитут и бросил на стол.

— Это сервитут. Документ на владение частью гор Тервида. Видите его?

— Пых…

— Я выдрал его из Законного свода. Вы видите Законный свод, Баккарал?

— Ы-ы-ых!

— Первичный сервитут очень любопытный документ. Растары даровали хоггам горы Тервида, верно?

— Пых!

— Плата невелика — двадцать тысяч крон золотом ежегодно, и вы можете делать в своей части гор что угодно…

Дюк всех дюков напряженно сопел.

— По сути, горы были отданы вам в откупы. Так? Разумеется, так. Вы отыскали там богатые рудные жилы. Золото. Серебро. Иные металлы. Они и стали основой ваших богатств, ваших банков. Верно?

Баккарал молчал.

— Вы разрабатываете жилы триста лет — и они все еще не исчерпались. Я готов поставить Большую имперскую печать против бобровой шапки бургомистра Таленка — жилы все еще полны и приносят великолепный доход. Так ведь, Баккарал? Разработка рудных жил Тервида — все еще выгодное предприятие!

Баккарал молчал.

— Двадцать тысяч в год — это совсем небольшая плата за рудные жилы, полные золота.

Баккарал молчал.

— Однако сервитут необходимо обновлять. Со смертью каждого из правящих Растаров эта бумага теряет силу, и ее необходимо снова визировать подписью императора… Или Большой имперской печатью. Однако сложилась интересная правовая коллизия. Экверис Растар мертв, сервитут утратил силу, и сейчас я верховная власть: я правлю и единолично распоряжаюсь главными печатями Империи. Печатью архканцлера. Большой имперской печатью. Печатью Коронного совета. И я не дам новому императору подписать право владения горами. И сам его не подпишу. И Большую имперскую печать на него не проставлю.