Дом там, где сердце - Фаррел Шеннон - Страница 17

– Правда, Локлейн, ведь ничего не пострадало, – переубеж­дала его Мюйрин, поднимая постельное белье, тогда как Циара стремительно вышла из комнаты. – Послушайте, вы ведь ее обидели. И все из-за меня, – сердито сказала она. – Ей, на­верное, очень нелегко. А я, в конце концов, совершенно незна­комый ей человек, которого она должна приютить.

– Знаю, знаю. Она подчас ведет себя странновато в по­следнее время. Ей следовало выйти замуж, растить детей. Было бы в чем применить всю ее… ну… аккуратность, что ли, ее скрупулезность. Видите ли, она любит, чтобы все было иде­ально, а теперь даже больше, чем обычно.

– Что ж, может быть, ей не сделал предложение именно тот мужчина? – скользнув по нему взглядом, сказала Мюйрин, быстро расстилая постель.

– В том-то и дело. Она была очень красива. За последние три года она так изменилась, что я с трудом узнал ее, когда вернулся домой. Многие делали ей предложение, но она всем давала от ворот поворот. Даже мой друг Роберт, который работал в поместье кузнецом, просил ее руки. Она отказала ему, и он уехал с разбитым сердцем, – объяснил Локлейн и покачал головой как бы из сочувствия к другу.

– А где же Роберт теперь?– спросила Мюйрин. Она на­клонилась, раскладывая одеяла одно за другим, чтобы полу­чилась уютное спальное место.

– Я не знаю точно. В одном из соседних поместий. Он много разъезжает, то здесь, то там.

– Может, мы когда-нибудь воспользуемся его услугами, если вы его найдете, – добродушно предложила Мюйрин.

– Ну, лошадей у нас мало, всего лишь парочка рабочих коней для вспашки, но для ремонта поместья он подойдет нам как никто другой.

– Он женат?

– Нет, и никогда не был.

Локлейну не нравилось обсуждать странное поведение своей сестры с посторонним человеком. Пока Мюйрин не успела задать следующий вопрос, он вышел в кухню и подошел к ка­мину. Там он наполнил горячей водой бутылки и положил их в каждую из трех постелей.

Мюйрин закончила стелить и села с Локлейном и Циарой за стол пить чай. У нее сильно болела голова.

Локлейн посмотрел на ее бледное лицо и взъерошенные волосы и предложил:

– Почему бы вам не пойти спать?

– Нет-нет, думаю, сначала нужно просмотреть эти бухгал­терские книги, – ответила Мюйрин, взяв свою чашку и сев у огня.

Локлейн решил оставить ее в покое на некоторое время, чтобы она могла остаться наедине со своими мыслями. Он пошел в свою комнату, чтобы распаковать сумку и выложить вещи, пока Циара мыла посуду.

Она так громыхала тарелками, что Локлейн изредка поглядывал, чтобы убедиться, что она не разобьет всю посуду, какая у них есть. Она так сильно скребла по ней, словно хо­тела соскоблить узор с каждой тарелки. Наконец он подошел к тазу и, взяв в руку полотенце, стал брать из рук сестры тарелки одну за другой. Он тщательно вытер их перед тем, как сложить на место в дубовый сервант – самый впечатляющий в комнате предмет мебели, которая, правда, вся была отличного качества.

Мюйрин какое-то время смотрела на них, а потом заметила:

– Должна сказать, здесь очень неплохая мебель. Это ваш отец ее делал?

– Мы никогда не знали ни отца, ни матери. Потеряли их, будучи еще совсем маленькими, – коротко ответил Локлейн, давая понять, что она задела сферу жизни, в которую он не хотел ее посвящать. – Что касается мебели, я сам ее сделал. Изначально я учился на плотника, пока не решил, что гораз­до важнее получить надлежащее общее образование, и стал изучать бухгалтерию и все прочее.

Циара пронзительно взглянула на брата. Не сказав ни сло­ва ни ему, ни Мюйрин, она ушла в свою комнату и закрыла дверь.

Мюйрин залилась краской.

– Простите, я не знала.

Она снова погрузилась в свои бумаги, увидев, что взгляд Локлейна стал тяжелым, как гранит.

Он закончил вытирать тарелки, упрекая себя за то, что был гак груб с Мюйрин, и за то, что не рассказал ей всю правду о своих родителях. Он оправдывал себя тем, что не хотел ее смущать еще больше, чем раньше, своей бедностью. Слово «незаконнорожденный» было таким ужасным…

Но как ни старался, он не мог скрыть свою досаду из-за неуместного вопроса. Он чувствовал себя бабочкой, порхаю­щей над пламенем свечки. Наконец Локлейн подошел к камину и спросил:

– Ну что, разобрались, что к чему?

– Еще не совсем, но, кажется, я начинаю понимать, на­сколько все плохо, – ответила Мюйрин, ненадолго отрывая взгляд от бумаг.

– Я думаю, нам надо поскорее привести все дела в порядок. Поскольку все знают, что Августин умер и что вы очень мо­лоды и неопытны, кредиторы тут же выстроятся в очередь, требуя возвращения денег, – рассуждал Локлейн.

Мюйрин громко захлопнула книгу и, возвратившись к сто­лу в центре комнаты, взяла бумагу и ручку.

– Если только я не навещу их первая. Завтра я составлю их список. Но сначала я напишу письмо своим родным, со­общу им новости и предупрежу, чтобы они не мчались сюда на первом же корабле.

– Как вам кажется, они вам поверят? Мюйрин вяло улыбнулась.

– Я могу быть очень убедительна, когда захочу.

После этого она написала довольно бодрое письмо родителям, в котором говорилось, что, несмотря на случившуюся трагедию, семья Августина приняла ее и что все необходимые формаль­ности после ужасного происшествия соблюдены. Она удивилась, как легко ложатся на бумагу слова неправды, но в то же время понимала, что это и есть борьба за существование. И если для этого нужно пару раз прибегнуть ко лжи, так тому и быть.

Кроме того, Мюйрин написала своему зятю Нилу, где рассказала о плачевном состоянии дел в Барнакилле, но убедительно просила его не говорить об этом ни одной живой душе, особенно Элис.

Она знала, что рискует, но кто-то должен был знать, как плохо обстоят дела. Она обнаружила, что это неукротимое излияние чувств принесло ей облегчение, словно огромный камень упал с ее плеч. Нил поможет ей сделать так, чтобы поместье осталось на плаву, в этом она была уверена.

Но как ни хотела она довериться Нилу, она знала, что просто не может этого сделать. Если бы она рассказала ему обо всем, Нил непременно настоял бы на ее возвращении домой. Нет, Мюйрин никогда не скажет никому горькую правду о своем ужасном замужестве и кошмарных событиях, происходивших за закрытыми дверями отеля «Гресхем», пока последняя пуля в пистолете не положила этому конец. Да и сама Мюйрин не хотела когда-нибудь снова думать об этом.

В последнем абзаце она спросила о ценных бумагах и фи­нансовых инвестициях на свое имя, затем подписала письма традиционно пожелав Нилу заботиться о себе и Элис и выразив надежду на скорый ответ.

Она как раз запечатывала письмо в конверт, когда Доклейн вышел из своей комнаты.

Она нервно глянула на него, когда он вырос за ее спиной.

– Уже очень поздно. Она неохотно ответила:

– Я уже иду спать. Покажете мне дом завтра? А потом можно будет съездить в город, встретиться с бухгалтером и юристом.

– Конечно. А вы уверены…

–Нет смысла откладывать неизбежное. Я не дурочка, Локлейн. Я видела Барнакиллу в лунном сиянии, и состояние с не самое лучшее. Теперь мне нужно посмотреть на нее в холодном свете дня. К тому же вы сами только что сказали мне, как мало у нас времени.

– Вы очень смелая, – сказал он, поправляя выбившуюся прядь волос у нее над бровью.

Мюйрин отступила назад, напуганная его близостью так, словно она может растаять от его нежного прикосновения.

– Не такая уж и смелая, Локлейн. Признаюсь, я уже на­чинаю бояться. Но не могу позволить себе быть слабой. И не могу слишком полагаться на вас. Вы меня понимаете?

Локлейн резко отвел руку.

– Да, Мюйрин, понимаю. Но вы знаете, где меня найти, если я понадоблюсь.

Она лишь улыбнулась.

– Спокойной ночи, Локлейн.

– Спокойной ночи.

Он кивнул, не сводя глаз с ее лица, пока не закрылась дверь.

Мюйрин пошла в комнату Циары. Расстегнув верх платья, она легла и попыталась расслабиться, глубоко дыша. Она хо­тела, чтобы Локлейн обнял ее, поцеловал. Неужели это так плохо? Но она чувствовала, что Циара не признает их дружбы с Локлейном. Локлейн держал ее за руку, касался ее ладони, ее плеча, сидел рядом с ней и не спускал с нее глаз во время ужина. Рано или поздно люди все равно это заметят, и по­ползут слухи.