Чингиз-Хан - Ян Василий Григорьевич - Страница 101

– А когда Хаджи Рахим окончит свои записки, его выпустят?

– Чего захотел! Даже если он раскается в своих прегрешениях, его выведут из тюрьмы только для того, чтобы перед толпой на площади ему отрезать язык и руки. Вот почему "дивона" уже два года пишет книгу и будет писать еще лет тридцать, чтобы отдалить день своей гибели.

Туган сказал:

– Так как Хаджи Рахим был моим благодетелем, научил меня читать и писать по-арабски и кормил меня, когда я умирал от голода, я готов на богоугодные дела пожертвовать мой единственный золотой динар... — Туган показал золотую монету. — А ты, великий начальник, прояви милость к обреченному на гибель и позволь мне повидать Хаджи Рахима.

– Дай мне золотой динар и ступай в следующий двор. Там ты можешь любоваться, сколько хочешь, своим сумасшедшим "дивоной".

Туган положил золотую монету в выкрашенную красной хенной ладонь начальника тюрьмы и прошел в каменные ворота.

3. В ЖЕЛЕЗНОЙ КЛЕТКЕ

В глубине узкого дворика в стене темнело квадратное отверстие с железной решеткой. Там в груде тряпок копошилось что-то темное.

Около клетки прижалась к стене тонкая фигура, завернутая в длинную до земли черную шаль, обычную у женщин бродячего племени люли.

Туган осторожно подошел. Женщина повернула голову. Знакомые черты поразили его: то же смуглое золотистое лицо, те же карие пытливые глаза, но исчезла прежняя беззаботность. Метнув пристальный взгляд, женщина отвернулась... Сомнений нет — это была Бент-Занкиджа.

Туган подошел ближе, вглядываясь внутрь клетки. В ней заключенный мог с трудом сидеть согнувшись. Из темноты показались косматая грива черных вьющихся волос и горящие, впивающиеся глаза. Несмотря на страшную перемену в исхудавшем лице, Туган не мог не узнать Хаджи Рахима. Дервиш подполз к прутьям клетки и прижался к ним волосатым лицом.

– Ты пришел вовремя, младший брат мой! — хрипел он. — Подойди ближе, Туган, и выслушай мои последние желания. Злобные имамы хотят сгноить меня в клетке или для устрашения толпы обстричь мне уши и разрубить на части... Но разве могут они убить свободную мысль, задушить мою пылающую ненависть?.. Теперь я написал все, что они хотели, но, прочтя мои записки, они сожгут на костре и мои записки и меня... Ведь я не расхваливал, как они, краснобородого Чингиза и не сочинял хвалебных медовых песен татарским поработителям Хорезма, толстокожим убийцам женщин и детей... Я смело написал правду о том, что видели мои глаза... Я сделал все, что мог, и теперь пришел мой последний день разлуки. Похороните меня под старым платаном на Берегу Салара... Мой учитель Абу Али Ибн Сина был величайший мудрец, а гонимый тупыми злобными имамами, он умер в тюрьме на гнилой соломе... Он знал все тайны вселенной, но не знал одной, как спастись от смерти!..

Туган заговорил тихо:

– Помнишь ли, чему ты меня учил в пустыне, когда мы с тобой были связаны веревками и над нами был занесен меч грозного "черного всадника", Кара-Кончара? Не ты ли тогда говорил: "Подожди унывать, ночь длинна и еще не кончилась!" Теперь я тебе говорю то же самое: "Подожди унывать, ночь даже не начиналась!"

Хаджи Рахим быстро приподнялся, точно силы вернулись к нему. Туган продолжал тихо, вполголоса, стараясь убедить.

– Слушай, старший брат мой, и сделай то, что я скажу. Я дам тебе три черных шарика, и ты их проглотишь. Тогда ты будешь неподвижен, как мертвец, перестанешь чувствовать боль и увидишь сон, будто ты перелетел через горы в долину прохладных потоков и благоухающих цветов... Там пасутся белые, как снег, кони и поют прекрасными голосами золотые птицы... И там во сне ты встретишь снова девушку, которую ты любил в шестнадцать лет...

– А потом, проснувшись, я буду снова грызть железные прутья? Мне не надо такого сна!

– Подожди и слушай дальше! Пока тебе пригрезится горная долина, где ты будешь наслаждаться неомрачаемым забвеньем, я объясню твоим тюремщикам, что ты умер и твое тело надо предать земле. Тогда тюремщики раскроют клетку, подцепят крюком твое тело и поволокут в яму казненных... Вытерпи это, как бы ни было больно, не закричи и не заплачь! Иначе тебе разобьют железной палкой голову... Когда же ты будешь лежать в яме среди трупов и в полночь подползут шакалы, чтобы грызть твои ноги, я буду ждать вместе с тремя воинами. Мы завернем тебя в плащ и быстро унесем за город в безлюдное место... Там разум вернется в твое тело, я посажу тебя на коня, и ты уедешь на запад или на восток, где начнешь новую жизнь...

– Да, ты правильно сказал: ночь еще не кончилась!.. Я готов отправиться в долину белых коней! Дай скорее целебные шарики! — и Хаджи Рахим протянул руку, черную и жесткую, как лапа беркута.

Туган достал из цветного мешочка три черных шарика и передал Хаджи Рахиму. Тот, не колеблясь, их проглотил. Он начал что-то шептать, все неразборчивее и тише, покачнулся и свалился на бок...

– К клетке подошел стражник с копьем.

– Мой начальник приказывает дольше не оставаться возле отверженного преступника!

– Заключенный не нуждается в милости твоего строгого начальника: он умер!

Стражник недоверчиво просунул в клетку копье и кольнул лежавшего дервиша.

– Не кричит? Не ворочается? Видно, в самом деле умер!.. Теперь тело безумного "дивоны" будет выброшено в яму... Ясли вы захотите его похоронить, поторопитесь это сделать сегодня же ночью. К утру собаки и шакалы изгрызут покойника так, что вы и костей его не соберете... Спасибо за щедрость! Всем нам когда-нибудь придется умереть!..

4. ПОСЛЕДНЯЯ СТРАНИЦА КНИГИ

Упорный и терпеливый увидит благоприятный конец начатого дела.

Туган и Бент-Занкиджа шли рядом по безмолвным пустынным улицам разрушенного города. Туган вел коня в поводу. Гулко отдавался стук копыт в стенах покинутых зданий. Оба вспоминали далекие дни юности, проведенной в шумном Гургандже, в доме погибшего во время разлива реки старого Мирзы-Юсуфа.

– Все эти долгие годы моих скитаний я думал о тебе, Бент-Занкиджа.

– Вот опять перед тобой подруга твоего детства... И мне тоже пришлось увидеть блеск молний и услышать удары грома, который потряс, всю нашу землю... Но там, где в яростную бурю падают могучие дубы и платаны, там иногда сохраняется невредимой маленькая мышка, — и я спаслась!