Счастье™ - Фергюсон Уилл - Страница 16

Эдвин больше часа вчитывался в контракт, удалял всяческие скрытые ловушки, вносил необходимые поправки. И в конце концов у Тупака Суаре оказался один из самых выгодных контрактов за всю историю «Сутенира».

– Что тут сказать? – со сдержанным уважением произнес Эдвин. – Этот тип умеет торговаться.

В небе сгущались тучи.

Глава двенадцатая

– Все рассуждают о банальности зла, – сказала Мэй, запивая салат из шпината минеральной водой. – Но никто ни слова не сказал о банальности таланта.

После работы Эдвин и Мэй зашли в «Ирландский паб и городской ресторан О'Таннера™». Эдвин поглощал в огромных количествах пиво, закусывая луковыми кольцами и жареными сырными палочками. Однако Мэй находилась во власти очередной диеты – на сей раз Опры: минеральная вода и салат из шпината.

– Банальность таланта? – переспросил Эдвин.

– Представь, тебе нравится какая-то книжка, а потом знакомишься с ее автором. Помнишь «Отчего я ненавижу украинцев»?

– Ну да. «Пламенное обвинение против менталитета пысанки».

– Да, правильно. И вот знакомишься с автором – парень с жалкой козлиной бороденкой, который выдает шутки, понятные лишь ему одному. И такое разочарование всегда. Сегодня утром, например, позвонили из отдела маркетинга. Их там просто завалило, работы по горло, поэтому мне пришлось возить по городу Нилоша Явонича.

– Правда? Великого Поэта Словакии?

– Именно. Я думаю, «Великий» – на самом деле его имя. Скорее всего, он даже в паспорте его сменил, так и написано: «Великий Явонич». На моей памяти его иначе никогда не называли. Короче говоря, я возила его на интервью, на фотосессии, на раздачу автографов в Стренде. На самом деле, я была только рада. Мне нравились его книги – «Ничтожность», «Скромность» и «Я – ничто». Когда я узнала, что у наших рекламщиков запарка, я с радостью согласилась им помочь. Во-первых, не сидеть в офисе, во-вторых, такая возможность – пообщаться с Великим Нилошем Явоничем. И вот мы встретились. Это ужасно. Шумный. Похотливый. Обидчивый. Важный. Высокомерный. Банальный. Вот я и говорю: банальность таланта. Эта тема заслуживает отдельной книги. (В любом издательстве то и дело можно услышать: «Эта тема заслуживает отдельной книги».)

– Я не пойму, а что там с рекламщиками? – спросил Эдвин. – Почему все имена у них заканчиваются на «и»? Нет, правда. У нас – Келли и Люси. У «Макмиллана» – Джейми и Марни. В «Даблдее» – Кэти и Холли. Директор по маркетингу в «М-энд-Р» – Линдси, в «Горнисте» – Терри.

– Террили, – поправила Мэй.

– Тем более. Что это? Из-за каких-нибудь предсказаний судьбы? Родители дали им такие бойкие имена, чтобы они выбрали бойкую профессию? Тут никуда не денешься, в деле рекламы без недюжинной бойкости не обойдешься.

– Да, – сказала Мэй, – как, например, у Джерри.

– Или у Ларри. Помнишь его?

Они засмеялись. Ларри был, наверное, самый улыбчивый, услужливый и неунывающий рекламщик за всю историю этого дела. Но однажды сорвался и сбросил писателей с моста Мэйнард-Гейт прямо в машине. Ларри и пару здорово подмокших авторов пришлось выуживать. А кончилось все тем, что Ларри в прямом эфире бросился на молодого писателя (тот принял его за официанта и попросил воды, щелкнув пальцами).

– Да, старик Ларри… Когда его выпустят? Сквозь смех Мэй ответила:

– Года через два, если будет хорошо себя вести. Может, попадет в ту же камеру, что и мистер Этик. Было бы забавно.

– Слушай, – сказал Эдвин. – А может, они вместе напишут о жизни в неволе. Книги о тюрьме продаются на ура, это вуайеризм такой, вроде «Слава богу, не я». Или, может, Этик и Ларри устроят Великий Побег. Выроют тоннель на свободу.

– Сомневаюсь, что они в одной камере. Разве не знаешь? У мистера Этика трудные времена. Ему грозят три пожизненных.

– Что? За неуплату налогов?

– Нет. У него во дворе нашли захороненные тела трех налоговых инспекторов, которых присылали к нему в последний раз.

– И за это дают пожизненное? Мэй удивилась в свою очередь.

– Понятно. То есть ты не знаешь, что убить налогового инспектора – уголовное преступление. Так, хулиганство, не более того. Но наш мистер Этик проведет остаток дней за решеткой.

– Вот и поделом ему. Идиот. Даже ребенок знает: не закапывай трупы у себя во дворе. Там ищут в первую очередь.

Мэй поедала третью порцию салата – шпинат, много соуса, пармезана и кусочков бекона. Эдвин не заострял внимания, хотя был уверен, что диета Опры состоит из одного шпината. Неважно. Жизнь прекрасна. На душе легко. Хотя Гранд-авеню по-прежнему оставалась каньоном отчаянья, мистер Мид – надменным хорьком, Найджел – слизняком в человеческом облике, а Дженни оставалась… в общем, Дженни. Но это все неважно. Эдвин умудрился не только найти рукопись, но и, к несказанному своему удивлению, снова сохранить работу.

– Ну и как она, твоя книга? – поинтересовалась Мэй. – «Что мне открылось на горе»? В ней правда есть все, что ты обещал?

– Конечно. Я отправил контракт мистеру Суаре по факсу, он подписал, и сегодня я начал просматривать рукопись. Очень странная. Длинная, замысловатая и, насколько я понял, без четкой структуры. Я ожидал, что в ней будут главы, как обычно – одна о курении, другая о деньгах, третья о душевном покое, и все в таком духе, – а там лишь сплошной путаный монолог, где отдельные элементы сплетаются в целое. И как раз это очень необычно. Никакой структуры – в классическом понимании, – но определенно есть поток. Все между собой связано. Доводы Суаре перетекают один в другой, поэтому непонятно, где заканчивается одна часть и начинается другая. О чем книга? О жизни. Временами ужасно: избито, поверхностно, пересыпано клише. Но иногда написано прекрасно и, можно сказать, мудро. Целые фрагменты будто бы взяты из вводного курса по самопомощи – про счастье там, про искренность… И вдруг он переключается на метафизику и дилемму человеческой сущности. Куча-мала. Кусок Нормана Винсента Пила, пригоршня Чопры, щепотка Дейла Карнеги. Все основано на индусской концепции moksha – если я правильно произношу, – то есть освобождения от дурных желаний.

– Освобождение от дурных желаний – прямо как из моих непереводимостей, – сказала Мэй.

– Похоже, да? Мокша. В основе концепции – мысль о том, что жизнь – это путешествие с одного уровня на другой. Вначале мы жаждем плотских удовольствий – это гедонистическая фаза жизни. Затем желаем материального благополучия, что называется фазой мирской суеты. Затем нам нужна слава или, если со славой не выходит, то что-то более долговечное, некое наследство. То, что можно оставить детям или даже внукам. С виду выглядит благородно, но, по мнению Тупака Суаре, это всего лишь сублимированный страх смерти. И… – Эдвин замолчал.

– Что?

– Когда я читал это место, то показалось, что здесь Суаре приподнимает свою маску. Страх смерти и желание жить дальше, например в детях. Или внуках. Донкихотская погоня за бессмертием. Одновременно грустная, героическая и заведомо обреченная. Но Суаре на этом не останавливается. Последняя фаза, до нее добираются крайне редко, – абсолютная внутренняя гармония. Просветление. Большинство же увязает по дороге в одном из «дурных желаний». Цель Тупака Суаре – помочь всем добраться до этого четвертого, последнего, уровня. Довольно-таки смело, правда? Мудрость, глубина, и ни с того ни с сего – хохма. Пять баллов! Вопросник в стиле «Космо»: на какой фазе Великого Индусского Путешествия по жизни мы находимся сейчас. Словно едешь на американских горках. Словно… – Эдвин поколебался, потому что догадка ему не понравилась, – словно читаешь бредни сумасшедшего, запертого в палате, обитой войлоком, прочитавшего уйму книг. Или… – он снова запнулся, потому что эта догадка ему тоже как-то не понравилась, – или гения.

– Сумасшедший или гений. Одно другого не исключает, – сказала Мэй.

– Или, возможно, ее написали несколько человек. Не один автор. Манера и стиль повествования периодически резко меняются. Похоже на коллаж. Небрежно склеенная композиция. Суаре перемешивает буддийскую философию морали и либертарианский капитализм. Самое странное, что получается неплохо. Главные идеи он взял, по-моему, у Карла Роджерса. Роджерс первым применил недирективную терапию, которая основана на предположении, что поведение – продукт личности, а не наоборот, как у Скиннера. По мысли Скиннера, люди – программируемые машины, вроде крыс в лабиринте. Роджерс не согласен, он считает, что поведение меняется с изменением личности. Развитие человека может быть не долгим и мучительным процессом, а происходить быстро, ибо личность подвижна сама по себе. Люди хотят богатой насыщенной жизни. Хотят реализовать себя. Хотят счастья, и эта мотивация, независимо от того, насколько она проявлена, – мощная движущая сила. Вот что лежит в основе книги Суаре. Фрейда он отвергает. По его мнению, человеческая психика – не бурлящие котлы темных подавленных желаний, а тоскующая по свободе птица. Наши сокровенные желания чисты и прекрасны. Надо лишь выпустить их на волю. В одном месте он говорит (подожди, я тут записал): «Человеческая природа существует. Она есть. Она моральна и прекрасна. Нам не нужно менять себя. Нужно лишь узнать себя и свои возможности». Карл Роджерс явно повлиял на этого человека. Но это лишь стартовая площадка. Роджерса он рассматривает совсем с другой точки зрения.