Чиста пацанская сказка - аль Атоми Беркем - Страница 28

– О, какой прияттный визит! Сам фюрст фон Цвайбире! Да с супругой! Какая тшесть тля мой маленький заведений! Не укотно ли присесть, уфашаемые?

– Укотно… - расплывшись в туповатой ухмылке, передразнил тойфеля Марат.

Тойфель что-то прошипел тупо вылупившимся на гостей охранникам, молодым здоровенным свиссерам в одинаковых новых камзолах синего сукна. Те бросили дубины и ломанулись за стульями, едва не снеся полконторы. Дождавшись, когда "фысокие гости" рассядутся, Гулькенхренст отослал быков на улицу, выдернул из-за своей конторки трехногий табурет и скромно опустился на его мягкое сиденье, все это время не затыкаясь ни на секунду - и как он рад, и какие чудесные финансовые продукты появились в спектре услуг, оказываемых его ломбардом, и как он опять-таки рад, и что бы делали финансисты без крепкой власти, обеспечивающей покой и процветание, и в каком неоплатном долгу…

– Вот в этом месте поподробнее… - сладко улыбнулся варвар.

– Что имеет в виду мой коспотин?

– Неоплатные долги. - жизнерадостно улыбаясь, высокий гость вытащил из кармана сложенный вчетверо пергамент, расправил его и шлепнул об конторку перед Гулькенхренстом. - Не растолкуете мне, дорогой камрад, как образовалась процентная часть долга вот по этой закладной? Механизм начисления интересует.

Почуяв нехороший ветерок в теплом гульфике, Гулькенхренст тем не менее бодро схватил бумагу и принялся наводить тень на плетень, понимая, однако, что выходит как-то не совсем убедительно…Чертов Шнобель, старый пень! Приучил меня, со своими телячьими мозгами! Черт!..

С процентами он и впрямь неслабо там намудил, а че, кто бы не намудил - че ни пишешь, старый Шнобель только крякает да выкатывает; крякает да выкатывает… Годами, годами ведь! Ну кто бы тут не расслабился?!…Ладно хоть открытой борзоты нет, почти не от фонаря цифры рисовались… Эх, тщательнее надо, герр Гулькенхренст… Да и что он мне сделает, в конце-то концов… - подавил остатки паники финансист и уверенно закончил:

– …таким образом, задолженность глубокоуфашаемого фюрста на секотня состафляет триста семьтесят семь монет сорок пфеннигофф. Конечно, глубокоуфашаемый фюрст Шнобель может сакрыть эту дебиторку ф люпое утопное тля него фремя…

– Триста семьтесят семь? - с непонятной игривостью осведомился молодой фюрст, весело глядя на финансиста.

– Триста семьтесятт семь монет сорок пфеннигоф. - сохраняя респектабельность, подтвердил Гулькенхренст.

– А позвольте-ка папочку со счетом фюрста… - уже откровенно издеваясь, вежливо процедил посетитель.

Гулькенхренст совершил попытку воспрепятствовать неизбежному, начав робко сомневаться в компетентности "уфашаемого фюрста фон Цвайбире", сетуя на "мношестфо слошшных расчетоф", но был все так же весело, но куда более грубо оборван:

– Ты, Сорос местный. Подыши пока носом, ладно? "Слошшных", мля. Я, если чо, на Казани и форексов крышевал, так-то… Дай-ка лучше мне вон ту досочку с грифелем…

У Гулькенхренста вспотели ладони. С возрастающим предчувствием чего-то нехорошего он обреченно следил, как спорый грифель авторитета заполняет доску колонками цифр. Наконец, Марат закончил, обвел образованное подсчетами сальдо и выхватил из-под бумаг на конторке пухлый кодекс Понятий О Нормальном Ходе С Толкованиями И Сборником Избранных Прогонов. Полистал, отчеркнул что-то ногтем, нехорошо ухмыляясь. Еще полистал, заложил грифелем, и поднял, наконец, до неузнаваемости потяжелевший взгляд на измученного ожиданием Гулькенхренста.

– Слышь, финансист, - медленно и сочувственно проговорил авторитет, - тебя как звали-то?

– П-пауль… - икнул на табурете финансист.

– Н-да-а-а-а… Эх, Пауль, Пауль… Как же так? - с неотличимым от оригинального сожалением тяжко вздохнул авторитет.

– Ч-что - т-так? - едва вытолкнул через побелевшие губы несчастный тойфель, но фюрст, казалось, не расслышал вопроса и продолжал сокрушенно разглядывать финансиста, сокрушенно приговаривая:

– Эх, Пауль, Пауль…- тут во взгляде авторитета мелькнуло самое искреннее беспокойство: - А ведь у тебя, поди, семья… Жена там, дети всякие останутся…

– П-почему - останутся? Майн фюрст?

– О, Пауль, родной ты мой! Наконец-то догадался… - беззлобно потрепал по шее финансиста Марат. - А то я уж жду-пожду, когда ты ко мне "эй, ты!" начнешь обращаться.

– Простите, майн фюрст… - потупился Гулькенхренст, искренне раскаиваясь в расслабухе, навеянной невыносимою легкостью ихбинкранкского бытия.

– А "останутся", мин херц, оттого, что не буду же я омрачать наведение подобающего орднунга такими мерами, как… Погоди, ща оглашу… - фюрст, умиляясь собственной кротости, раскрыл пухлый Кодекс и процитировал: -…а буде какому Авторитету случится вычислить крысу или еще какого махновца, чья движуха порет бочину Всеобщему, то по совершении с таковым процедур, поименованных в… - так, это пропустим, тут пункты, ага, вот: -…а как то, что от наказанной крысы осталось, вынесут с Хаты, то с хабаром и семейниками этой грязи Авторитету следует поступить сообразно своему пониманию Хода; опять-таки, ежели нет за конкретно такие прецеденты растирающих толкований от вышестоящих уровней Авторитета, территориальных либо отраслевых, как-то: Прогонов, Маляв, Ценных Оперных Указаний, Пресс-Рекомендаций и прочая… Ну, это уже неинтересно… Понял че-нибудь?

Финансист промолчал. Его язык отказался служить своему хозяину, внезапно обнаружившему под ногами жадно распахнувшуюся бездну - вместо уютной тенистой аллеи своей жизненной траектории. Факты, коварные двуличные обманщики, вывернувшись наизнанку, обнаружили совершенно иное свое содержание, нежели то, к которому мало-помалу привык несчастный финансист. Невинные шалости с копеечными, если уж честно, суммами вдруг обернулись Крысятничеством, от которого грозно пахло парашным углом и парными потрохами, сыплющимися из свежевскрытого брюха; а вполне, казалось, извинительные компромиссы с Ходом стремительно превратились в Подгрызание Авторитета и Бочину Всеобщему, от которых веяло уже совсем нехорошо - ацетоновым запашком изо рта, свойственным перед смертью, как судачили мирные обыватели, жертвам ритуала Трамбовки Ливера, полагающегося за неосторожные плевки в сторону Большой Иконы всем осмелившимся. И членам их семей…

– Ну, геноссе, че притих-то? Че не блажишь, че отмазки не лепишь? Чуешь, Schwanzlutscher, косяк за собой?

Финансист продолжал молчать, нервно треща мокрыми холодными пальцами.

– Лады. Тада предъявлю тебе по полной форме. - Авторитет, перестав скрывать холодную злобу за фасадом дурашливой участливости, поднялся с места и обжигающим ударом раскрытой ладони снес Гулькенхренста с табурета. - Женщина! Выйди.

Сквозь расплывающиеся в глазах слезы финансист отметил как что-то мелькнуло, и быстрый шелест юбок частично прорвался сквозь звон в ушах. Пытаясь изменить неудачную позу, в которой оказалось тело после короткого полета, финансист приподнялся, но неведомая сила тут же выбила из груди остатки воздуха. Не успел финансист вздохнуть, как следующий удар наполнил непереносимо режущей болью область печени, потом обожгло голень, почки словно насадили на шампур, снова грудь - в том самом неуместно чувствительном пятачке, богатом мягонькими хрящами, потом… Потом все слилось в широкополосный канал, сказочно щедрый на входящий болевой трафик. Длилось это вечность, или даже две. К концу второй финансист ощутил, что новые порции ощущений вроде бы перестали поступать. С трудом приоткрыв глаза, Гулькенхренст обнаружил перед собой склонившегося к нему авторитета. Авторитет снова сочувственно улыбнулся, и по-отечески продолжил укорять оступившегося:

– Как же так, ты, Schwuchtel? Своего авторитета, а? Старого, уважаемого тойфеля, а? Старый занял вшивый полтинник, а ты? Ты какого рожна процент ему выставил штрафной, да еще по эффективной ставке считал, а, Mistkerl? И зачем ты процентную часть дебиторки кажын день капитализировал? Ты понимаешь, в кого ты себя чуть не образовал такими движениями, а, Пауль? - патетически воздев глаза горе, возопил фюрст, возвращаясь в кресло.