Чиста пацанская сказка - аль Атоми Беркем - Страница 29

Усевшись и раскурив трубку, авторитет раздумчиво выпустил клуб дыма и сам же ответил на свой вопрос, глядя на финансиста с глубоким разочарованием:

– В крысу поганую, Пауль, в крысу… С которой можно уже как с животного спрашивать… - и устало откинулся в кресле, давая понять, что у финансиста еще остался шанс спасти его едва не погубленную веру в порядочность кредитно-финансового сектора экономики.

Догадавшись, что экзекуция… не будем загадывать, и используем термин "пока" - прервалась, финансист перестал скулить, собрался в кучу и отделил зерна от плевел. Зерен оказалось два: дающее тень надежды "чуть не" и конфирмующее "можно". Безуспешно подавляя рвущиеся наружу рыдания, финансист подполз к ногам авторитета и осторожно приобнял начальственный сапог:

– Чем… ой, как польно… Чем м-могу заг-гладить, м-майн фю-ю-у-у-урст?

Авторитет переменился в лице - скучающее отвращение к свинцовым мерзостям жизни уступило место робкому недоумению, на лице фюрста ясно читалось: неужели есть еще в лагере Маммоны чистые сердцем… Впрочем, фюрст быстро спрятал подальше проявления своей высокочувствительной души и стал сух и деловит:

– Загладить? Вот это деловой разговор, милый Пауль… Что ж, ладно. Хода делу на этот раз не дадим. Да, Пауль, друг мой? Я не зря дал тебе шанс и взял на себя сокрытие твоих делишек? Я не пожалею о своем мягкосердечии? Ну, полно, полно… Хватит, я сказал! - вырвав из потных ладошек гулькенхренста измусоленную руку, авторитет продолжил:

– Первое. Бабло старику надо вернуть.

– Все, все ферну! Майн фюрст, не сомнефайтесь! Лично отнесу!

– Лично не надо. Все должно быть по закону, Пауль. Мы же с тобой не для того собрались, чтоб, исправляя твои ошибки, наделать новых, верно? Буква Хода должна быть соблюдена до скрупулезности! Кредитный договор расторгаем по пункту четыре-одиннадцать. По форсмажору. Сякаев же форсмажор, согласен? Давай-ка, оформи полное отсутствие взаимных обязательств. Предмет залога я заберу.

– А… А основная сумма долга?

– Па-а-а-уль! - строго глянул авторитет, - ты не понял?

– О, найн, найн, майн фюрст, простите… - поторопился переобуться финансист.

– Пауль, ты, похоже, не осознал всей серьезности ситуации… - Марат сделал движение, мол, сейчас отложу досочку.

– Нет-нет-нет, майн фюрст, я полностью и до контса…

– Halt die Fotze. Второе. Раз уж получилось так, что твой Arsch остается при тебе, значит, ответишь в денежной форме. Штраф… так, что у нас там в Кодексе…

В Кодексе оказалось колесование и вытягивание кишок на длину, определяемую "…волею Авторитета; или, в отсутствии такового, лица, им уполномоченного; или…". Выразительно глянув на вновь побелевшего контрагента, Марат продолжил переговоры.

Утомившаяся перетаптываться на крыльце и раскланиваться с прохожими Глистенгильда, с похвально гуманным удовлетворением отметив прекращение звуков драки, стала от скуки прислушиваться к происходящему внутри. В конторе долго о чем-то бубнили, затем из-за дверей конторы слышалось звяканье тяжелых дверец несгораемой кассы, шлепали по столешне конторки увесистые мешочки, грохнуло по дереву что-то твердое… Наконец, у самой двери раздались шаги, и любопытная фрау едва успела отпрянуть. Высунувшийся муж поманил ее пальцем в помещение и сообщил, глядя на опухшего хозяина ломбарда:

– Геля, кляйне, герр Гулькенхренст, узнав о нашем бракосочетании, выразил желание ознаменовать такое событие каким-то сюрпризом. Будь добра, подойди и выбери себе чего-нибудь. Пава, изобрази!

Унылый финансист распахнул перед ойкнувшей от бриллиантового блеска новобрачной широкий кофр.

– Ой! Какая прелесть! - взвизгнула Глистенгильда, приученная папенькой к скромным стандартам потребления. - Любую-любую, герр Гулькенхренст? Какую захочу?!

– Натюрлих. - мрачно кивнул хозяин ломбарда.

– Вот эти! Можно? У вас тут есть зеркало? Герр Гулькенхренст, данке! Вы душка! - фрау запечатлела на наливающейся розовым щеке финансиста невинный поцелуй и унеслась к висящему у дверей зеркалу.

– Пауль, брателла, обожди закрывать. Куда торопишься, да… Я тоже гаечку себе посмотрю… Все ж женатый человек, надо соответствовать. Так, ну-ка…

– Майн фюрст!!! - взвыл белугой хозяин ломбарда. - Только не его, умоляю! Это ж тридцать дфа карата, я ж так по миру пойду…

– Ниче-ниче, наука, она тоже за бесплатно не приходит… Ну, как тебе? Достойна эта гайка авторитетовского пальца, а, Пауль? Как считаешь?

– …

– Ну, вроде бы, все к тебе… - задумчиво вымолвил фюрст, рассеянно обводя мечтательно-хищным взглядом взятую под контроль точку, и уточнил: - На сегодня, Пауль, не расслабляйся. Я днями загляну еще, есть у меня мысли по поводу твоего бизнеса. Ладно, ауфвидерзеен, камрад Пауль, и больше не давай мирским похотям заглушить голос своего сердца. Оно у тебя золотое, Пауль, верь мне… Пойдем, Геля… Геля, пойдем уже… Отстань от герра Гулькенхренста! Это он от радости…

Глава Шашнадцатая,

в которой… да блин, да достали меня эти предисловия. Короче, читайте, там все написано. Че не вкурите - звоните, телефон редакции в конце книжки, где тираж и циферки всякие. В любое время, но лучше посреди рабочего дня, чтоб служба медом не казалась. Че сказать? "Корчагина мне, голуба. Это от Вали звонют, со Смольнова" - только ва-а-ажно так, врастяжку.

Воспрявший из похмельных хлябей фюрст Шнобель фон Ихбинкранке восседал за столом, приканчивая окорок под третью кружку светлого. Не будучи избыточно сложно организованной натурой, авторитет не стал особо рефлексировать по поводу причин повышения класса сервиса, но охотно воспользовался вновь открывшимися возможностями, живо напоминая владельца отстойника для краденных "десяток" из Альметьевска или Туймазов, впервые купившего пляжный тур и обнаружевшего, что "олл инклюзив" по-американски означает "гуляй, рванина".

Прислуга, еще вчера наглая, словно целиноградский педераст, и в самом деле претерпела удивительную метаморфозу. Первое, что поразило фюрста после торжественного вноса "леккого саффтрака", был невиданно оперативный вынос ночной вазы, не опорожнявшейся два последних дня и с трудом сохранявшей функциональность вследствии исчерпания потребной для ее работы пустоты. Затем силами горничной и коридорного была сделана уборка - влажная, что было не совсем в правилах заведения. Затем та же горничная унесла камзол, кюлоты и исподнее Шнобеля, возвратив их в стиранном и поглаженном виде; и, что более всего поразило воображение Шнобеля, с пуговицами, не претерпевшими сокращения поголовья - сие, напротив, являлось правилом, соблюдавшимся неукоснительно.

В данный же момент, охраняя покой суверена, вкушающего перешедший в обед завтрак, у дверей ненавязчиво выстроились коридорный, горничная и местный мальчишка, конкретной функцией не наделенный и получающий подзатыльники по самому широкому кругу вопросов. Разгрызая сочный подкопченный мосол и мечтательно прозирая сквозь размытые тела свиты известные лишь ему перспективы, Шнобель вдруг отметил странное явление и сфокусировал монарший взор на строе малых сего мира: ни с того, ни с сего они начали уменьшаться в размерах! Происходило это нелинейно; казалось, какая-то неведомая сила толчками погружает их головы в плечи все глубже и глубже.

Едва фюрст отметил это загадочное явление, как объявилась и его разгадка: на лестнице раздались полновесные шаги зятя, сопровождаемые мелкой дробью каблуков дочери. У старого авторитета потеплело на сердце: любой отец сразу поймет по шагам, весело или грустно его ребенку. Дверь распахнулась, едва не придавив съежившийся персонал, и комната враз наполнилась жизнью, движухой и запахом покупок.

– О! Папан скорее жив, чем мертв! Нифигассе, да он и пузырька почти успел додавить!

– Папхен, папхен! Смотри скорей, че мне купил муш! Красифые, прафта?