Исполняющий обязанности - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 26

– Кого из посторонних, не проживающих в вашем доме, вы видели незадолго до взрыва входящими в ваш дом?

– Дак это... Я их и не пускала.

– Значит, вы можете утверждать, что ни одного незнакомого человека не пустили в дом?

– Ну... могу, а чего?

– А таковые были?

– Дак я, считай, всех знаю, которые ходють! Из ЖЭКа которые, сантехник, электрик, этот еще... забыла. Телефонный мастер, он на девятый приходил, к Ляксеевым же, да!

– В какое время?

– А днем, точно, вспомнила, был такой. Сказал, что Ляксеев и вызвал.

– А где в это время был сам Алексеев? – спросила Галя, вдруг почувствовав, что, кажется, становится «горячо».

– Так он и был дома уже. Приехал, значить.

– А у вас не принято звонить жильцу, проверять, был ли вызов?

– Дак то ж Ляксеев! – со значением произнесла фамилию бабка. – Чего ж его-то проверять? Он сердитый.

– Как выглядел тот телефонист? Можете вспомнить и описать максимально подробно?

– Максимально-то нет, милая, ты чего, куда мне. А так обыкновенный. Нос, два уха... Худой больно и старый. Я еще удивилась, чего это он работает, не на пенсии? А он с чемоданчиком прошел к лифту и уехал наверх.

– А когда ушел?

– А вот как уходил, не видала, милая. Может, в квартире у Ляксеева работал?

– Хорошо, этот факт я проверю. Но вы точно этого телефонного мастера прежде не видели?

– Да уж чего я, совсем, что ль, милая? – возмутилась было бабка. – Говорю, не видела!

– А вам известно, что, возможно, этот ваш неизвестный мастер приходил, чтобы убить Алексеева? Взорвать его!

– Да ты чего?! Скажешь такое! Может, еще думаешь, я его нарочно пустила?

– Вы говорите глупость! – раздался властный голос из коридора. Видно, хозяин подслушивал разговор и вот не выдержал. – Это чушь! Можете так и заявить своему начальству! – добавил он, выходя в кухню. – Убита была Татьяна Васильевна, супруга его, а не он сам!

– Да что ты говоришь такое, Иван Захарыч?! Да как же оно можно, Татьяну-то Васильевну – за что? Ай, господи, грех какой! – всполошилась бабка, будто впервые услыхала об этом.

А может, она и в самом деле того? С выкрутасами в мозгах?

– Почему вы так уверены? – повернулась к хозяину Галя. – А вот сам Алексеев категорически утверждает обратное! И мы работаем именно над этой его версией! – запальчиво произнесла она.

«Пусть все в доме знают об этом, – подумала Галя. – Еще встретить парочку таких вот Захарычей, и весь дом будет в курсе дела. А значит, и Алексеев наконец успокоится, узнав, что вышло по его требованию...»

И еще она подумала, что Александр Борисович, видимо, был прав, указав на худощавого исполнителя. Надо бы только узнать о нем побольше. Возможно, кто-то еще видел его в доме, так что надо бы составить фоторобот преступника.

Хозяин пробурчал под нос что-то сердитое и покинул кухню.

Нарываться самой на свирепого Алексеева Гале совсем не хотелось, она была готова предоставить эту радость любому из своих начальников. Да, впрочем, его и дома наверняка не было – рано еще.

Она поблагодарила Ксению Никифоровну, дала ей расписаться на листе протокола и ушла. Решила пройтись по всем этажам, может быть, кто-то еще видел пожилого телефониста. А потом надо будет зайти на районную телефонную станцию и узнать про мастера, не исключено, что там ни о каких вызовах в квартиру Алексеева не слышали и этот человек как раз и может оказаться тем самым исполнителем-взрывником...

Отчасти Гале Романовой повезло, отчасти – нет.

Большинство из тех немногих жильцов, которые находились не на работе, не видели худощавого, пожилого мастера с телефонной станции с чемоданчиком. В основном расспрашивать приходилось стариков-пенсионеров. И вот среди них нашлись двое таких, что действительно смогли что-то сказать.

Один пожилой мужчина с десятого этажа вспомнил, что, когда он выносил из квартиры целлофановые пакеты с хламом, чтобы опустить их в мусоропровод, он услышал, как резко и противно заскрежетала крышка закрываемого, видимо, этажом ниже мусоропровода, хотя гула от падения брошенного в него мусора не было слышно.

А второй, его же возраста мужчина, отдыхал у входа в подъезд на лавочке и видел, как из арки появился пожилой человек в куртке, на спине которой было написано белыми буквами полукругом: «Телефонная служба». И был у него еще потертый чемоданчик в руке. Сейчас подобные редко кто уже носит. Коричневый такой, небольшой чемоданчик с металлическими наугольниками. Запомнилось, что мелькнула мысль: смотри-ка, старый уже, а все вынужден работать. Вот она жизнь наша нынешняя – неблагородная, нет, никакого уважения к возрасту. А этот, видно, серьезно болен – до того худ, прямо до истощения. Но вот лицо его жилец почему-то не запомнил. Такое оно и было – простое, морщинистое, незапоминающееся. Разве что глубокие складки у носа и сам нос – висячей грушей. Похож на вышедшего из запоя алкоголика. Но шел прямо, не горбился, и движения были уверенные. Такой вот парадокс, понимаешь...

Записав номер телефона и фамилию жильца, Галя вежливо предупредила старика, что его помощь может понадобиться следственным органам при составлении фоторобота этого человека, который подозревается в совершении преступления. Дед начал немедленно отказываться, говоря, что он нетранспортабельный, что рисовать не умеет, да и рассказчик из него никудышный, но Галя похвалила его за наблюдательность и ушла поскорее. Все-таки это была удача.

Дожидаться возвращения с работы Георгия Витальевича Алексеева она не стала, на это мог бездарно уйти весь день. Проще было тому же Александру Борисовичу либо Вячеславу Ивановичу позвонить важному чиновнику на службу и прояснить вопрос с телефонистом.

Сама же Романова отправилась в районный телефонный узел.

Но там, как скоро выяснилось, не работал телефонист, которого, со слов свидетелей, описала Галя. Впрочем, она в этом и не сомневалась.

Вячеслав Иванович долго копался в своей старой записной книжке. И так ее листал, и этак. Ворчал что-то под нос, наконец ткнул пальцем:

– Вот! Я же говорил? – удовлетворенно сказал самому себе.

Кому он и что говорил, понять было невозможно, поскольку в кабинете он находился один.

Еще какое-то время ушло на телефонные переговоры, выяснения, какие номера пришли на смену старым, и вот после очередного набора цифр, которые Грязнов тщательно вписал, вместо забеленных замазкой старых, абонент отозвался:

– Брискин у телефона, вам кого?

– Тебя, Исай Матвеевич, именно тебя мне и надо, – радостно ответил Грязнов. – Как жив-здоров? Сто лет тебя не видел! Грязнов побеспокоил, помнишь такого?

– Век бы тебя не помнить, Вячеслав Иванович, – с ходу ответил Брискин, – да куда от вас от всех денешься! С чем звонишь-то? Ты учти, отошел я от дел, никого давно не встречал, кто жив еще, а кто уже нет, не знаю. Да и знать не желаю, вот так!

– А мне всех и не надо, Исай, мне только некоторых. Ты лучше вот что скажи, на гитаре своей играешь? Все косишь под Розенбаума?

– Есть такой грешок, – обрадовался перемене темы бывший патологоанатом, которого в свое время Вячеслав Иванович взял на наркоте, но по мелочи, и решил не привлекать, а оставить у себя в загашнике – до будущих времен.

Он, этот лысый, чем-то отдаленно напоминавший известного питерского певца – тоже из медицинских работников, – носил кличку Розенбаум – за лысину и, естественно, за хриплый, блатной голос. Ну и за гитару еще, на которой постоянно бренчал. И чего-то у него даже получалось.

– Мне бы тут посоветоваться с тобой, Исай, надо. По старым твоим связям. Где тебе было бы удобно, так чтоб мы оба не особо светились, а чуток посидели, как в добрые прошлые времена?

– Ну домой я тебя не зову, нечего тебе тут делать. А вот посидеть... Ну давай у метро «Щелковская». Пивной бар найдешь? Спросишь Розенбаума, меня там всякая собака знает.

– Уж больно место шумное ты выбрал, а потише где нельзя? – недовольно ответил Грязнов.