Семейное дело - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 52

Глава 23 Турецкий беседует с женщинами семьи Скворцовых

Александр Борисович давно отвык относить мелкие семейные склоки в разряд неприятностей: по его мнению, Ирина Генриховна, ворча на мужа, тренирует нуждающиеся в разрядке нервы. Где-то он даже вычитал, себе в утешение, что, если супруги ссорятся, значит, их взаимное чувство не угасло. Ничего себе утешение! Но на худой конец сгодится и такое, когда Ирина Генриховна, как сегодня, изрекает что-то наподобие:

— Саша, ты опять вчера не помыл сковородку?

Турецкий, с зубной щеткой во рту и полотенцем через плечо, мобилизовал все свои мыслительные способности, чтобы вспомнить, что он вчера делал со сковородкой и прикасался ли он к ней вообще.

— Я, Ир, вчера яичницу себе готовил поздно вечером, — скоропалительно выплюнув зубную пасту, отрапортовал он жене. — Ты спала, я не хотел тебя будить. Ну и соорудил яишенку…

— На здоровье, — ответила Ирина Генриховна, появляясь в дверях ванной с той самой сковородкой в руке. Это напоминало сцену с карикатуры: жена со скалкой… жена со сковородкой… — Но, Саша, неужели трудно было после того, как поужинал, сразу помыть посуду?

— Ага, — согласился Турецкий. Это на работе он начальник, а дома он все чаще подчиненный, и ничего тут не попишешь. — То есть не трудно, а я забыл. Честно, Ириша, забыл. У меня в прокуратуре такая запарка…

— Ну, Саша, ты как маленький, честное слово! У тебя запарка, а я из-за немытой сковородки не могу разогреть тебе гречневую кашу, чтобы ты позавтракал как следует, прежде чем идти в прокуратуру. Я бы ничего тебе не сказала, но ведь уже не раз такое повторяется.

— Заняться мне больше нечем — сковородки мыть! — раскалился Турецкий. — Яичница и то вкусней твоей каши!

— Дорогие родители, — всунулась между ними Нинка, натягивая на ходу джинсовую куртку, — вы доругивайтесь, а я пошла.

— Нин, а завтрак?

— Надоели вы мне со своими завтраками, с яичницами и сковородками!

Так что можно догадаться, явился на работу Турецкий не в самом бодром настроении. Там его ждали новые неприятности… то есть новые новости… то есть просто новости. Хотя с формальной точки зрения он обязан был радоваться им так же, как стычкам с женой. Если супруги ссорятся, значит, их взаимная любовь жива; если кто-то явился дать показания по делу, значит, дело медленно, но верно сдвигается с мертвой точки.

— Александр Борисович, — предупредили его, — там к вам свидетельница по делу об убийстве Скворцова. Уже минут сорок к вам просится. Странная она какая-то…

— Чем же она странная?

— Сами увидите.

Это прозвучало многообещающе, но, судя по интонации, никакой угрозы понятие «странная» не несло. И Турецкий не испытывал ни малейшей робости, входя в предбанник перед своим кабинетом, где на секретарском стуле, спиной к нему, сидела свидетельница. Увиденная со спины, странной она старшему помощнику генпрокурора не показалась. Точный глаз привычно уловил детали общего облика: спина стройная, подтянутая… золотисто-рыжие волосы, уложенные на манер судейского парика, спускаются на плечи и спину, накрывая воротник темно-бордовой шелковой блузки… Общее впечатление — молодость, хрупкость, незащищенность. Конечно, это всего лишь первые наметки, до того, как будет увидено лицо. Лицо иногда существенно меняет облик человека, но пока в своих предварительных выводах Турецкий не сомневается. Кто она — подруга Нинель Петровны? Как будто бы слишком молода… Не желая больше длить время догадок, Александр Борисович громко спросил:

— Вы ко мне? По делу Скворцова? Заходите, пожалуйста.

Свидетельница обернулась, и Турецкий понял, что скрывалось под обозначением «странная». Хотя лично он выбрал бы для характеристики внешности этой женщины другое слово…

Золотистые пышные волосы спереди казались еще обильнее и еще ярче. Еще интенсивнее вбирая свет электрических ламп, поблескивал воротник вызывающе бордовой блузки. А между ними лицо — точно кусок заскорузлой деревяшки, точно обросший плесенью сыр: серо-желтое, с мешками под мутными глазами, изрезанное морщинами… старое! Только в следующую секунду Турецкий отдал себе отчет в том, что перед ним — не девушка, пораженная какой-то зловещей кожной хворью, и уж тем более не ведьма из сказки братьев Гримм, а всего-навсего пожилая женщина, которая сохранила юную стройность и прикладывает, очевидно, все усилия ради сохранения своей красоты. Только вот пластическую операцию не сделала. Но ничего зловещего в этом нет.

— Позвольте представиться, старший помощник генпрокурора Александр Борисович Турецкий.

— Клавдия Николаевна Скворцова, — отрекомендовалась «странная» и протянула ему руку. Рука была тоже заскорузлая, венозная, узловатая, превращенная артритом в лапу птеродактиля. Средний палец украшало массивное серебряное кольцо причудливой формы; казалось, оно выросло на этой руке, как грибы вырастают на дереве. Прикосновение к ледяной коже вызывало невольное передергивание. Неизвестно, чего ожидала Клавдия Николаевна (может быть, того, что ей поцелуют руку?), но Турецкий учтиво помог ей подняться со стула и отворил перед ней дверь кабинета. Перебросив через плечи на спину какое-то подобие боа из хитроумно скрученных петель черной пряжи, она вошла, удерживая безукоризненную осанку. Туфли на низких, но все-таки каблуках, выбивающих четкую дробь по паркету… Ну и бабка!

— Я проделала путь из Санкт-Петербурга до Москвы, чтобы рассказать о моем сыне, — легко опустившись на предложенное место, без предисловий приступила к делу Клавдия Николаевна. Теперь, когда эффект неожиданности миновал, ее лицо, освещенное падающим из окна дневным светом, не казалось зловещим. Обыкновенное лицо женщины, прожившей долгую и, кажется, весьма непростую жизнь, только и всего. Оденься она поскромнее, сооруди вместо этой золотистой гривы седоватый пучок на затылке — и ни у кого не возникло бы нехорошего чувства. Но эти волосы… Как будто Клавдия Николаевна взяла их напрокат у молодой красавицы — какой была она лет сорок назад — и позабыла вернуть.

Как же она была хороша в молодости?