Черные волки, или Важняк под прицелом - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 15

Штырь ухмыльнулся.

– А это как называется? – насмешливо поинтересовался он.

– Что?

– Да вот это – как ты глазами на черного зыркнул. Будь я на его месте – я бы обосрался от страха. А еще на меня наезжаешь.

Антон пристально посмотрел на Штыря – тот мгновенно согнал с лица ухмылку.

– Ты уточнил место и время встречи? – сухо спросил Антон.

Штырь кивнул:

– Да. Сегодня в девять вечера, в хибаре возле скапища.

– Не скапища, а капища. Я же тебе объяснял – это у них что-то вроде алтаря.

– Да мне один хрен, – пожал плечами Штырь.

– Ты должен уважать веру наших предков.

– Да я уважаю. Только понять не могу, на хрена вообще какая-то вера нужна? Перун-мерун. Сказочки все это. Вот у нас – дело. Святое дело! Правда ведь, Боров?

– Правда. Только ты поменьше языком трепи.

Батя – высокий, широкоплечий, русобородый – в длиннополой рубахе, перепоясанной веревкой, взглянул на Борового сверху вниз и прогудел:

– Обожди здесь, в сенях. Мне нужно договорить с гостем. Я оставлю дверь открытой, можешь послушать. Тебе это тоже будет полезно.

Он вернулся в «горницу» (так он называл небольшую комнатку со стенами, обшитыми драным рубероидом) и уселся на самодельный широкий стул. Собеседника Бати Боровой отсюда не видел, но по интонации голоса догадался, что это журналист.

– Так вы не договорили... Что, по-вашему, будет с человеком после смерти? – спросил гость. – Христианство обещает нам рай или ад. Ислам тоже. А что на этот счет говорит язычество?

– Велес уводит душу по Млечному Пути в вирий, – пробасил в ответ Батя. – Тот, кто набрался в жизни всякой дряни – эгоизма, бесчестных или беспутных поступков, с моста свалится в огненную реку, которая выжжет все наносное. Если ничего не останется – значит, человек был дрянью. А если останется – человек может снова попробовать пройти по мосту.

– Здорово! А известно, что происходит с человеком в вирии?

Батя снисходительно улыбнулся.

– Конечно, брат. В вирии люди живут обычной жизнью, пока не придет срок, а на земле не зачнется подходящее тело. А как найдется, аист берет подходящую душу и переносит ее в свободное тело. Там душа развивается до восьми или десяти лет, и только после этого дитя превращается в человека.

– Значит, смерть – не конец? – не без юмора спросил журналист.

– Конечно нет, – спокойно и терпеливо ответил ему Батя. – Для язычника смерть не конец, а этап, своего рода сессия после семестра.

– В чем же все-таки смысл жизни? – упорствовал журналист. – Каким вы его видите?

Батя повел могучими плечами, кашлянул в пудовый кулак и пробасил:

– Это очень сложный вопрос, брат. Если попытаться ответить несколькими словами, то смысл в том, чтобы в течение нескольких жизней подняться до уровня Рода Великого и принять участие в творении вселенной. Впрочем, любой человек принимает в этом участие, просто на высшем уровне развития у человека больше возможностей повлиять на Вселенную.

– Род Великий – это Творец, Создатель Вселенной?

– Он не творец, он сама Вселенная, – спокойно пояснил Батя. – А устроители ее Ящер, Велес, Сварог, да и все остальные боги – в своих областях.

– А почему на одном из ваших знамен – свастика? – неприязненно поинтересовался журналист. – Разве вы фашисты?

– Свастика – это древний солярный символ, – произнес Батя, назидательно подняв палец. – Это коловрат. Если лучи загнуты вправо – свастика источает Силу, энергию, творит Жизнь. Левосторонняя – концентрирует Силу в борьбе за Жизнь. Свастика, брате, это один из атрибутов, помогающий человеку взывать к богам и рассчитывать на их помощь.

– Гитлеру она не очень-то помогла, – насмешливо заметил журналист.

– Она помогла Гитлеру в борьбе с евреями и ослабила его силы в борьбе со славянами, – возразил Батя. – Однако мы не договорили про свастику. Если верхний конец свастики повернут вправо, то движение жизни пойдет вспять – Осолонь, «против часовой стрелки», от мира богов – Прави, к черной Нави, обители Чернобога, Седуни и Дыя. Такой символ является «гербом» сил тьмы. Человек, следующий от добра ко злу, будет все больше озлобляться, чернеть душой. Не зря же и в наши дни мы трижды плюем через левое плечо, за которым стоит злая сила, а о хорошем деле говорим, что оно правое, то есть правильное.

«Батя сегодня в ударе, – подумал Боровой. – Обычно он не так многословен. Когда уже он закончит трепаться?»

– А правда, что у язычников бывают жертвоприношения? – спросил неугомонный журналист.

Батя сдвинул брови и пристукнул кулаком по столу.

– Что такое жертва? – спросил он журналиста.

– Я... не знаю, – испуганно промямлил тот.

– Жертва – это совместная трапеза с богами и предками! С людоедством предки славян покончили еще в ледниковом периоде, поэтому говорить о человеческих жертвах, подразумевающих смерть, не приходится. Обычная жертва – возлияние меда, пускание хлеба по реке или несколько капель своей крови в огонь. Ну и, конечно, пир. В этом смысле в язычестве процветает жертвоприношение, – с улыбкой закончил Батя.

– Так-так, – приободрившись, произнес журналист. – Так, значит, у вас непримиримые противоречия с христианством?

Батя добродушно усмехнулся.

– Видишь ли, брате... Языческие веры рождались вместе со своим народом-носителем и поэтому в достаточной мере отражают весь окружающий мир, а вот христианство или, скажем, ислам имеют вполне определенных создателей, личностей. По сути, христианство – это культ человека. А идеология христианства, при всем мнимом отречении от мирских благ, помещает человека в центр мира и тем самым дает ему неограниченные права.

– Спасибо за подробное интервью. Журналист – жилистый, долговязый парень – поднялся со стула и протянул Бате руку. Батя усмехнулся в бороду, но протянутую руку пожал.

– Если понадоблюсь, всегда можете найти меня здесь, – сказал он. – Мир вам!

– И вам тоже!

Журналист вышел в сени, с любопытством глянул на Борового, но, наткнувшись на его суровый взгляд, поспешно отвел глаза и шагнул за порог.

Боровой поднялся было со скамьи, но Батя жестом остановил его.

– Обожди минуту, Боров. Мне нужно кое-что сделать, – пробасил он.

Батя вернулся в «горницу» и закрыл за собой дверь. Боров приник ухом к дверным доскам и услышал приглушенный, монотонный бубнеж:

– Славим родителей, на многие лета

нарекши предков своим родом —

отца – Родяоном, мать – Родиной,

мы благодарствуем им,

поколе остаемся на матушке-земле,

спасибо им за то, что были

своим родом – воплощенны,

светлыми духами наделенны,

любимыми детьми – нареченны

да для сил своих применения

на матушку сыру землю определены...

Борову надоело слушать этот бред, он отвалился от двери и достал из кармана сигареты.

– Курить дома будешь, а тута негоже! – услышал он из-за двери густой басок Бати.

Боров усмехнулся и убрал сигареты обратно в карман.

Вскоре Батя закончил причитать и впустил Борового в комнату.

– Что, Батя, учил парня жизни? – насмешливо поинтересовался Боровой.

Батя досадливо махнул рукой:

– Учил, как же. Да разве таких научишь? Они ведь журналисты. У них в одно ухо влетает, а из другого... – Он вдруг осекся и вопросительно посмотрел на Борового. – А ты зачем пришел, брате?

– Есть у меня к тебе важное дело, – ответил Боровой.

– Да ну? Так-таки и дело? – Батя прищурился и пригладил пальцами русые усы. – Ну, пусть так. Рассказывай, коли пришел. А для начала сядь. Да-да, сюда... на табурет.

Боровой уселся на указанный табурет. Посмотрел на громадную фигуру Бати и заговорил спокойным, вдумчивым голосом:

– У нас с тобой много общего, Батя. Когда я говорю «у нас», я имею в виду не тебя и меня, а язычников и националистов. Мы все боремся за национальную идею, за Святую Русь. Мы, так же как и вы, отрицательно относимся к жидо-христианам, мы...

– Довольно, – прервал его Батя. – Не рассказывай мне прописные истины. Лучше говори, что тебя сюда привело? Ведь не ради праздной болтовни ты ко мне пришел?