Черные волки, или Важняк под прицелом - Незнанский Фридрих Евсеевич - Страница 16

Боровой чуть наклонился вперед и быстро заговорил:

– Мы планируем провести ряд акций. Очень серьезных акций. У самих у нас пока мало средств и сил для их осуществления. Поэтому я предлагаю вам и нам объединить наши усилия.

– Ну, кому «нам» – это я, положим, знаю. А кому «вам»? Поговаривают, что вы больше не скинхеды. Да и вид у тебя теперь странный. Как будто ты не борец за идею, а простой обыватель.

– На вид не смотри. Это вынужденная мера.

– Мимикрия? – усмехнулся Батя.

– Что-то вроде этого.

– Так кто же вы теперь?

– Мы – бригада «Черные волки», организация с уставом, программой и четкой структурой. Имей в виду, Батя, все, что я тебе сейчас говорю, должно остаться между нами, иначе...

– Что? Сожжешь наше капище и посадишь меня на кол?

– Иначе ты наживешь себе в моем лице врага, – спокойно сказал Боровой. – А тебе это не нужно. У тебя ведь и без меня проблем хватает.

– Да уж, – нервно дернул щекой Батя. – Так что там у вас за бригада? И какие такие «акции» вы планируете? Опять будете бить азербайджанцев и жечь цыганские дома?

– Нет. Это в прошлом. Сейчас у нас заботы поважнее. – Боровой хищно прищурился и сказал: – Физическое устранение проблемы.

Батя подергал русую бородку.

– Вот оно что, – сказал он, с любопытством поглядывая на Борового. – Ты сказал, что это будет не единичная акция, а «акции».

– Да, – кивнул Боровой. – В перспективе мы хотим дойти до массовых уничтожений инородцев. Считай это жертвоприношением нашим русским богам.

– Ты, кажется, слышал, что я говорил журналисту о жертвоприношениях? Мы не убиваем людей. Ни черных, ни белых, никаких.

– А вам и не надо будет. Мы все сделаем сами. Но нам нужна поддержка – люди, финансы, информация.

– Мы не убиваем людей, Боров. И не участвуем в убийствах.

Глаза Борового гневно блеснули из-под мрачно сведенных бровей.

– Речь идет о врагах русской земли, – сказал он ледяным голосом. – Разве враги Руси – не ваши враги?

– Мы не боремся с врагами с помощью меча, Боров. Наше оружие – слово, наша сила – сила убеждения.

Боровой насмешливо ухмыльнулся.

– И сколько вы будете бороться с помощью этой вашей «силы»? Сто лет? А может быть, двести?

– Сколько придется, столько и будем. Это не нам решать.

– Что ж, дело ваше. Но пока вы «боретесь» за Русь, никакой Руси уже не останется. Останется только ваше идиотское капище... бывшая помойка... а вокруг него – китайцы, негры и хачики. Вот тогда вы захотите взять меч в руки, да только никакой меч вам уже не поможет. Поздно будет.

– Это ты сказал, – холодно прищурился на собеседника Батя. – А как пророк ты для меня, уж извини, не авторитет. Мы читаем другие пророчества.

– Где? У Нострадамуса, что ли? Батя покачал головой:

– Нет. На облаках, на камнях, на земле, в каждом зеленом листе, в каждом пучке травы. Боги разговаривают с нами постоянно, Боров. Нужно только уметь их слушать.

«Ну, заблажил, гнида», – с ненавистью подумал Боровой. Он встал с лавки.

– Ладно. Если передумаешь – ты знаешь, как меня найти. Предупреждаю еще раз: о том, что я тебе говорил, никому ни слова. Иначе я спалю тебя вместе с твоим капищем, а потом навещу твою семью и вырежу всех до одного.

Батя изумленно вытаращился на Борового.

– Ты это...

– Уж можешь мне поверить, – с угрозой в голосе произнес Боровой. – Прежнего Борова нет. Теперь я – член бригады «Черные волки». А у нас наказание за предательство одно – смерть.

Батя смерил собеседника долгим, пристальным взглядом.

– А ведь ты не шутишь, – мрачно проговорил он.

– Наконец-то ты это понял, – в тон ему ответил Боровой. Он отвернулся и двинулся к двери.

– Постой! – окликнул его Батя. Боровой остановился. Батя поднял палец и изрек:

– Не дело ты затеял, Боров. Кровь проливать – землю ядом поить. Одумайся, пока не поздно, пока не натворил больших бед.

– Поздно, Батя. Дела уже вершатся. Правда за нами. Н у, бывай!

Боров открыл дверь и, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, вышел на улицу.

После его ухода Батя несколько минут сидел молча, обдумывая все сказанное Боровым. Вид у него был огорченный и слегка растерянный.

– Кто ж его на это надоумил? – пробормотал Батя вслух, глядя в белый квадрат окна. – Сам он ни за что бы не додумался... И почему он пришел один, без Кержнера? Раньше всегда приходили вдвоем. Уж не случилось ли чего?..

«Спалю тебя вместе с твоим капищем, а потом навещу твою семью и вырежу всех до одного», – вспомнил Батя прощальные слова Борового. На сердце у Бати засаднило. В голосе Борового было что-то такое, что заставляло ему верить.

– Это все их дела, – убежденно сказал себе Батя. – И не нам в них вмешиваться. У нас другая борьба.

Он поднялся со скамейки и зашторил окно, словно вычеркнул из памяти Борового, Кержнера и всю их нацистскую шайку-лейку.

10

«Эх, вечерок-вечерок, вечерочек». Александр Борисович Турецкий посмотрел на затянутое тучами небо и поднял воротник пиджака.

Зажигалка сухо щелкнула в его пальцах, рыжий язычок пламени высветил жесткие черты.

Настроение у Турецкого было препоганое. В «Глорию» пришел невыспавшийся, злой. Весь день прошел как бы в похмельном тумане. И вовсе не потому, что хмель бродил в голове. Последние дни все были такими, как сегодняшний, – серыми, невзрачными. На душе постоянно саднило от предчувствия надвигающейся беды.

Такое же настроение было у Турецкого в тот день, когда подбирался ползком к террористке в детском доме. Тогда он понимал, что мирно проблему решить все равно не удастся и речь идет лишь о том, сколько человек пострадает от взрыва. Лично для себя перспективы выжить он уже не видел. Вот тогда и засаднило у него на сердце. Но тогда он хоть понимал, что отдаст жизнь не зря, что, возможно, это кому-то поможет выжить. То есть собственно страха смерти не было, был лишь какой-то поганый осадок на душе – от того, что скоро «все кончится» и изменить что-либо он уже не в силах.

Теперь, спустя несколько месяцев после той передряги, он чувствовал себя еще хуже. Вроде и опасности никакой нет, и жизнь продолжается, но что-то у него внутри навсегда оборвалось. Какая-то нить, которая связывала его с этим миром, делала его сопричастным всему, что в этом странном и страшном мире происходит. Теперь он чувствовал себя здесь неприкаянным чужаком.

Да, странно все это...

Вот и с женой сегодня поругался совершенно без причины.

«Ты выпил лекарства?»

«Да».

«Саня, зачем ты врешь? Я же знаю, что не выпил. Ты что, не хочешь выздороветь?»

«Выздороветь? – На губах Турецкого повисла ядовитая улыбка. – Что ты имеешь в виду? Я снова стану молодым и здоровым, как бы? Ты ведь знаешь, что все это ерунда. Здоровым мне уже не быть. Я инвалид, золотце, ин-ва-лид».

Турецкий яростно стукнул себя кулаком по больной ноге и зашипел от боли.

«Вот видишь, – усмехнулась Ирина. – Будешь вести себя, как клоун, никогда не выздоровеешь».

«Ир, замолчи», – не выдержал Турецкий.

Лицо Ирины заалело от обиды.

«Турецкий, не веди себя как хам. И перестань жаловаться на жизнь. В сущности, ничего трагического не произошло. Ну, ушел ты из прокуратуры...»

«Не я ушел, меня ушли», – мрачно напомнил Александр Борисович.

«Но ведь жизнь продолжается! У тебя есть жена и дочь. Васька, в конце концов. Я ведь знаю, что ты прикипел к нему сердцем и что он тебе стал почти родным. Да и с работой у тебя все утрясется. Будешь продолжать заниматься любимым делом. Но не в шикарном прокурорском мундире, а в простом твидовом пиджаке. Плетнев ведь предложил тебе возглавить „Глорию“. И Славка Грязнов ничего против не имеет. Чего ты упираешься?»

«Умные все, блин, такие, – гневно огрызнулся Александр Борисович. – Один я дурак».

Ирина накрыла мягкой ладонью его руку и сказала:

«Жизнь не кончилась, Саша. Жизнь продолжается. Поверь мне, все утрясется».