Местечко Сегельфосс - Гамсун Кнут - Страница 59

– Будь счастлива, вот чего я желаю! – следовало бы ему сказать теперь, как и раньше, и перестать думать. А время превосходно залечивает все раны. Да, так и следовало бы говорить и делать.

Да и вообще, знаменитый праздник не дал того, что должен был дать: коллега Антон Кольдевин уехал, не превратившись в закадычного друга и завсегдатая, а «Сегельфосская газета» не обмолвилась о празднике ни единым словом. Причин для огорчения было достаточно. И все это надо принять в расчет при обсуждении дальнейшего образа действий Теодора по отношению к его сестрам: в течение нескольких дней он предоставил им торговать и продавать то немногое, что им удавалось, а затем явился однажды с ленсманом и наложил арест на наличность кассы. На те самые наличные, на которые барышни и адвокат собирались закупить товары.

– Вот разважничался-то! – говорили сестры. Послали за адвокатом.

– Давайте, потолкуем немножко! – сказал адвокат.

– Деньги на бочку, а не то ленсман опишет все, что есть, и закроет лавку!

– ответил Теодор.

А ленсман стоял и кротко и уныло взирал на происходящее, не проявляя желания приступить к исполнению и заработать деньги, нет, он начал уговаривать:

– Так и так, всем понемножку, ведь обе стороны – одна семья.

– Родственники! – поправил адвокат.– Здесь нет того, что подразумевается под семьей.

– Надо откинуть ежедневные расходы, – продолжал ленсман, – но постепенно необременительная выплата…

Обе стороны одинаково недовольны, Теодор наотрез отказался, и адвокат тоже.

– Это попытка парализовать дело, – заявил он. А ленсман с раздражением сказал:

– Вы, ленсман, и здесь предлагаете свои необременительные выплаты, ну, да теперь уже довольно: банк должен получить свое через двадцать четыре часа. Слышите?

Ленсман слышал. И хотя ему не следовало бы бормотать, потому что это было прямо позорно со стороны человека, имевшего лошадь, которую он мог продать, и хотя это, конечно, не могло произвести хорошего впечатления на такого человека, как адвокат, ленсман только сказал:

– Я постараюсь – ясно, что надо что-нибудь придумать – у меня есть лошадь…

И вот смирение, как и прежде, произвело хорошее впечатление на адвоката Раша, его раздражение немножко улеглось, и он сказал:

– Лошадь! Кто станет покупать лошадь и кормить ее на зиму глядя? Вы могли бы продать ее весной.

– Да. Но тогда предстояли полевые работы…

– Ну да, ну да, я сказал свое слово!

Но перед уходом ленсман все-таки успел немножко уломать обе стороны и примирить их на том, что известный процент с торговли поступал в платеже Теодору. Ладно. Но это только отсрочка, лавка была приговорена.

Ленсман отправился к Хольменгро, по своему обыкновению. А кроме того, вчера он получил записочку от фрекен Марианны, что ей надо поговорить с ним, как только он будет в этих местах, и она не желает ждать до бесконечности!

– Ленсман, – сказала Марианна, приступая прямо к делу, она, видимо, была очень счастлива, она улыбалась, – ленсман, я получила письмо, хотите посмотреть конверт? Что на нем написано?

– Одна тысяча крон.

– Да. Оно пришло третьего дня. И вот, вы получаете эти деньги на двадцать лет.– Видите, здесь расписка, расписка на тысячу крон, вы занимаете их у меня на двадцать лет и возвращаете мне две тысячи. Вы понимаете, ленсман?

Нет, ленсман не понимал.

– Деньги мои. Я могла бы показать вам и само письмо, оно от одной фирмы, я сделала дело, но это секрет, я не покажу вам письма. А теперь я сказала все, что надо, я прорепетировала, когда увидела, как вы поднимались в гору, и постаралась изложить как можно короче. Потому что очень неприятно долго разговаривать о таких вещах, – сказала Марианна.

– Я не проживу двадцать лет, – сказал ленсман.

– Еще как, – ответила Марианна.

Ленсман пробормотал какую-то благодарность – что это несомненно такая крупная помощь, такая сумма…

В эту минуту отец прислал за Марианной и выручил ее. Может быть, это было заранее условлено, господин Хольменгро часто играл со своей дочерью.

– Интересно, чем это папа опять будет меня мучить – сказала она, – этакий брюзга, – сказала она.– Она сейчас же скользнула к двери и крикнула с порога: – Ну, прощайте, ленсман. Извините, мне надо идти. И приезжайте скорей, слышите!

Ленсман пошел вниз с пригорка со своим богатством, думал разные думы, считал и подсчитывал и не продал лошадь. Такого коня не продают, ему цены нет. Но он не мог прийти к адвокату с билетом в тысячу крон, – всякий бы догадался, откуда они, эта бумажка выдала бы его, скомпрометировала бы; он пошел к Теодору-лавочнику и разменял билет.

– Где вы были после того, как ушли отсюда? – с изумлением спросил Теодор. В смышленой голове его все было ясно; но так как он не имел никаких причин распространяться о щедрости семейства Хольменгро, он вдруг смолк и сказал только: – Это меня не касается. Разменять билет в тысячу крон? С удовольствием. Два, если вам угодно!

Теодор был в хорошем настроении:

– За этот час, что вас не было, у нас тут кое-что случилось, – сказал он ленсману.– Отец узнал про наши дела, и с ним опять случился удар. К сожалению, – сказал Теодор. – Я послал за доктором.

– Опять удар.

– К сожалению! – ответил Теодор.– И я жду, что адвокат явится очень скоро, может еще сегодня же, он придет просить пардону. Куда ему деваться?

Припрет со всех сторон! Что, он не придет и не сдастся?

– Я только подумал, что это было бы на него не похоже.

– Ну, я уж устрою, чтоб было похоже! – заявил Теодор.– Черт за черт – чтоб такое пузо расселось торговать рядом со мной! Да кстати, послушайте, ленсман: что, надо иметь разрешение, чтоб играть в театре? Они мне пишут, что опять собираются приехать.

– Нет, можно просто играть. Вот как, они опять приезжают?

– Проездом на юг. На этот раз у них будет другая пьеса, она называется «За садовой оградой», и там много пения, они спрашивают, достал ли я рояль. Натурально, я достал рояль.

Теодор рос все выше и выше, казалось, этот последний час был особенно благоприятен его росту. Разменять билет в тысячу крон? С удовольствием, два! Рояль? Он давно уже добыл рояль и был в настроении предложить другой. Теперь он решил сейчас же отрядить рабочих чинить дорогу к театру, чтобы фрекен Сибилла Энгель опять не свихнула себе ногу. Он решил послать и к Нильсу-сапожнику – сказать, что бедняга опять может заработать две кроны.

– Поднеси Юлию и другим по стаканчику виноградного спирта вечером, когда пошабашат! – крикнул он в дверь конторы приказчику Корнелиусу.

Огонь и пламя, сама энергия! И хорошо, и отрадно было людям знать, что есть человек, который – огонь и пламя.

Разве Нильс-сапожник не нуждался в поощрении? Еще как! Добрая фру Раш не забывала его, она часто давала ему на дом детский башмачок в большом пакете и наказывала принести веников. Но Нильс-сапожник как будто не жирел от этого, нет, по нем этого не было видно, наоборот, чем дальше, тем отчаяннее он тощал. Фру упросила молодого Виллаца написать мистеру Нельсону в Америку, но ответа не было. «Может быть, Ульрик уже едет домой», – говорил Нильс– сапожник. Он долго ждал базара в пользу Благоденствия Сегельфосса, облизывался на него, как собака, молил о нем бога, но базара было. Нет, дело не выгорало из-за помещения» Адвокат не мог побороть себя и снять театр у Теодора, у этой лавочной крысы, выскочки, да, впрочем, пусть никто не воображает, что у него театр, просто навес для рыбных сетей. Союз Благоденствия Сегельфосса не снимает для своего базара навес для рыбных сетей, мой милый Нильс!

– Ну, понятно! – согласился Нильс, тускло улыбаясь и поддакивая. Но зато он ничего и не заработал.

Ленсман опять зашел к нему. Да, а ведь раньше ленсман зашел к адвокату и заплатил свой долг.

– Вот видите, как полезно быть строгим! – сказал адвокат.– Справитесь ли вы также и с ревизией, когда она будет?

– Надеюсь справиться, теперь, как и до сих пор, – ответил ленсман.