Миссия выполнима - Гарфилд Брайан - Страница 81

– Все это правда. Они мертвы.

– Господи, – прошептал Фэрли.

Шок от этого известия, казалось, придал ему сил. Он снова попытался сесть, и на этот раз ему это удалось.

– Они мертвы? Почему?

– Этридж умер по естественным причинам, – солгал Стурка. – Люк погиб от взрыва бомбы, подложенной под его лимузин. Только не спрашивайте меня, кто это сделал. Я не знаю. Вы сами видите, что мы тут ни при чем: никто из нас не отлучался, и мы не в Вашингтоне.

– Господи, – снова прошептал Фэрли. – Значит, началось?

– Что, революция? Если еще не началась, то вот-вот начнется.

– Сколько сейчас времени? Какой день?

– Вторник. Восемнадцатое января. Раннее утро. Если мы быстро со всем покончим, то, быть может, вы еще успеете на свою инаугурацию. Во всяком случае, вам дадут поспать. Но сначала вам надо зачитать речь.

Фэрли пытался что-то возразить, но он был слишком деморализован долгим действием наркотиков, чтобы сопротивляться. Он снова поднес к лицу листок и, сощурив глаза, начал читать монотонным голосом, временами падавшим до шепота.

– Говорит… говорит Клиффорд Фэрли. Я очень утомлен и нахожусь под действием слабодействующих транквилизаторов, которые мне дают, чтобы я не пытался совершить ничего такого, что могло бы… уф… поставить под угрозу мою физическую безопасность. Это объясняет… объясняет слабость моего голоса. Но я нахожусь в добром здравии. Уф… Мне рассказали о смерти вице-президента Декстера Этриджа и спикера Люка, в связи с чем я хочу выразить… мою глубочайшую скорбь и сожаление.

Семеро политических заключенных были переведены из Вашингтона в Женеву в соответствии со сделанными раньше указаниям, и теперь люди, которые меня похитили, просят меня огласить их дальнейшие инструкции. Семеро… заключенных должны быть перевезены по воздуху в Алжир. Их следует доставить в город под названием Эль-Дзам… Эль-Джамила, где для них должен быть приготовлен автомобиль. Им следует сказать, чтобы они ехали на юг по шоссе в сторону Эль-Голеа, пока с ними не войдут в контакт.

Меня предупредили, что в случае, если похитители заметят какую-либо слежку, меня не освободят. Ни алжирское правительство, ни какие-либо другие представители властей не должны следовать за заключенными или пытаться каким-либо образом установить их местонахождение. Мои похитители предоставят заключенным новый транспорт, чтобы вывезти их из Алжира, но перед этим их тщательно обыщут и проверят с помощью рентгеновских лучей, чтобы убедиться, что на их одежде или в теле нет подслушивающих устройств и электронных средств слежки.

После того, как все эти условия будут точно выполнены, заключенным следует предоставить сорок восемь часов, чтобы они могли укрыться в безопасном убежище в неизвестной мне стране.

Если со стороны Соединенных Штатов и других государств не последует попыток нарушить это соглашение или предпринять какие-либо враждебные действия, то я буду освобожден через двадцать четыре часа после освобождения семерки.

Это последняя инструкция. Семеро заключенных должны оказаться в машине, оставленной в Эль-Джамиле, точно в шесть часов вечера – в восемнадцать часов по центральноевропейскому времени – в четверг двадцатого января. Меня просят повторить, что любые попытки следовать за машиной с заключенными или проследить за ней с помощью электронных средств будут обнаружены и неизбежно приведут к моей… смерти.

19.45, восточное стандартное время.

– …Бросает вызов самим основам Конституции, – закончил сенатор Фицрой Грант.

Саттертуэйт вспомнил фразу, которую Вудроу Уилсон как-то обронил по поводу сената: «Маленькая кучка несговорчивых людей». Он сказал:

– Все это звучит очень красиво, но вы уверены, что сказали бы то же самое, если бы не были республиканцем?

– Да. – Лидер сенатского меньшинства почти впечатал это слово в воздух.

– Даже имея Холландера в качестве альтернативы?

– Вы мыслите в терминах ближайшего времени, Билл. Так же, как всегда. Я же думаю о перспективе. Мы не должны подвергать риску основы Конституции из-за временного кризиса.

– Он не будет временным, если Холландер проведет следующие четыре года в Белом доме. Наоборот, это станет самой постоянной вещью, которая когда-либо случалась в этой стране. Если, конечно, вы согласны с тем, что полное уничтожение можно считать чем-то постоянным.

– Давайте обойдемся без этих сарказмов.

Голос Фицроя Гранта эхом разносился по его кабинету. За его спиной Саттертуэйт видел в окне заснеженный купол Капитолия. Снаружи здание выглядело почти так же, как до взрывов: появилось только несколько строительных вагончиков у Восточного портика, и охраны у подъездов стало заметно больше, чем месяц назад. Выглядело это довольно абсурдно, поскольку внутри здания не было никого, кроме рабочих.

Обрюзгшее лицо Фицроя Гранта повернулось к окну и поймало на себя луч дневного света. У него был взгляд печальной собаки; он пригладил ровную волну седых волос.

– Послушайте, Билл, большинство все равно проголосует за вас. Мой голос ничего не изменит.

– Тогда почему бы вам не присоединиться к нам? – В бархатном голосе сенатора прозвучала едва заметная ирония.

– Назовите это принципами, если хотите. Я вижу, что сегодня истина не может восторжествовать над ложными идеями. Но позвольте мне придерживаться собственных взглядов.

– Могу я просить хотя бы о нейтралитете?

– Нет. Я буду голосовать против.

– Даже если ваш голос окажется решающим?

– Я не так далеко стою в алфавитном списке.

– Поймите меня правильно, сенатор, я вовсе не хочу ставить вопрос ребром. Я не искушен в подобных переговорах, но мне кажется, что мы можем найти с вами общий язык. Что-то похожее на компромисс.

Грант улыбнулся:

– Вы прекрасный парень, Билл. Почему вы пытаетесь вести себя, как политик?

– Потому что иначе с вами не получается.

– Говард Брюстер слишком гонит лошадей, Билл. Любишь меня, люби мои идеи – вот его принцип. Он поставил на кон всего себя, все, что успел приобрести за эти годы. Все на один бросок костей. Я понимаю, почему он это делает: он чувствует добычу. Мне Холландер тоже совсем не нравится. Но чего я не могу вынести, так это наглой самоуверенности Белого дома. Если честно, я думаю, что мы справились бы с Холландером. Мы обуздали бы его как-нибудь. Способы для этого у нас есть, было бы желание. На самом деле, Брюстер опасней Холландера, потому что, если ему удастся его план, это будет еще один гвоздь, забитый в гроб американской демократии. Цезарь захватил власть, украв ее у сената. Брюстер пытается заставить конгресс вернуть ему кабинет, который он потерял в результате народных выборов. Это пахнет государственным переворотом. И я не хочу подставлять ему свою спину.

– Фиц, когда вчера вы говорили с президентом…

– Точнее, президент говорил со мной.

– …то ответили ему, что не станете его поддерживать. Однако вы все же согласились сохранить ваш разговор в тайне. Почему?

– Из соображений личной преданности, может быть. Он говорил со мной с глазу на глаз, и мы тридцать лет были друзьями.

– Можем ли мы рассчитывать на то, что вы хотя бы не станете вести против президента активной кампании – по старой дружбе?

– Под «активной» вы подразумеваете «публичную»?

– Нет, я имею в виду и частные шаги. Вы можете нам пообещать, что, когда комитет начнет обсуждение законопроекта, вы не станете применять вашу знаменитую политику тихого выкручивания рук?

Фицрой Грант хмыкнул:

– Забавно, а я всегда думал, что этим славится Говард Брюстер. Вы сами сейчас чем занимаетесь, как не тихим выкручиванием рук?

– Я все-таки хотел бы услышать ваш ответ.

– Хорошо, я вам дам ответ. Но сначала мне потребуется сделать маленькую преамбулу. Такое уж у меня обыкновение.

Саттертуэйт хотел взглянуть на часы, но потом спохватился и передумал. Он вспомнил о пустых креслах в офисе Управления национальной безопасности, которые через час заполнят два десятка лидеров конгресса. В их числе президент все еще надеялся увидеть Фицроя Гранта.